– Сэр Грегори, должна вам признаться, что мое сердце, моя душа, все мое существо противятся мысли о браке с сэром Ральфом Фицджеральдом.
– Но почему? – удивился Грегори. – Он такой же мужчина, как и любой другой.
– Нет, не такой же.
Они обсуждали Ральфа так, словно того не было рядом, и это казалось крайне унизительным. Правда, Филиппа в отчаянии могла излить душу, и Ральф стал ждать, намеренный выяснить, что в нем ее отталкивает.
Она помолчала, собираясь с мыслями.
– Насильник, палач, убийца… Нет, все эти слова слишком беспредметны.
Ральф обомлел. Это в чем же его обвиняют? Да, он пытал людей на королевской службе, изнасиловал Аннет, в бытность разбойником убил немало мужчин, женщин, детей, но… Ладно, утешил он себя, Филиппа как будто не догадывается, что именно он был тем человеком в капюшоне, который зарезал Тилли.
– В людях есть что-то, что мешает им совершать подобные поступки, – продолжала вдова. – Это способность… нет, готовность разделять боль другого. Она возникает непроизвольно. Вот вы, сэр Грегори, не сможете изнасиловать женщину, потому что ощутите ее горе и страдание, будете мучиться вместе с нею, и это невольно побудит вас отступить. По той же причине вы не сможете пытать или убивать. А тот, кто лишен сострадания и способности чувствовать боль другого, не человек, пускай он ходит на двух ногах и говорит по-английски. – Она подалась вперед и понизила голос, но Ральф четко расслышал: – А я не лягу в постель с животным.
Ральф не выдержал:
– Я не животное!
Он ожидал, что Грегори заступится за него, но тот лишь спросил:
– Это ваше последнее слово, леди Филиппа?
Ральф изумился. Неужели Грегори смолчит, словно ее слова хотя бы наполовину правдивы?
– Прошу вас передать королю, – ответила Филиппа, – что я его верная и покорная подданная и жажду заслужить его милость, но не выйду замуж за Ральфа, даже если мне прикажет архангел Гавриил.
– Понятно. – Грегори встал. – Мы не остаемся на обед.
И это все? Ральф рассчитывал, что у Грегори припасена некая уловка, тайное оружие, какая-нибудь приманка или угроза, против которой невозможно устоять. Неужто у столь хитроумного придворного законника ничего нет в богато расшитом рукаве?
Филиппа, между прочим, удивилась ничуть не меньше внезапному окончанию беседы.
Грегори направился к выходу, и Ральфу не оставалось ничего иного, кроме как последовать за ним. Филиппа и Одила глядели им вслед, не в силах понять, что все это значит. Дамы графини хранили молчание.
– Прошу вас, умолите короля о милости, – сказала Филиппа.
– Король милостив, миледи, – ответил Грегори. – Учитывая ваше упорство, он повелел мне передать, что не будет заставлять вас выходить замуж за человека, который вам отвратителен.
– Спасибо! Вы спасли мне жизнь.
Ральф раскрыл рот, намереваясь возмутиться. Ему же обещали! Он учинил святотатство и совершил убийство, ожидая награды. Но теперь получается, что награды не будет!
Грегори его опередил:
– Король повелел сэру Ральфу жениться вместо вас на вашей дочери. – Он помолчал, потом указал на высокую пятнадцатилетнюю девушку, стоявшую подле матери. – На Одиле, – добавил он, как будто уточнение в самом деле требовалось.
Филиппа ахнула. Одила вскрикнула.
Грегори поклонился.
– Всего самого доброго вам обеим.
– Подождите! – воскликнула Филиппа.
Законник вышел, словно не услышав.
Изумленный Ральф двинулся следом.
Гвенда проснулась усталой. Сбор урожая был в разгаре, и все длинные августовские дни напролет она проводила в поле. Вулфрик от восхода до темноты без устали махал серпом, а Гвенда увязывала снопы. С раннего утра приходилось постоянно нагибаться, подбирать срезанные колосья, наклоняться и подбирать, снова и снова, пока спина словно загорится от боли. Затемно она неверным шагом возвращалась домой и падала в постель, а ее мужчины кормили себя сами – тем, что находили в кладовой.
Вулфрик пробудился на рассвете, и его движения вырвали Гвенду из глубокого сна. Она с трудом встала. Всем требовался плотный завтрак, потому она поставила на стол холодную баранину, хлеб, масло и крепкое пиво. Десятилетний Сэм тоже поднялся, а вот Дэви, которому было всего восемь, пришлось расталкивать.
– Эти земли никогда не возделывал один человек с женой, – брюзгливо произнесла Гвенда, когда всей семьей уселись за стол.
Вулфрик был бодр, отчего Гвенде стало еще хуже.
– В год, когда рухнул мост, мы с тобой собрали урожай вдвоем, – сказал он весело.
– Я тогда была моложе на двенадцать лет.
– А сейчас красивее.
Ей было не до пустых любезностей.
– Даже когда были живы твои отец и брат, вы на сбор урожая нанимали батраков.
– Брось. Это наша земля, мы жнем свой урожай и богатеем, а не вкалываем за пенни в день. Чем больше будем работать, тем больше получим. Ты же всегда этого хотела.
– Я всегда хотела быть независимой и обеспечивать себя, если ты это имеешь в виду. – Она выглянула за дверь. – Ветер западный, на небе тучки.
Вулфрик забеспокоился.
– Дождь нам совсем ни к чему, еще хотя бы пару дней.
– Думаю, так и будет. Давайте, мальчики, пора идти. Доедите по дороге. – Гвенда принялась заворачивать в узелок хлеб и мясо на обед, и тут в дом вошел староста Нейт. – О нет! – воскликнула она. – Не сегодня. Нам нужно дособирать наш урожай!
– Лорду тоже нужно собирать урожай, – ответил староста.
С Нейтом был его десятилетний сын Джонатан, которого все звали Джонно, и он тут же скорчил рожу Сэму.
– Дай нам еще три дня, – попросила Гвенда.
– Даже не спорь. Вы обязаны трудиться на лорда один день в неделю, в пору сбора урожая – два. Сегодня и завтра будете жать ячмень на Ручейном поле.
– Но по обычаю второй день испокон веков прощают.
– Прощали, когда батраков было полно. А теперь лорду не хватает рук. Столько людей выклянчили себе свободное держание, что у него почти никого не осталось.
– Значит, те, кто договорился с тобой, нынче в барыше, а кто принял старые условия, как мы, наказаны двойной работой на лорда? – Гвенда с упреком посмотрела на Вулфрика, припомнив, как тот отмахнулся от ее совета обсудить с Нейтом условия держания.
– Выходит, так, – ровно ответил староста.
– Дьявол!
– Не ругайся, – одернул ее Нейт. – Вам полагается бесплатный обед, пшеничный хлеб и бочонок свежего эля. Разве ради этого не стоит потрудиться?
– Сэр Ральф кормит лошадей, которым придется долго скакать.
– Не задерживайтесь. – Нейт вышел.
Джонно показал Сэму язык. Тот хотел схватить его, но Джонно увернулся и выбежал вслед за отцом.
Гвенда и ее семейство побрели через поля туда, где на ветру колыхался ячмень Ральфа, и принялись за работу. Вулфрик жал, а Гвенда увязывала снопы. Сэм шагал позади, подбирал пропущенные матерью колосья, держал при себе, покуда не набиралось на сноп, а затем отдавал Гвенде. Дэви крохотными ловкими пальцами плел из соломы веревки для перевязки снопов. По соседству трудились семьи, державшие землю на старых условиях, зато более проворные и умные сервы собирали собственный урожай.
Когда солнце достигло высшей точки на небосводе, Нейт подвез бочонок с элем и, верный своему слову, выдал каждой семье по большому пахучему свежему пшеничному хлебу. Все поели досыта, и взрослые улеглись в тенек отдохнуть, а дети принялись играть.
Гвенда едва задремала, когда ее заставил очнуться детский крик. Она сразу поняла по голосу, что кричит вовсе не кто-то из сыновей, однако все же вскочила. Огляделась и увидела, что ее Сэм дерется с Джонно, сыном Нейта. Мальчишки были одного роста и возраста, но Сэм повалил Джонно наземь и беспощадно дубасил руками и ногами. Гвенда было рванулась к ним, но Вулфрик оказался быстрее: одной рукой схватил Сэма и оттащил прочь.
Джонно выглядел хуже некуда. Носом и ртом у него шла кровь, один глаз уже начал распухать. Мальчик держался за живот, постанывал и плакал. Гвенда навидалась мальчишеских драк, но эта явно отличалась. Джонно поколотили на славу.
Гвенда поглядела на своего десятилетнего сына. На лице Сэма не было ни единой царапины, как будто Джонно ни разу его не задел. Вдобавок Сэм не чувствовал ни малейшего стыда: наоборот, похоже, ликовал. В его ликовании прослеживалось что-то смутно знакомое. Гвенде не потребовалось много времени, чтобы сообразить, кого напоминает сын, кто смотрел точно так же, когда кого-нибудь избивал.
То же самое выражение она видела на лице Ральфа Фицджеральда, настоящего отца Сэма.
Через два дня после того, как Ральф и Грегори побывали в Эрлкасле, леди Филиппа пожаловала в Тенч-холл.
Ральф размышлял, стоит ли жениться на Одиле. Девица и вправду миленькая, но таких миленьких в Лондоне пруд пруди – за пригоршню пенни. У него уже был печальный опыт женитьбы на той, что едва вышла из ребяческого возраста. Когда первоначальное упоение пройдет, жена наскучит и станет его раздражать.
Какое-то время он прикидывал, не выйдет ли жениться на Одиле и заполучить заодно Филиппу. Мысль жениться на дочери и сделать мать любовницей приятно возбуждала. Глядишь, он наловчится брать их вместе. Однажды он устроил себе развлечение с двумя шлюхами в Кале: там тоже были мать и дочь, и толика кровосмешения придала разврату дополнительные краски.
Но ему быстро стало понятно, что такого никогда не будет. Филиппа ни за что не согласится на подобное. Можно, конечно, попробовать ее запугать, но она, нужно признать, не из пугливых.
– Я не хочу жениться на Одиле, – сказал он Грегори на обратном пути из Эрлкасла.
– Вам и не придется, – ответил законник, но разъяснения давать отказался.
Филиппа прибыла с одной из своих дам и с телохранителем, но без Одилы. В Тенч-холл она вступила без всякого привычного высокомерия. «Даже красивой сейчас не выглядит, – подумалось Ральфу. – Должно быть, провела эти две ночи без сна».