Тут вошел слуга и обратился к Керис:
– Вас там спрашивают, мистрис. Очень молодой человек, сильно расстроенный.
– Проведи его, – сказал Анри.
Появился мальчик лет тринадцати, чумазый, но в дорогой одежде; Керис предположила, что он из зажиточной семьи, в которой что-то случилось.
– Пойдемте ко мне домой, мать Керис, прошу вас!
– Я уже не монахиня, дитя. Что у тебя стряслось?
Мальчик быстро заговорил:
– Мои отец и мать заболели, и брат тоже, а маме кто-то сказал, что вы в епископском дворце, и она послала меня за вами. Она знает, что вы помогаете бедным, но мы можем заплатить. Пойдемте со мной, пожалуйста.
Подобные просьбы ей приходилось выслушивать нередко, поэтому она всюду носила с собою кожаную сумку с лекарствами.
– Конечно, дружок. Как тебя зовут?
– Джайлс Спайсерс[104], матушка. Я подожду и отведу вас.
– Хорошо. – Керис повернулась к епископу: – Пожалуйста, обедайте без меня. Я присоединюсь к вам, как только смогу.
Она взяла сумку и вышла вслед за мальчиком.
Кингсбридж был обязан своим существованием аббатству, а Ширинг – замку шерифа на холме. Недалеко от рыночной площади стояли большие дома видных горожан: торговцев шерстью, помощников шерифа, королевских чиновников вроде коронера. Чуть дальше от площади жили более скромные купцы и ремесленники – ювелиры, портные, аптекари, и мальчик, чей отец торговал пряностями, повел Керис именно туда. Как и большинство домов такого рода, в жилище отца Джайлса первый этаж был сложен из камня и служил лавкой и складом, а сверху, в деревянной надстройке, располагались жилые помещения. Лавка оказалась заперта. Джайлс указал Керис на наружную лестницу.
Едва войдя внутрь, она уловила знакомый запах болезни. Керис помедлила. В запахе было что-то особенное, будившее смутные воспоминания, от которых ей почему-то вдруг стало страшно.
Не тратя времени на стук в дверь, она прошла через гостиную, заглянула в спальню – и постигла страшную истину.
На полу лежали на тюфяках женщина ее лет, мужчина чуть постарше и мальчик-подросток. Сильнее других страдал мужчина. Он стонал и обливался потом в лихорадке. Под приоткрытым воротом рубахи на груди и горле виднелась лилово-черная сыпь. На его губах и ноздрях засохла кровь.
Чума.
– Вернулась, – проговорила Керис. – Господи, помоги мне.
На мгновение она застыла, охваченная ужасом. Она замерла, озирая комнату и остро ощущая свою беспомощность. Да, она догадывалась, что чума может вернуться – отчасти по этой причине и написала свою книгу, – но все равно оказалась не готова снова узреть эту сыпь, пот и кровь из носа.
Женщина приподнялась на локте. Казалось, ей чуть лучше, чем мужу: ее тоже изводили сыпь и жар, но кровь как будто не шла.
– Пить, ради всего святого… – проговорила она.
Джайлс схватил кувшин с вином, а к Керис наконец-то вернулась способность действовать.
– Не давай ей вина, от него она еще больше захочет пить. Я видела в другой комнате бочонок эля, зачерпни кружку оттуда.
Женщина уставилась на Керис.
– Вы ведь настоятельница, верно? – спросила она. Керис не стала ее поправлять. – Говорят, вы святая. Вы сможете вылечить мою семью?
– Постараюсь, но я не святая, а простая женщина, наблюдавшая людей в болезни и в здравии.
Она достала из сумки полотняную маску, прикрыла рот и нос. Керис не сталкивалась с чумой уже десять лет, но завела привычку принимать меры предосторожности всякий раз, когда имела дело с недугами, которые могли оказаться заразными. Она смочила чистую тряпку в розовой воде и протерла женщине лицо. Как бывало всегда, страждущей немного полегчало.
Вернулся Джайлс с кружкой эля. Женщина стала жадно пить.
– Пускай пьют сколько хотят, но только эль или разбавленное вино, – распорядилась Керис.
Она подошла к мужчине, которому жить оставалось явно недолго. Он что-то бессвязно бормотал, его взгляд блуждал по комнате. Керис протерла ему лицо, смыла засохшую кровь вокруг носа и губ, затем перешла к старшему брату Джайлса. Тот заболел, похоже, недавно, чихал, но по возрасту уже был в состоянии сообразить, как серьезна его болезнь, и выглядел перепуганным.
Позаботившись о нем, Керис сказала Джайлсу:
– Постарайся, чтобы им было удобно, и давай побольше пить. Ничем другим ты не поможешь. У тебя есть родня? Дяди, двоюродные братья?
– Они все в Уэльсе.
Про себя Керис отметила, что нужно попросить епископа Анри позаботиться при необходимости о сироте.
– Мама велела вам заплатить, – сказал мальчик.
– Я ничего особенного не сделала, – ответила Керис. – Дай мне шесть пенсов.
Возле материнского тюфяка лежал кожаный кошель. Джайлс достал оттуда серебряную шестипенсовую монету.
Женщина вновь подняла голову и спросила, уже несколько спокойнее, чем раньше:
– Что с нами?
– Мне очень жаль. У вас чума.
Женщина обреченно кивнула.
– Этого я и боялась.
– Вы узнали признаки по прошлому разу?
– Мы жили тогда в маленьком городке в Уэльсе, и нам повезло. Мы все умрем?
Керис не верила в пользу обмана в подобных случаях.
– Немногие выживают, но таких совсем мало.
– Да смилуется над нами Господь.
– Аминь.
По дороге обратно в Кингсбридж Керис думала о чуме. Та, конечно, распространится столь же быстро, как и в прошлый раз. Погибнут тысячи людей. Эта мысль внушала ярость. Словно бессмысленная бойня военной поры, с той лишь разницей, что войну начинают люди, а чума приходит сама. Что же делать? Нельзя сидеть сложа руки и смотреть, как повторяются страшные события тринадцатилетней давности.
От чумы нет лекарства, но она отыскала способ замедлить смертоносное шествие болезни. Пока ее лошадь трусила по утоптанной лесной дороге, Керис вспоминала все, что знала об этой хвори и способах борьбы с ней. Мерфин помалкивал, ощущая настроение супруги и, быть может, догадываясь, о чем она думает.
По возвращении домой Керис объяснила, как намерена поступить.
– Наверняка найдутся противники, – предупредил он. – Твои меры слишком решительны. Те, кто не лишился в прошлый раз родных и друзей, могут счесть, будто они неуязвимы. Они станут твердить, что у страха глаза велики.
– Потому я и прошу тебя мне помочь.
– Тогда давай поделим возможных противников и будем разбираться с каждым по отдельности.
– Ладно.
– Нужно уломать три компании – гильдию, монахов и сестер. Давай начнем с гильдии. Я созову собрание, но Филемона приглашать не стану.
Гильдия теперь собиралась в новом большом каменном здании Шерстяного дома на главной улице, где можно было вести дела даже в непогоду. Построили его на прибыль от торговли кингсбриджским алым сукном.
Перед заседанием Керис и Мерфин встретились отдельно с каждым из видных торговцев, чтобы заручиться их поддержкой и согласовать действия. Олдермен издавна следовал правилу никогда не созывать встречу, если не уверен в ее исходе.
Керис направилась к ткачихе Медж.
Та все-таки вышла замуж, ко всеобщему удивлению, очаровав крестьянина, такого же пригожего, как ее первый муж, и на пятнадцать лет моложе. Его звали Ансельм, и он как будто обожал Медж, пусть та и располнела пуще прежнего и прикрывала седые волосы разными причудливыми шапочками. Еще удивительнее было то, что она в свои сорок с лишним родила здоровую дочку по имени Сельма, которой недавно стукнуло восемь и которая посещала монастырскую школу для девочек. Материнские заботы нисколько не мешали Медж заниматься делами, и она по-прежнему правила на рынке кингсбриджского алого сукна, а муж ей помогал.
Медж по-прежнему занимала большой дом на главной улице, куда они с Марком переехали на первую прибыль от ткачества и крашения сукна. Керис застала их с Ансельмом на переполненном складе на первом этаже, где они пытались найти место для партии красного сукна.
– Запасаюсь на ярмарку, – объяснила Медж.
Керис подождала, пока она пересчитает и примет товар, а затем они с Медж пошли наверх, оставив Ансельма в лавке. Войдя в гостиную, Керис живо вспомнила тот день тринадцать лет назад, когда ее позвали к Марку – первому, кто заболел чумой в Кингсбридже. Вдруг стало очень грустно.
Медж заметила, как изменилось выражение ее лица.
– Что такое?
От женщин нельзя скрыть того, на что обычно не обращают внимания мужчины.
– Я пришла сюда тринадцать лет назад, когда заболел Марк.
Медж кивнула.
– Так началась худшая пора моей жизни, – сказала она совершенно спокойно. – В тот день у меня были прекрасный муж и четверо здоровых детей. Через три месяца я осталась бездетной вдовой, не имея средств к существованию.
– Дни скорби, – проговорила Керис.
Медж подошла в шкафу, где стояли кружки и кувшин, но не стала предлагать Керис вина, а воззрилась на стену.
– Хочешь, я скажу тебе кое-что странное? После их смерти мне было трудно произносить «Аминь» после молитвы. – Она откашлялась и заговорила тише: – Понимаешь, я знаю латинские слова молитвы, отец научил. Fiat voluntas tua. Да будет воля Твоя. Я не могла этого сказать. Господь забрал мою семью, это была просто пытка, и я не могла смириться. – От воспоминаний у нее на глазах выступили слезы. – Я хотела вернуть своих детей. Да будет воля Твоя. Знаю, что попаду в ад, но я до сих пор не в силах сказать «Аминь».
– Чума вернулась, – проронила Керис.
Медж пошатнулась и схватилась за шкаф. Ее крупное тело вдруг словно одрябло, с лица пропала уверенность, и она в мгновение ока резко постарела.
– Нет, – прошептала она.
Керис пододвинула скамью, усадила Медж и взяла за руку.
– Прости, что я тебя расстроила.
– Нет, – повторила Медж. – Она не могла вернуться. Я не могу потерять Ансельма и Сельму. Я этого не вынесу. Не вынесу.
Ее лицо настолько побледнело, черты настолько исказились, что Керис даже испугалась, не случился ли с Медж удар. Она налила вина из кувшина, протянула кружку хозяйке, та механически выпила, и некоторое время спустя ее щеки порозовели.