– Всему свое время, – заключила Филиппа.
Судья, сэр Льюис Эбингдон, был не местным: прибыл из Лондона, от королевского двора; его направили разобрать серьезные преступления, совершенные в графствах. Этот тучный мужчина с розовым лицом и светлой бородой был лет на десять моложе Ральфа.
«Чему тут удивляться, – думал граф, – мне сорок четыре, а половину моего поколения выкосила чума». Тем не менее он поражался всякий раз, встречая могущественных и влиятельных людей моложе себя.
Вместе с Джерри и Роли граф ожидал в отдельной комнате на постоялом дворе «Суд», пока собирались присяжные и арестантов вели из замка. Выяснилось, что сэр Льюис молодым оруженосцем участвовал в битве при Креси, пускай Ральф его не помнил. Судья обращался к Ральфу с настороженной учтивостью.
Граф попытался прощупать судью и выяснить, насколько заковыристым будет рассмотрение дела.
– Мы обнаружили, что закон о батраках трудно соблюсти. Крестьяне, едва видят возможность заработать, утрачивают всякое уважение к закону.
– На каждого беглеца, работающего за незаконную плату, имеется свой наниматель, который ему платит, – ответил Эбингдон.
– Вот именно! Монахини из Кингсбриджского аббатства никогда не соблюдали ордонанс.
– Монахинь к ответу не призовешь.
– Не понимаю почему.
Законник сменил тему:
– Сегодня у вас какой-то особый интерес? Наверное, ему сообщили, что обычно Ральф не пользуется своим правом сидеть подле судьи.
– Убийца – мой серв, – вынужден был признать граф. – Но прежде всего меня привело сюда желание показать сыновьям, как вершится правосудие. Одному из них суждено стать графом, когда я обращусь в бесплотного духа. Завтра я возьму их и на повешение. Чем скорее они привыкнут к смерти, тем лучше.
Льюис кивнул в знак согласия:
– Детям благородного происхождения мягкосердечие непозволительно.
Они услышали, как судебный пристав постучал молотком по столу. Гул голосов в соседнем помещении затих. Беспокойство Ральфа лишь усилилось, ибо беседа с сэром Льюисом дала не много: судья, очевидно, нелегко поддается внушению.
Эбингдон открыл дверь и отодвинулся, пропуская графа.
В ближнем торце зала стояли на помосте два больших деревянных кресла, рядом поставили низкую скамью. Когда на скамью сели Джерри и Роли, по залу прокатился заинтересованный ропот. Людям всегда любопытно и нравится смотреть на детей, которые, повзрослев, станут их господами. Но Ральфу подумалось, что сейчас скорее внимание привлек невинный облик обоих мальчиков, столь несвойственный суду, где разбирались случаи насилия, кражи и мошенничества. Его сыновья выглядели этакими агнцами в свинарнике.
Ральф уселся в одно из кресел и вспомнил тот день, двадцать два года назад, когда он стоял в этом самом зале как обвиняемый в изнасиловании. Смехотворное было обвинение по отношению к лорду, коли так называемая «жертва» принадлежала к числу его сервов. За тем мерзким обвинением стояла Филиппа. Что ж, он сполна ей отплатил.
Тогда Ральф сумел вырваться из зала, едва его признали виновным, и был прощен, когда присоединился к войску короля и отправился во Францию. Сэм вряд ли сбежит, поскольку безоружен и в кандалах, а войны с Францией, судя по всему, закончились, так что великодушного помилования ожидать тоже не приходится.
Пока зачитывали обвинительное заключение, Ральф приглядывался к Сэму. Телосложением тот пошел в Вулфрика, не в Гвенду, был высок и широк в плечах. Пожалуй, родись он в более достойной семье, из него мог бы выйти неплохой воин. В лице сходства с Вулфриком маловато, однако, как ни крути, чудится что-то знакомое. Подобно большинству обвиняемых, Сэм смотрел с некоторым вызовом, за которым прятался страх. «Вот так же чувствовал себя и я», – вспомнил Ральф.
Первым свидетелем оказался староста Нейт. Во-первых, он приходился отцом погибшему, а во-вторых, что важнее, показал, что Сэм – серв графа Ширинга, которому не давали разрешения уходить в Олдчерч. Нейт прибавил, что послал своего сына Джонно за Гвендой в надежде выследить беглеца. Этот человек был не из тех, к кому все тянутся, но горевал искренне. Ральф порадовался: свидетельство Нейта лишь подкрепляло обвинение.
Возле Сэма стояла мать, макушкой едва доставая сыну до плеча. Гвенду никак нельзя было назвать красавицей: темные глаза близко посажены к крючковатому носу, скошенные лоб и подбородок придавали простецкому лицу нечто крысиное, – но все же в ней чувствовалась некая женская притягательность, даже несмотря на возраст. Минуло больше двадцати лет с тех пор, как Ральф овладел ею, однако помнил случившееся так ясно, словно это было вчера. Тогда все произошло в таверне «Колокол», и он заставил ее встать на колени. Картина ожила перед мысленным взором, и воспоминание о ладном теле принесло возбуждение. У нее, помнится, были густые заросли в паху.
Внезапно Гвенда поймала его взгляд, не стала отворачиваться, как будто догадалась, о чем он думает. Тогда, в постели, она поначалу не шевелилась, покорно принимала его в себя, но и только, а потом на нее словно что-то нашло, и она, как бы против собственной воли, задрыгалась в ход его движениям. Верно, сейчас она вспомнила то же самое, потому что вдруг залилась стыдливым румянцем и поспешно отвернулась.
Рядом с ней стоял еще один юноша, наверное – второй сын. Невысокий и худощавый, с хитрецой во взгляде, он куда больше походил на мать. Этот парень впился глазами в Ральфа, явно пытаясь понять, что у графа на уме, наивно полагая, что может прочитать ответ по лицу.
Больше всего Ральфа интересовал отец этих парней. Он ненавидел Вулфрика с драки на шерстяной ярмарке в 1337 году. При мысли об этом граф невольно дотронулся до сломанного носа. Позже ему наносили увечья и другие, но никто из них не сумел столь болезненно ранить его самолюбие. Однако Ральф отомстил на славу. «Я десять лет не давал тебе того, что полагалось по праву рождения, – мысленно произнес граф. – Я переспал с твоей женой. Я оставил тебе на память шрам на щеке, когда ты попытался помешать мне удрать из зала суда. Когда ты бежал от меня, я приволок тебя обратно на веревке. А теперь повешу твоего сына».
Вулфрик с годами отяжелел, но, очевидно, свыкся с этим. Борода с проседью не скрывала от сторонних взглядов длинный шрам, оставленный мечом Ральфа. Морщинистое лицо загрубело от многих лет на воздухе. Гвенда выглядела разозленной, а Вулфрик, казалось, был сражен горем. Когда крестьяне Олдчерча подтверждали, что Сэм убил Джонно дубовой лопатой, Гвенда глядела на них грозно, зато складки на широком лбу Вулфрика становились все глубже.
Старшина присяжных спросил, имел ли Сэм основания опасаться за свою жизнь.
Ральф нахмурился. Этот вопрос подразумевал наличие оправданий убийцы.
– Нет, он не испугался старосты, – ответил тощий одноглазый крестьянин. – Хотя, думаю, парнишку напугала собственная мать.
В зале захихикали.
Старшина уточнил, кто затеял драку. Это был второй вопрос, возмутивший графа и говоривший о сострадании к Сэму.
– Кто затеял? – переспросил одноглазый. – Ну, староста врезал ему железными кандалами по башке. Это считается?
Послышался смех.
Вулфрик растерянно оглядывался, словно не понимая, как люди могут смеяться, когда на кону жизнь его сына.
Ральф тревожился все больше. Старшина вел себя неправильно.
Тут вызвали Сэма, и Ральф отметил про себя, что, когда говорит, парень будто подражает Вулфрику. Тот же наклон головы, то же движение рукой. Сэм рассказал, что вызвался потолковать с Джонно утром, а тот в ответ попытался надеть на него кандалы.
Граф негромко сказал судье:
– Какое все это имеет значение? – Ему приходилось подавлять растущий гнев. – Страшно ему было или нет, кто затеял драку, когда они должны были встретиться…
Сэр Льюис промолчал, а Ральф продолжил:
– Неопровержимый факт состоит в том, что беглый крестьянин убил человека, которого послали привести его обратно.
– Совершенно верно, – сдержанно отозвался сэр Льюис, и Ральфу пришлось удовлетвориться этим ответом.
Пока присяжные задавали вопросы Сэму, граф озирал собравшихся. Среди них был и его брат вместе с женой. Прежде чем податься в монахини, Керис выказывала склонность к ярким нарядам, и, сняв обет, вернулась к своим привычкам. Сегодня на ней было броское двухцветное платье: наполовину синее, наполовину зеленое – в сочетании с отороченной мехом накидкой из кингсбриджского алого сукна и маленькой круглой шапочкой. Ральфу вспомнилось, что Керис с детства дружила с Гвендой. Все они тогда видели, как Томас Лэнгли в лесу убил двух воинов. Мерфин и Керис наверняка надеялись, что Сэма оправдают: ради Гвенды, конечно, не ради самого парня. «Если я в состоянии этому помешать, ничего хорошего вы не дождетесь», – подумал граф.
Также присутствовала преемница Керис, мать-настоятельница Джоана – быть может, пришла потому, что долина Аутенби принадлежала женской обители, и монастырь являлся, по сути, незаконным нанимателем Сэма. «Ее саму следовало бы предать суду заодно с парнем», – подумал Ральф. Впрочем, он перехватил ее обвиняющий взгляд, как будто это его она считала виноватым в убийстве.
Настоятель Филемон прийти не соизволил. Сэм приходился ему племянником, и приор, похоже, решил не напоминать лишний раз, кто дядя убийцы. «А ведь когда-то Филемон любил и защищал младшую сестру, – подумалось Ральфу. – Видимо, с годами его привязанность ослабла».
Пришел и дед Сэма, печально известный Джоби, седой, сутулый и беззубый старик. Чего, спрашивается, притащился? Они с Гвендой рассорились много лет назад, уж вряд ли он сколько-нибудь привязан к внуку. Верно, рассчитывает пошарить по кошелям тех, кто жадно наблюдает за происходящим.
Сэм сел, и слово взял сэр Льюис. Логика его рассуждений ободрила Ральфа.
– Является ли Сэм из Уигли беглецом? – начал судья. – Имел ли Джонно право арестовать его? Убил ли Сэм Джонно лопатой? Если ответ на все три вопроса – да, Сэм виновен в убийстве.