Гвенда замерла.
– Чего не знает?
– Что я отец Сэма.
Ее голос упал до шепота:
– Нет, не знает.
– Интересно, что он скажет, если узнает.
– Это его убьет.
– Как-то так я и думал.
– Пожалуйста, не говори ему, – взмолилась она.
– Не скажу… пока ты меня слушаешься.
Что ей оставалось делать? Она знала, что Ральфа к ней влечет, и в отчаянии воспользовалась этим знанием, чтобы попасть к нему тогда, в замке шерифа. Та встреча в «Колоколе» много лет назад, встреча, которую она сама вспоминала с отвращением, у него явно вызывала приятные воспоминания, и по прошествии времени, похоже, они становились еще приятнее. А потом она по собственной глупости оживила эту память.
Она сама во всем виновата. Получится ли хоть что-то исправить?
– Мы оба сильно изменились, – сказала Гвенда. – Мне никогда не стать снова невинной молодой девушкой. А ты позарился бы лучше на служанок.
– Я не хочу служанок, я хочу тебя.
– Нет. Пожалуйста.
На ее глазах выступили непрошеные слезы.
Ральф был неумолим:
– Снимай платье.
Она сунула нож в чехол и расстегнула пояс.
89
Сразу после пробуждения Мерфин подумал о Лолле.
Минуло три месяца с ее исчезновения. Мерфин писал городским властям Глостера, Монмута, Шефтсбери, Эксетера, Винчестера и Солсбери. Его письма, послания олдермена одного из крупнейших городов королевства, удостоились повышенного внимания, и он получил ответы отовсюду. Лишь мэр Лондона отделался, по сути, отпиской, упомянув, что в его городе из отчего дома сбегает половина молодых девушек и не мэру возвращать их домой.
Сам Мерфин искал дочь в Ширинге, Бристоле и Мелкуме, беседовал с владельцами таверн, оставлял каждому словесное описание Лоллы. Все трактирщики повидали немало темноволосых молодых женщин, причем нередко те путешествовали в компании пригожих сорвиголов по имени Джейк, Джек или Джок, но никто не мог с уверенностью сказать, что видел именно Лоллу или слышал это имя.
Некоторые дружки Джейка тоже сгинули без следа, прихватив с собою подружек, но все эти женщины были на пару лет старше Лоллы.
Мерфин сознавал, что дочь могла умереть или погибнуть, но отказывался расставаться с надеждой. Он твердил себе, что Лолла вряд ли заболела чумой. Хворь заново обрушилась на города и деревни, унесла жизни большинства детей младше десяти лет. Но те, кто уцелел после первого нападения чумы, вроде Лоллы и его самого, обладали, по-видимому, некой силой сопротивляться болезни, а в очень редких случаях, как у него, даже выздоравливали – и повторно не заболевали. Впрочем, чума была далеко не единственной опасностью, грозившей шестнадцатилетней беглянке, и по ночам богатое воображение Мерфина рисовало дичайшие картины того, что могло произойти с Лоллой.
Одним из городов, не поддавшихся чуме, оказался Кингсбридж. В старом городе болезнь поразила в худшем случае каждый сотый дом, насколько усвоил Мерфин из бесед Медж, с которой перекрикивался через городские ворота; она исполняла обязанности олдермена в городе, а Мерфин ведал делами снаружи. В предместьях Кингсбриджа и в окрестных поселениях заболевал каждый пятый. Оставалось лишь гадать, помогли меры Керис справиться с чумой или всего-навсего отсрочили ее приход. Задержится ли хворь, преодолеет ли в конце концов преграды, которые ей поставили? Будут ли последствия хвори столь же губительными, как в прошлый раз? Ответы на все эти вопросы станут известны только спустя месяцы, если не годы.
Мерфин вздохнул и встал с постели. Жену он не видел с тех пор, как закрыли город. Керис жила в госпитале, недалеко от дома Мерфина, но не могла покинуть стен лечебницы. Туда впускали всех, а вот не выпускали никого. Керис сама решила, что ей перестанут верить, если она не будет трудиться плечом к плечу с монахинями, и потому застряла в госпитале.
Да, он провел в разлуке с ней половину жизни – так ему казалось, но от этого было не легче. Наоборот, в зрелые годы его тянуло к ней куда сильнее, чем в молодости.
Экономка Эм встала раньше хозяина и свежевала на кухне кроликов. Мерфин съел кусок хлеба, выпил немного слабого пива и вышел из дома.
Дорогу через остров уже запрудили крестьянские повозки со снедью. Олдермен и его помощники договаривались с каждым возницей в отдельности. Проще всего было с теми, кто доставлял обычную еду по оговоренным ценам: их отправляли через второй мост к городским воротам, там они выгружали снедь и по возвращении на остров получали свои деньги. С теми, кто привозил свежие овощи и фрукты, приходилось договариваться о цене, прежде чем позволить разгрузку. На некоторые товары сделки заключались заблаговременно, еще когда делали заказ: на шкуры для кожевников, на камни для каменщиков, которые вернулись к строительству шпиля по настоянию епископа Анри, на серебро для ювелиров, на железо, сталь, коноплю и дерево для городских мастерских, которые продолжали работать, пусть и оказались временно отрезанными от большинства покупателей. Кроме того, случались единичные поставки, по поводу которых следовало всякий раз вести переговоры с горожанами. Сегодня, к примеру, явился торговец итальянской парчой, желавший продать свой товар одному из городских портных, еще пригнали на бойню годовалого бычка – и пришел Дэви из Уигли.
Мерфин выслушал его историю. Он не мог не восхищаться этим предприимчивым парнем, который купил семена марены и вырастил дорогостоящее сырье для красителя. Его нисколько не удивило, что Ральф пытался погубить посадки. Подобно большинству знати, Ральф презирал все, что имело отношение к ремеслам и торговле. Однако Дэви выказал не только смекалку, но и волю: не бросил свою затею и даже заплатил мельнику, чтобы тот перетер корни марены в порошок.
– Когда мельник потом мыл жернова, его собака отпила немного воды, – рассказывал Дэви, – и неделю после этого мочилась красным, так что краситель вроде действует.
Он прикатил на остров тачку, груженную старыми мешками из-под муки, и каждый мешок был битком набит краппом, красителем из марены.
Мерфин велел Дэви захватить один мешок и отнести к городским воротам. Когда добрались туда, он окликнул часового. Тот взобрался на стену с другой стороны.
– Это мешок для ткачихи Медж! – крикнул Мерфин. – Проследи, чтобы она получила его прямо в руки, хорошо?
– Конечно, олдермен.
Как обычно, в госпиталь на острове несли и немногочисленных деревенских, подхвативших чуму. К настоящему времени большинство усвоили, что лекарства от болезни нет, и просто оставляли родных умирать дома, однако изредка встречались невежды и те, кто, вопреки всему, уповал на чудо, якобы посильное для Керис. Больных клали на землю у госпиталя, как мешки с едой у городских ворот. Монахини забирали их по ночам, когда родственники уходили. Порой отдельные счастливчики выходили наружу в добром здравии, но куда чаще больных выносили через задние двери и хоронили на новом кладбище за госпиталем.
В полдень Мерфин пригласил Дэви на обед. За пирогом с кроликом и молодыми бобами юноша признался, что влюблен в дочь старинной соперницы своей матери.
– Не знаю, почему мама ненавидит Аннет, но это их дела. Мы с Амабел тут ни при чем! – В Дэви явно бурлило юношеское возмущение неразумием родителей. Когда Мерфин сочувственно кивнул, он спросил: – Вам тоже родители мешали?
Мерфин призадумался.
– Да. Я хотел стать сквайром и провести жизнь рыцарем в сражениях за короля. Мое сердце чуть не разбилось, когда меня отдали в подмастерья плотнику. Как видишь, в итоге все сложилось неплохо.
Дэви этот ответ нисколько не утешил.
Днем доступ на мост, что вел к городу, перекрыли со стороны острова, после чего открылись городские ворота. Многочисленные носильщики стали забирать оставленную еду и прочие товары.
Медж пока не прислала никакой весточки насчет красителя.
В тот же день к Мерфину пожаловал еще один гость. Ближе к вечеру, когда поток повозок на мосту стал иссякать, появился каноник Клод.
Его друг и покровитель епископ Анри успел сделаться архиепископом Монмутским, но вот нового епископа Кингсбриджа пока не выбрали. Клод, метивший на эту должность, ездил в Лондон повидаться с сэром Грегори Лонгфелло, а теперь возвращался в Монмут, где ему покуда предстояло дальше исполнять обязанности правой руки Анри.
– Королю понравилась готовность Филемона согласиться на обложение клира податями, – говорил Клод за остывшим пирогом и стаканом лучшего гасконского вина Мерфина. – А высшему духовенству пришлась по нраву его проповедь, обличающая вскрытия, и желание построить капеллу Богоматери. С другой стороны, Грегори не любит Филемона: утверждает, что приору нельзя доверять. Если коротко, король отложил выборы – дескать, нельзя выбирать епископа, пока братия Кингсбриджа прячется в обители Святого Иоанна-в-Лесу.
– Король считает, что нет смысла избирать епископа, пока чума не улеглась, а город закрыт? – уточнил Мерфин.
Клод утвердительно кивнул.
– К слову, кое-чего мне удалось добиться. Освободилось место посланника при папском дворе. Этому человеку предстоит перебраться в Авиньон. Я назвал Филемона. По-моему, Лонгфелло заинтересовался – по крайней мере, не отмахнулся сразу.
– Отлично! При мысли, что Филемона ушлют в этакую даль, Мерфин приободрился. Ему хотелось помочь Клоду, но он уже сообщил Грегори, что гильдия поддерживает каноника, и ничего другого сделать не мог.
– Прочие новости, к сожалению, печальные, – продолжал Клод. – По пути в Лондон я заезжал в обитель Святого Иоанна. Анри пока остается приором Кингсбриджа, и велел мне укорить Филемона за оставление города без разрешения. Разумеется, я лишь зря потерял время. Филемон в подражание Керис закрыл обитель и не впустил меня, мы говорили через ворота. Судя по всему, монахов чума пощадила, однако ваш добрый друг брат Томас скончался в силу преклонного возраста. Мои соболезнования.
– Да упокоит Господь его душу, – печально отозвался Мерфин. – Он сильно сдал в последние месяцы. Словно рассудком повредился.