Мэтти всегда обо всем догадывалась.
Гвенда повернулась к подруге:
– Ты вроде говорила, что это случилось совсем недавно.
– Мерфин не сказал точно, когда был с нею близок, но, похоже, да, недавно, и всего один раз. А теперь получается, что он спал с нею несколько месяцев назад!
Знахарка нахмурилась.
– Зачем ему врать?
– Чтобы выставить себя в лучшем свете, – высказалась Гвенда.
– Для чего?
– Мужчины порой мыслят странно.
– Я у него выясню, – решила Керис. – Прямо сейчас.
Она поставила кувшин и отложила мерную ложку.
Гвенда спросила:
– А как же мое зелье?
– Сама доделаю, – ответила Мэтти. – Керис слишком торопится.
– Спасибо, – поблагодарила Керис и вышла из дома.
Сперва направилась к реке, но Мерфина там не оказалось. Не было его и в доме Элфрика. Значит, должен найтись на чердаке каменщиков.
В западной части собора имелась рабочая комната главного каменщика, почти соприкасавшаяся с одной из башен. Керис взобралась туда по узкой винтовой лестнице в контрфорсе башни. В стрельчатые окна просторного помещения обильно лился свет. Вдоль одной стены высилась стопка красивых деревянных образцов, которыми пользовались резчики по камню еще при строительстве собора. Их сохранили, и теперь они помогали в восстановительных работах.
На полу располагался так называемый рисуночный настил, покрытый штукатуркой. Первый каменщик, Джек Строитель, царапал в растворе чертежи железными инструментами. Линии, проведенные таким образом, поначалу были белыми, но со временем бледнели, и поверх старых линий царапали новые. Когда рисунков становилось столько, что в них уже трудно было разобраться, пол покрывали новым слоем штукатурки, и все повторялось.
Пергамент, тонкая кожа, на которую монахи копировали библейские книги, был слишком дорог для использования в строительных работах. На памяти Керис, правда, появился новый писчий материал – бумага, однако ее поставляли арабы, и монахи не пользовались этим изобретением язычников-мусульман. Впрочем, бумагу приходилось везти из Италии, и она стоила ненамного дешевле пергамента. А рисуночный настил имел дополнительное преимущество: плотник клал кусок дерева прямо на рисунок на полу и вырезал нужную деталь в точном соответствии с замыслом главного каменщика.
Мерфин стоял на коленях на полу и по чертежу выпиливал из дуба некое приспособление. Он не творил новый образец, а вырезал зубчатое колесо с шестнадцатью зубцами. Рядом лежало другое колесо, поменьше, и Мерфин на мгновение прервался, сложил колеса вместе и проверил, как сцепляются зубцы. Керис видела такие колеса, иначе шестерни, на водяных мельницах: они соединяли лопасти мельничного колеса с жерновом.
Мерфин должен был слышать ее шаги по каменной лестнице, но, должно быть, его поглотила работа. Девушка смотрела на него, и любовь в ее сердце боролась с возмущением. У него был сосредоточенный взгляд, столь хорошо ей знакомый; худощавое тело склонилось над колесом, ловкие пальцы сильных рук что-то уверенно подправляли, лицо было неподвижным, глаза не отрывались от колес. Юноша напоминал молодого оленя, опустившего голову к ручью. «Вот так выглядит человек, когда делает то, для чего рожден, – подумала Керис. – Это сродни счастью, но больше, чем просто счастье. Он исполняет свое предназначение».
Она не сдержалась.
– Почему ты мне солгал?
У Мерфина сорвался резец. Молодой человек вскрикнул от боли и уставился на свой палец, потом сунул его в рот.
– Прости. Ты поранился?
– Ерунда. Когда я тебе солгал?
– Ты уверял, что Гризельда соблазнила тебя всего раз, а на самом деле вы занимались этим несколько месяцев.
– Нет, неправда. – Он все отсасывал кровь из пальца.
– Она беременна уже три месяца.
– Не может быть: все произошло две недели назад.
– Еще как может. По ее фигуре все видно.
– Неужто?
– Мэтти-знахарка мне сказала. Почему ты солгал?
Юноша посмотрел ей в глаза.
– Я не лгал. Это случилось в воскресенье ярмарочной недели. Первый и единственный раз.
– Тогда с чего она взяла, что беременна, уже через две недели?
– Не знаю. Как вообще женщины узнают?
– А то ты не знаешь?
– Никогда не спрашивал. В любом случае три месяца назад Гризельда еще была с…
– О боже! – воскликнула Керис. У нее вспыхнула надежда. – Она была со своим старым дружком Терстаном. – Искра подозрения вспыхнула ярким костром. – Так это его ребенок! Терстана, не твой. Не ты отец!
– Думаешь? – Мерфин боялся даже надеяться.
– Ну конечно, это все объясняет. Если бы она вдруг в тебя влюбилась, то ходила бы за тобою по пятам. Но ты говорил, что она почти с тобою не разговаривает.
– Думал, это потому, что я не хочу на ней жениться.
– Ты ей никогда не нравился. Просто ребенку нужен отец. Терстан удрал – возможно, после того как она сказала ему, что беременна, – а ты был рядом и оказался порядочным дураком, коли попался на ее удочку. О, слава Всевышнему!
– Спасибо Мэтти-знахарке, – добавил Мерфин.
Девушка взглянула на его левую руку. Из пальца обильно шла кровь.
– Да ты из-за меня поранился! – Керис взяла его ладонь и осмотрела порез. Не длинный, но глубокий. – Прости меня, пожалуйста.
– Ничего страшного.
– Да нет. – Она сама точно не знала, что имеет в виду: порез или что-то еще.
Керис поцеловала его руку, ощутила на губах горячую кровь, поднесла его палец к своему рту и принялась отсасывать кровь из раны. Почему-то действо казалось подобием плотской близости, и она зажмурилась от наслаждения. Сглотнула, снова ощутила привкус крови, и ее пробрала приятная дрожь.
Через неделю после того, как рухнул мост, Мерфин достроил паром.
Он доделывал плот на рассвете в субботу, перед открытием еженедельного кингсбриджского рынка. Трудился всю ночь с пятницы на субботу при свечах, и Керис понимала, что у него просто не было времени сказать Гризельде – мол, ему известно про ребенка Терстана. Девушка с отцом спустились к реке посмотреть на новое творение, и к тому времени прибыли первые торговцы – женщины из ближних деревень с корзинами, полными яиц, крестьяне на возах с маслом и сыром, пастухи с овечьими стадами.
Керис пришла в восторг от работы Мерфина. Паром был достаточно большим, чтобы вместить повозку с лошадью, которую не приходилось выпрягать; прочные деревянные перила не позволяли овцам упасть в воду. По свежим деревянным мосткам у кромки воды на обоих берегах повозки удобно вкатывались на паром и съезжали на сушу. Люди платили по пенни с головы, деньги собирали монахи – паром, как и мост, принадлежал аббатству.
Интереснее всего Мерфин придумал, как переправлять паром через реку. Длинная веревка с южного торца плота тянулась на дальний берег, облегала столб, шла обратно, наматывалась на барабан и возвращалась к другому торцу парома. Барабан был соединен деревянными шестеренками с колесом, которое вращал вол: именно эти шестерни Керис видела вчера – Мерфин вырезал их в соборе. Рычаг менял ход колес таким образом, что барабан мог вращаться в любом направлении, в зависимости от того, в какую сторону двигался паром, а вола не требовалось выпрягать из постромок и разворачивать.
– Это очень просто, – отмахнулся Мерфин, когда Керис принялась восхищаться. Так и вправду было, что девушка признала, приглядевшись повнимательнее. Рычаг просто выводил из зацепа большое зубчатое колесо и передвигал на его место два малых колеса, из-за чего менялось направление вращения барабана. Но до сих пор никто в Кингсбридже никогда ничего подобного не видел.
За утро полгорода пришло подивиться на потрясающую новую машину Мерфина. Керис лучилась от гордости за него. Рядом стоял Элфрик, объяснял устройство механизма всем желающим и принимал похвалы вместо Мерфина.
Керис недоумевала, откуда у мастера такое самообладание. Он погубил дверь Мерфина, что возмутило бы город, не случись чудовищная трагедия на мосту, потом избил ученика поленом – у Мерфина еще не сошли синяки с лица. Сговорился с родными обманом заставить Мерфина жениться на Гризельде и воспитывать чужого ребенка. Юноша продолжал у него работать, сознавая, что чрезвычайные обстоятельства важнее любых ссор. Но девушка не понимала, почему Элфрик до сих пор высоко держит голову.
Паром оказался замечательным, но все же на замену мосту не годился.
Эдмунд указал на противоположный берег – очередь из повозок и торговцев растянулась на все предместье, сколько видел глаз.
– Будет быстрее с двумя волами, – заметил Мерфин.
– Вдвое быстрее?
– Не совсем, нет. Зато я могу сделать еще одну переправу.
– Вторая уже есть, – ткнул пальцем Эдмунд.
Иэн-лодочник перевозил людей на веслах. Он, разумеется, не мог брать на борт повозки, отказывался возить скот и требовал по два пенса с головы. Обычно Иэн с трудом наскребал себе на хлеб, дважды в день переправляя монахов на остров Прокаженных: других дел у него, как правило, не находилось, – но сегодня и к лодочнику выстроилась очередь.
Мерфин согласно кивнул:
– Ну что ж, вы правы: в конце концов, паром не мост.
– Это беда, – проронил Эдмунд. – Новости Буонавентуры нас уже подкосили. Но это… это может убить город.
– Тогда вам нужен новый мост.
– Не мне, аббатству. Приор погиб, и никому не известно, когда монахи изберут нового. Нужно поторопить нынешнего временного приора принять решение. Пойду-ка я навещу Карла. Идем со мною, Керис.
Отец с дочерью поднялись по улице и вошли в аббатство. Большинству посетителей приходилось отправляться в госпиталь и передавать через слуг, что им нужно поговорить с кем-то из монахов. Однако Эдмунд был слишком важным и слишком гордым гостем, чтобы испрашивать разрешения подобным образом. Приор, конечно, являлся хозяином Кингсбриджа, но Эдмунд был олдерменом гильдии, первым среди купцов, сделавших город таким, каким он стал, и воспринимал приора как свою ровню в управлении городом. Кроме того, последние тринадцать лет настоятелем аббатства был его младший брат, поэтому Эдмунд направился прямиком в дом приора с северной стороны собора.