В деревянном, как у Эдмунда, доме на первом этаже располагался большой зал и передняя, наверху – две спальни. Кухня отсутствовала, так как для приора готовили в монастыре. Многие епископы и настоятели жили во дворцах – тот же епископ Кингсбриджа имел прекрасный дворец в Ширинге, – но местный приор ратовал за скромность, делая уступку лишь ради удобных стульев, шпалер на стенах с изображением библейских сцен и большого очага, согревавшего дом в зимние холода.
Керис и Эдмунд пришли после завтрака, когда молодым монахам полагалось трудиться, а старшим читать. Карл Слепой находился в зале и был погружен в беседу с казначеем Симеоном.
– Мы должны поговорить о новом мосте, – с места начал олдермен.
– Хорошо, Эдмунд, – ответил Карл, узнав его по голосу.
Приветствие не отличалось особой сердечностью, и Керис решила, что они пришли не вовремя.
Эдмунд не менее тонко улавливал намеки, но всегда шел напролом. Он сел на стул и спросил:
– Как вы думаете, когда состоятся выборы нового аббата?
– Ты тоже можешь сесть, Керис, – предложил Карл. Любопытно, подумалось девушке, как он догадался, что она пришла с отцом. – Точная дата пока не определена. Граф Роланд имеет право назвать своего кандидата, но он еще не пришел в себя.
– Мы не можем ждать. – Керис показалось, что отец излишне резок, но такова уж была его манера, и она промолчала. – Строительные работы нужно начинать прямо сейчас. Дерево не годится. Строить необходимо из камня. Это займет три года, а если затянем, то четыре.
– Каменный мост?
– Да, только каменный. Я говорил с Элфриком и Мерфином. Деревянный мост рухнет точно так же, как рухнул прежний.
– Но расходы!
– Около двухсот пятидесяти фунтов в зависимости от конструкции по подсчетам Элфрика.
Брат Симеон поджал губы.
– Деревянный мост тянет на пятьдесят фунтов, и приор Антоний на прошлой неделе отверг этот план из-за непомерных расходов.
– И каков результат? Сотни жертв, куда больше раненых, погибший скот, повозки, приор скончался, а граф при смерти.
Карл жестко проговорил:
– Надеюсь, вы не собираетесь возлагать вину за все это на усопшего приора Антония.
– Мы не можем утверждать, что его решение пошло на пользу.
– Господь покарал нас за грехи.
Эдмунд вздохнул. Керис приуныла: всякий раз, когда ошибались, монахи начинали ссылаться на волю Господа.
– Нам, простым людям, трудно постичь Божий Промысел, – сказал Эдмунд. – Но одно известно наверняка: без моста город погибнет. Мы уже уступаем Ширингу. Если не построим как можно скорее новый каменный мост, Кингсбридж станет маленькой деревней.
– Возможно, таков Божий замысел.
Эдмунд начал раздражаться.
– А возможно ли, что Господь недоволен вами, монахами? Поверьте, если шерстяная ярмарка и рынок захиреют, здесь не будет ни аббатства с двадцатью пятью братьями, сорока сестрами и пятьюдесятью служками, ни госпиталя, ни хора, ни школы. Может, не будет даже собора. Епископ Кингсбриджа всегда жил в Ширинге. Что, если тамошние богатые купцы предложат ему построить великолепный новый собор на доходы от их процветающей торговли? Ни рынка, ни города, ни собора, ни аббатства – вы этого хотите?
Карл выглядел расстроенным. Ему явно не приходило в голову, что крушение моста способно в отдаленном будущем обернуться крахом для аббатства.
Но Симеон повторил:
– Если монастырь не имеет средств построить деревянный мост, что уж говорить о каменном.
– Но вам придется его построить!
– А каменщики будут работать бесплатно?
– Разумеется, нет. Им нужно кормить семьи. Мы уже объясняли, что горожане могут собрать деньги и одолжить их аббатству под мостовщину.
– Отобрать у нас доход с моста? – возмущенно воскликнул Симеон. – Вы опять за свое?
– Сейчас вы вообще ничего не получаете, – вставила Керис.
– Почему же, нам отходит плата за паром.
– Значит, вы все же нашли средства расплатиться с Элфриком?
– Это намного дешевле, чем мост, но наша казна изрядно пострадала.
– Так вы ее не пополните: паром переправляет слишком медленно.
– Не исключено, что в будущем аббатство сможет построить новый мост. Если Господу будет угодно, он ниспошлет нам средства. И тогда мы станем получать причитающийся доход в полной мере.
– Господь уже послал вам решение: надоумил мою дочь, как собрать необходимые средства. Такого еще никто не делал.
Карл сухо ответил:
– Пожалуйста, предоставьте нам решать, что замыслил Господь.
– Прекрасно. – Эдмунд встал, за ним поднялась и Керис. – Мне очень жаль, что вы настолько упрямы. Это гибель для Кингсбриджа и для всех, кто там живет, включая монахов.
– Я должен слушаться Господа, а не вас.
Отец и дочь направились было к выходу.
– Еще одно, если позволите, – остановил их Карл.
Эдмунд обернулся.
– Разумеется.
– Мирянам не дозволяется свободно заходить в здания аббатства. В следующий раз, когда вам будет угодно повидать меня, пожалуйста, ступайте в госпиталь и пошлите послушника или служку аббатства найти меня, как полагается.
– Я олдермен приходской гильдии, – возразил Эдмунд, – и всегда имел прямой доступ к приору.
– Никаких сомнений, приору Антонию, вашему брату, было неудобно настаивать на соблюдении обычных правил. Но эти дни миновали.
Керис посмотрела на отца. Тот едва сдерживал бешенство.
– Как скажете.
– Да благословит вас Господь.
Эдмунд вышел, Керис последовала за отцом.
Вместе они пересекли двор и лужайку, миновали прискорбно жалкую горстку рыночных лотков. Девушка понимала, как тяжело отцу, сколь велики его обязательства. Большинство горожан беспокоились лишь о том, как прокормить семью. Олдермен же заботился обо всем городе. Керис покосилась на отца и заметила, что тот озадаченно кривится. В отличие от Карла Эдмунд не станет воздевать руки к небу и твердить, что на все воля Божья. Нет, он будет ломать голову, пытаясь решить задачу. Керис стало жаль отца, брошенного на произвол судьбы без всякой помощи от будто бы всесильного аббатства. Отец никогда не жаловался на груз ответственности, просто брал его на себя. Ей захотелось плакать.
Вышли со двора на главную улицу. У двери дома Керис спросила:
– Что же нам теперь делать?
– Это же очевидно, – ответил отец. – Нельзя допустить, чтобы Карла выбрали приором.
15
Годвин хотел стать аббатом Кингсбриджа, желал этого всем сердцем. Ему не терпелось изменить к лучшему денежное положение аббатства, навести порядок в управлении землями и другим имуществом, чтобы монахам больше не приходилось обращаться за деньгами к матери Сесилии. Он жаждал добиться четкого разделения братии с сестрами, а также выстроить преграду между всеми монашествующими и горожанами, чтобы принявшие постриг могли дышать чистым воздухом праведности. Помимо этих высоких целей им двигало кое-что еще: он желал власти и титулов. По ночам он уже воображал себя приором.
«Прибери мусор во дворе», – говорил он какому-нибудь монаху.
«Да, отец-настоятель, уже иду».
Годвину нравилось, как звучат слова «отец-настоятель».
«Добрый день, епископ Ричард», – говорил он дружески, вежливо, но без подобострастия.
Епископ Ричард отвечал ему, как один почтенный клирик отвечает другому: «Вам также добрый день, приор Годвин».
«Надеюсь, вы довольны, милорд архиепископ?» – спрашивал настоятель уже более почтительно, но все же не как подчиненный, а как младший сподвижник великого человека.
«О да, приор, вы проделали прекрасную работу».
«Ваше преосвященство очень добры».
Может быть, в один прекрасный день, прогуливаясь по дворику подле богато одетого властителя, он скажет: «Ваше величество оказали нам великую честь, посетив наше скромное аббатство».
«Благодарю вас, отец Годвин, но я приехал к вам за советом».
Да, ризничий очень хотел стать настоятелем, но не знал, как этого добиться. Думал неделю напролет, наблюдая за сотнями похорон и устраивая воскресную службу – погребение Антония и одновременно поминание всех погибших жителей Кингсбриджа.
О своих чаяниях он ни с кем не заговаривал. Всего десять дней назад он познал цену бесхитростности, когда пришел на общее собрание с «Книгой Тимофея» и сильными доводами в пользу перемен, а старики, словно сговорившись, дружно ополчились на него и размозжили, точно колесо повозки лягушку.
Такое больше не должно повториться.
В воскресенье утром, когда монахи потянулись в трапезную на завтрак, послушник шепнул Годвину, что у северного входа в собор ожидает его мать. Ризничий незаметно отделился от братии.
Легким шагом, почти крадучись, он пересек двор и вступил в собор. Его одолевали дурные предчувствия. Наверное, что-то стряслось, что-то произошло вчера, и Петранилла забеспокоилась. Небось пролежала полночи без сна, зато проснулась с рассветом, составив некий план действий, и он, Годвин, был частью этого плана. Значит, мать будет крайне настойчивой и станет подавлять. Скорее всего ее план сулит успех, но даже если нет, она все равно будет требовать его выполнения.
Петранилла стояла во мраке в мокрой накидке – опять пошел дождь.
– Мой брат Эдмунд ходил вчера к Карлу Слепому. Говорит, Карл ведет себя так, будто уже стал приором, а выборы – простая условность.
В ее голосе звучало обвинение, словно Годвин был виноват в спеси регента, и Годвин начал защищаться:
– Старики сплотились вокруг Слепого еще прежде, чем остыло тело дяди Антония. Они и слышать не хотят о других кандидатах.
– Хм-м. А молодые?
– Конечно, хотят меня. Им понравилось, как я выступил против приора Антония с «Книгой Тимофея», хоть меня и поставили на место. Но я ничего не ответил.
– Другие соперники есть?
– Лэнгли – чужак. Некоторые не любят его, так как он был рыцарем и по собственному произволу убивал людей. Зато он очень способный, хорошо работает и никогда не задирает послушников…
Петранилла задумалась.