Когда после службы сестры выходили из собора, к Керис приблизился приор Филемон.
– Нужно поговорить, мать-настоятельница. Вы не зайдете ко мне?
Она помнила времена, когда вежливо и без колебаний согласилась бы на подобную просьбу, но все осталось в прошлом.
– Нет, не зайду.
Филемон побагровел.
– Вы не можете отказаться от беседы со мной!
– Я и не отказываюсь. Просто не пойду во дворец. Не пристало мне бегать на ваш зов, как служанке. О чем вы хотите поговорить?
– О госпитале. Поступили кое-какие жалобы.
– Говорите с братом Саймом. Как вам прекрасно известно, госпиталь ныне возглавляет он.
– Вы что, издеваетесь? – раздраженно воскликнул Филемон. – Если бы Сайм мог разобраться, я говорил бы с ним, а не с вами.
За этим обменом любезностями они дошли до двора мужского монастыря. Керис присела на холодную каменную ограду.
– Можно поговорить здесь. Что вы хотите мне сказать?
Филемон поморщился, но стерпел. Стоя перед ней, он походил сейчас на слугу.
– В городе растет недовольство госпиталем, – начал приор.
– Меня это не удивляет.
– Мерфин пожаловался мне на рождественском пиру, что люди предпочитают обращаться к шарлатанам вроде аптекаря Сайласа.
– Хуже Сайма шарлатанов быть не может.
Филемон спохватился, заметив поблизости несколько послушников, и велел:
– Убирайтесь немедленно! Ступайте по своим делам. – А когда те разошлись, продолжил: – В городе считают, что заняться госпиталем должны вы.
– Я тоже так считаю. Но не собираюсь лечить по методе Сайма. В лучшем случае его лечение не помогает, а зачастую больным становится хуже. Вот почему люди больше не приходят к нам.
– В вашем новом госпитале так мало больных, что мы используем его как гостевой дом. Вас это не беспокоит?
Шпилька попала в цель. Керис сглотнула и, отвернувшись, призналась негромко:
– У меня душа от этого болит.
– Так возвращайтесь. Помиритесь с Саймом. Вы же когда-то работали с учеными братьями-врачами. Помнится, тогда всеми заведовал брат Иосиф, а он получил точно такое же образование, как и Сайм.
– Да, вы правы. Мы и тогда понимали, что от монахов порой больше вреда, чем пользы, но с ними можно было сотрудничать. Большей частью мы вообще их не звали: делали то, что считали нужным, – а когда они все же приходили, нередко не выполняли их указания.
– Вы же не хотите сказать, что они всегда ошибались?
– Нет, иногда они действительно исцеляли. Помню, брат Иосиф вскрыл одному мужчине череп и осушил скопившуюся жидкость, что вызывала нестерпимую головную боль. Это было здорово.
– Так займитесь тем же самым.
– Не получится. Сайм положил этому конец. Он перетащил в аптеку свои книги и инструменты и встал во главе госпиталя. Я не сомневаюсь, что это произошло с вашего одобрения. Вы наверняка стояли за всем. – По лицу Филемона Керис поняла, что права. – Сговорились вышвырнуть меня. Вы победили, а теперь пожинаете плоды.
– Мы могли бы устроить все как раньше. Я велю Сайму освободить аптеку.
Керис покачала головой:
– Этого мало. Я очень многому научилась во время чумы и убеждена, как никогда прежде, что некоторые привычные способы лечения могут оказаться роковыми. Не собираюсь убивать людей ради того, чтобы договориться с вами.
– Вы просто не понимаете, что стоит на кону. – Филемон вдруг приосанился.
А, так жалобы горожан были просто предлогом. То-то Керис удивилась, с какой стати Филемон заговорил о госпитале. Ему всегда было плевать на целительство, его заботило лишь то, как укрепить собственное положение и как потешить уязвимое самолюбие.
– Ладно. Что вы припрятали в рукаве?
– В городе поговаривают о сокращении выплат на новую башню. Зачем, дескать, давать аббатству лишние деньги, если от монахов никакого прока? Теперь, когда город получил права самоуправления, я не могу заставлять горожан платить.
– Что будет, если они перестанут давать деньги?..
– Ваш любимый Мерфин не закончит свою башню, – победно закончил Филемон.
Керис сообразила, что он посчитал этот довод своим козырем. Пожалуй, в прежние времена она бы и вправду испугалась, но не сейчас.
– Мерфин давным-давно не мой любимый. Вы и об этом позаботились.
На лице настоятеля отобразился ужас.
– Однако епископ всей душой болеет за башню… Вы не можете остановить строительство!
Керис встала.
– Не могу? Неужели?
Она двинулась в сторону женской обители.
Униженный, Филемон крикнул ей вслед:
– Нельзя быть такой бездушной!
Керис притворилась было, что не услышала, но вдруг остановилась и решила растолковать.
– Видите ли, у меня отняли все, что мне было дорого, – произнесла она ровным тоном. – А когда теряешь все… – Самообладание изменило ей, голос дрогнул, но Керис взяла себя в руки. – Когда теряешь все, больше терять уже нечего.
Первый снег выпал в январе: укрыл толстым одеялом крышу собора, сгладил острые очертания шпилей и надел маски на лица ангелов и святых над западным крыльцом. Новую кладку фундамента башни обложили соломой, чтобы защитить сохнущий раствор от зимней стужи, и теперь эта солома тоже оказалась под снегом.
В аббатстве было всего несколько очагов. Конечно, очаг имелся на кухне, куда по этой причине всегда стремились послушники, но собор, где братья и сестры проводили по семь-восемь часов в день, не отапливался. Храмы, случалось, сгорали, обыкновенно потому, что продрогшие монахи приносили с собой жаровни с угольками и какая-нибудь злосчастная искорка долетала, бывало, до деревянного потолка. В часы между службами и в свободное от трудов время монахам и монахиням полагалось гулять или читать во дворах, то есть на улице. Единственной уступкой служило маленькое помещение, примыкавшее ко двору, где в самые сильные морозы разводили огонь. Братьям и сестрам разрешалось ненадолго заходить сюда, чтобы погреться.
Керис, как обычно, пошла против правил и позволила сестрам надевать зимой шерстяные чулки. Она не верила, что Господу угодны обмороженные служительницы.
Епископа Анри настолько беспокоил госпиталь – точнее, угроза, нависшая над строительством башни, – что он прибыл по снегу из Ширинга в Кингсбридж. Приехал он на шаретте, тяжелой, обтянутой вощеной мешковиной деревянной повозке с подушками на сиденьях. Его сопровождали каноник Клод и архидьякон Ллойд. Гости задержались во дворце приора лишь для того, чтобы просушить одежду и выпить подогретого вина, затем созвали собрание, на которое пригласили Филемона, Сайма, Керис, Уну, Мерфина и Медж.
Настоятельница понимала, что это пустая трата времени, но все равно пошла: подчиниться было проще, чем отказаться и потом погрязнуть в ответах на бесконечную череду просьб, приказов и угроз.
Пока епископ вяло излагал суть противостояния, лично для нее не представлявшего никакого интереса, она смотрела, как за застекленными окнами падают снежинки.
– Подобное положение проистекает из непослушания, проявленного матерью Керис, – сказал Анри.
Эти слова уязвили ее и побудили ответить.
– Я трудилась в госпитале десять лет. Благодаря моим усилиям, а до меня радениям матери Сесилии, в госпитале не было отбоя от горожан. – Она невежливо ткнула пальцем в епископа. – Вы все перечеркнули. Так что не пытайтесь переложить вину на других. Именно вы, сидя в этом самом кресле, поставили во главе госпиталя брата Сайма. Теперь пожинайте последствия вашего дурацкого решения.
– Вы обязаны мне подчиняться! – воскликнул Анри, и его голос от раздражения сорвался на визг. – Вы монахиня. Вы давали обет.
Крик не понравился Архиепископу, и кот вышел из комнаты.
– Я помню. Это ставит меня в невыносимое положение. – Она не обдумывала свои слова, но, произнося их, понимала, что не так уж они и неразумны, что это плоды многомесячных размышлений. – Я не могу больше служить Богу, – продолжила Керис совершенно спокойно, сердце бешено колотилось. – Посему я приняла решение снять обет и оставить монастырь.
Анри поднялся и воскликнул:
– Вы не сделаете этого! Я не сниму с вас священного обета.
– Господь снимет, – ответила Керис, почти не скрывая презрения.
Епископ окончательно рассвирепел.
– Полагать, что человек волен напрямую общаться с Богом, – гнусная ересь. В этом городе развелось слишком много еретиков после чумы.
– А вам не кажется, что такое вполне объяснимо? Люди шли в храм за помощью, а вместо того нередко обнаруживали, что священники и монахи, – тут Керис покосилась на Филемона, – трусливо бежали?
Епископ вскинул руку, останавливая готового ввязаться в склоку настоятеля.
– Возможно, мы грешны, но только Церковь и ее священство способны приблизить людей к Богу.
– Я так не считаю, – ответила Керис.
– Вы дьявол!
Вмешался каноник Клод:
– По здравом рассуждении, милорд епископ, я пришел к выводу, что публичные разногласия между вами и матерью-настоятельницей не принесут пользы. – Он мило улыбнулся Керис; каноник хорошо относился к настоятельнице с того самого дня, когда она застала их с Анри целующимися, но ничего никому не сказала. – Ее нынешнему упрямству предшествовали долгие годы самоотверженного, почти героического труда. И ее любят.
Анри спросил:
– Допустим, мы снимем с нее обет. Что тогда будет?
Тут впервые за время разговора подал голос Мерфин:
– У меня есть предложение.
Все повернулись к нему.
– Город построит новый госпиталь. Я выделю под него большой участок на острове Прокаженных. Пусть им управляют монахини из новой обители, отдельной от аббатства. Разумеется, они останутся под духовным попечением епископа Ширингского, но не будут никоим образом сталкиваться с настоятелем Кингсбриджа или с монастырскими врачами. У нового госпиталя вдобавок будет попечитель-мирянин, какой-нибудь видный горожанин, выбранный гильдией, он и назначит сестрам настоятельницу.
Повисло долгое молчание, все обдумывали это неожиданное предложение. Керис будто громом поразило. Новый госпиталь… на острове Прокаженных… оплаченный горожанами… трудиться будут монахини новой обители… отделенной от аббатства…