Небо посерело, когда она шла по полю. В Уигли было три больших поля: Сотенное, Ручейное и Долгое. На каждом из них поочередно раз в три года высевали разные злаки. Пшеницу и рожь, наиболее ценные, сеяли в первый год; на второй – менее важные: овес, ячмень, горох, фасоль; на третий год поле оставляли под паром. В этом году на Сотенном поле поспевали пшеница и рожь, на Ручейном – прочие злаки и бобы, а Долгое лежало под паром. Все поля были поделены на пахотные полосы размером примерно в акр, и надел каждого серва состоял из нескольких полос, тянувшихся через все три поля.
Гвенда прошла на Сотенное поле и начала полоть одну из полос Вулфрика, в который раз выдирая щавель, ноготки и посконник, упорно теснившие пшеничные стебли. Она была счастлива работать на земле любимого, помогать ему, и не имело значения, знает он о том или нет. Каждый ее наклон избавлял его спину от такого же усилия, с каждым выдранным сорняком его урожай прирастал. Она словно делала юноше подарок. Работая, она думала о нем, вспоминала его лицо, когда он смеялся, слышала голос – низкий голос мужчины, в котором еще звучало мальчишеское нетерпение, гладила зеленые побеги пшеницы, воображая, что это волосы Вулфрика.
Она полола до восхода солнца, затем перешла на общинную запашку – эти полосы обрабатывались для лорда – и принялась работать за деньги. Хотя сэр Стивен погиб, урожай все равно следовало снять, ведь преемник потребует строгого отчета о том, что было сделано. На закате, когда заработает на хлеб, Гвенда собиралась перейти на другую часть надела Вулфрика и трудиться там дотемна, а если выйдет луна, то и дольше.
Она ничего не говорила Вулфрику. Но что можно утаить в деревне, где проживают две сотни человек? Вдова Губертс с вежливым любопытством спросила Гвенду, на что та надеется.
– Знаешь ведь, он женится на дочери Перкина; ты не сможешь этому помешать.
– Я хочу, чтобы он собрал урожай и получил землю, – ответила Гвенда. – Вулфрик это заслужил. Он честный человек с добрым сердцем и готов трудиться на износ. Я хочу, чтобы он был счастлив, даже если женится на этой дряни.
Сегодня манориальные батраки на Ручейном поле снимали для лорда ранний урожай гороха и фасоли. Вулфрик рыл поблизости оросительную канаву: после дождей в начале июня земля заболотилась. Гвенда смотрела, как он работает, в одних штанах и башмаках: широкая спина мерно нагибалась над лопатой и распрямлялась, двигался размеренно, будто мельничное колесо. Лишь пот, блестевший на коже, выдавал, что ему приходится нелегко. В полдень к нему пришла Аннет, особенно пригожая с зеленой лентой в волосах, и принесла кувшин эля, хлеб и сыр, завернутые в мешковину.
Староста Нейт прозвонил в колокольчик, все бросили работу и отошли на опушку в северной части поля. Нейт раздал батракам сидр, хлеб и лук: обед являлся частью их жалованья. Гвенда села, прижавшись спиной к грабу, и стала смотреть на Вулфрика и Аннет – с болезненным любопытством приговоренного, наблюдающего, как плотник сооружает виселицу.
Сперва Аннет, как обычно, любезничала и жеманилась, потряхивала головой, хлопала ресницами, шутливо шлепала Вулфрика, якобы ругая, затем посерьезнела, стала что-то настойчиво объяснять, а он, казалось, не понимал. Оба покосились на Гвенду, и девушка догадалась, что речь идет о ней. Наверное, Аннет узнала, что Гвенда по утрам и вечерам работает на земле Вулфрика. Потом Аннет удалилась, вид у нее был недовольный, а Вулфрик принялся задумчиво доедать свой обед.
После еды все отдыхали до конца перерыва. Те, кто постарше, растянулись на траве и задремали, молодые болтали.
Вулфрик, подойдя к Гвенде, присел на корточки.
– Ты полола мои полосы.
Девушка не собиралась извиняться.
– Аннет, наверно, выбранила тебя.
– Она не хочет, чтобы ты на меня работала.
– Что ей от меня нужно? Чтобы я воткнула сорняки обратно?
Юноша огляделся и понизил голос, не желая, чтобы их подслушали, хотя все, конечно, догадывались, о чем они с Гвендой говорят.
– Я знаю, ты желаешь мне добра, и признателен тебе, но от этого одни неприятности.
Гвенда наслаждалась его близостью. Пахло от него землей и потом.
– Тебе нужна помощь. А от Аннет не много проку.
– Пожалуйста, не говори о ней плохо. Вообще не говори о ней.
– Хорошо, но один ты не соберешь урожай.
Он вздохнул.
– Если бы солнце подольше грело… – Вулфрик по извечной крестьянской привычке устремил взгляд в небо. По небосводу растянулась плотная пелена облаков. Погода стояла прохладная и влажная, что было плохо для посевов.
– Ну разреши же мне помочь тебе, – взмолилась Гвенда. – Скажи Аннет, что без меня тебе не справиться. Муж должен быть жене господином, а не наоборот.
– Я подумаю.
А на следующий день он нанял батрака.
Тот появился под вечер. Крестьяне в сумерках собрались выслушать его историю. Чужак назвался Грэмом, сказал, что пришел из Солсбери, где у него сгорел дом, а жена и дети погибли при пожаре. Он направлялся в Кингсбридж, где надеялся найти работу – быть может, в аббатстве. Его брат был там монахом.
Гвенда не удержалась:
– Как зовут твоего брата? Может, я его знаю. Мой брат Филемон тоже много лет состоит в аббатстве.
– Джон. – В монастыре было два монаха по имени Джон, но прежде чем девушка успела спросить, который из них брат Грэма, чужак продолжил: – В дорогу я взял немного денег, чтобы покупать еду, но меня ограбили разбойники, и я остался без всего.
Этот человек вызывал сочувствие. Вулфрик предложил ему ночлег. На следующий день, в субботу, за еду, ночлег и долю урожая Грэм начал на него работать.
Он трудился не покладая рук всю субботу. Вулфрик неглубоко пахал свою незасеянную землю на Долгом поле, уничтожая чертополох. Это была работа на двоих: Грэм вел лошадь и погонял ее, когда животное останавливалось, а Вулфрик направлял плуг. В воскресенье отдыхали.
В воскресенье, увидев в церкви Кэт, Джоуни и Эрика, Гвенда разрыдалась. Она и не догадывалась, как ей не хватает брата и сестер. Всю службу она обнимала Эрика на руках. После мать резко ее отчитала:
– Ты надорвешься из-за своего Вулфрика. Сколько бы ни полола его сорняки, он тебя не полюбит. Парень души не чает в этой кривляке Аннет.
– Знаю. Но я хочу ему помочь.
– Уходи из деревни. Нечего тебе тут делать.
Гвенда понимала, что мать права.
– Ладно. Сразу после их свадьбы.
Мать понизила голос:
– Если намерена задержаться, то, пока ты здесь, не спускай глаз с отца. Он не отказался от надежды заполучить еще дюжину шиллингов.
– Ты что такое говоришь?
Мать пожала плечами.
– Он теперь не может меня продать! – проговорила Гвенда. – Я ушла из его дома. Он не кормит меня и не дает мне кров. Я работаю на лорда Уигли. Отец больше не вправе мною распоряжаться.
– Просто будь осмотрительнее. – Больше мать ничего не прибавила.
Снаружи церкви чужак Грэм заговорил с Гвендой, стал задавать всякие вопросы и предложил после обеда прогуляться вместе. Она сразу поняла, что имеется в виду под прогулкой, и наотрез отказалась. Позднее она заметила, что Грэм ходит с желтоволосой Джоаной, дочерью Дэвида Джонса, пятнадцатилетней глупышкой, польстившейся на любезности чужака.
В понедельник в предрассветных сумерках Гвенда полола пшеницу Вулфрика на Сотенном поле, когда увидела, что юноша бежит к ней. Его лицо было перекошено от бешенства.
Она продолжала выходить на поля каждое утро и каждый вечер – и, похоже, он, в конце концов, не стерпел и решил выплеснуть свое недовольство. Что же он с нею сделает – побьет? Если вспомнить, сколь настойчиво она его подзуживала, за причиненное насилие ему скорее всего ничего не будет. Люди скажут, что она сама напрашивалась, а заступиться за нее теперь, после ухода из отчего дома, попросту некому. Гвенде стало страшно. Вдруг вспомнилось, как Вулфрик сломал нос Ральфу Фицджеральду.
«Не будь дурой», – велела она себе. Вулфрик дрался частенько, но еще никто не видел, чтобы он поднимал руку на женщину или на ребенка. Но все-таки от его перекошенного лица девушку пробрала дрожь.
Дело оказалось в другом. Очутившись на таком расстоянии, где она заведомо его расслышит, юноша прокричал:
– Ты не видела Грэма?
– Нет, а что?
Он подбежал ближе и, тяжело дыша, остановился.
– Давно ты здесь?
– Я встала до света.
Плечи Вулфрика обвисли.
– Тогда, если он пошел в эту сторону, его уже не догнать.
– Да что стряслось-то?
– Грэм исчез. А с ним и моя лошадь.
Так вот почему юноша был в ярости. Лошади стоили очень дорого, ими владели только зажиточные крестьяне вроде отца Вулфрика. Гвенда вспомнила, как быстро Грэм перевел разговор, когда она спросила его про брата. Конечно, никакого брата в аббатстве у него никогда не было, как не было и погибших при пожаре жены и детей. Чужак лгал, втираясь в доверие крестьян, чтобы потом их ограбить.
– Какие же мы дураки, что слушали его, – с горечью произнесла она.
– А я дурнее всех, раз пустил его в свой дом, – горько покаялся Вулфрик. – Он оставался ровно столько, чтобы животные привыкли к нему. Лошадь спокойно пошла за ним, а собака не залаяла, когда он уходил.
Гвенду захлестнуло сочувствие. Вулфрик остался без лошади в тот самый миг, когда лошадь была нужнее всего.
– Не думаю, что Грэм ушел этой дорогой, – задумчиво сказала она. – Он не мог выйти раньше моего, ночь выдалась слишком темной. А пойди он следом за мною, я бы его увидела. – В деревню вела всего одна дорога, заканчивавшаяся у господского дома. Зато через поля пролегало множество троп. – Скорее всего он выбрал тропу между Ручейным и Долгим полями. Это самый короткий путь в лес.
– В лесу лошадь не может идти быстро. Может, еще нагоню. – Вулфрик развернулся и побежал обратно.
– Удачи! – крикнула вслед Гвенда, и юноша, не оборачиваясь, благодарно махнул рукой.
Увы, удача ему не улыбнулась.
Ближе к вечеру, неся в господский амбар мешок гороха с Ручейного поля, на Долгом Гвенда заметила Вулфрика. Он вскапывал землю под паром лопатой – значит, не догнал Грэма и лошадь вернуть не сумел.