Ризничий собрался с духом и поспешил в госпиталь. Следовало побеседовать с Карлом, пока тот не оправился и не понял, что монахи на его стороне.
Помощник приора сидел на кровати, с рукой на перевязи и с обмотанной головой. Он был бледен и выглядел потрясенным до глубины души; каждые несколько секунд лицо его подергивалось. Рядом разместился Симеон.
Казначей с неприязнью посмотрел на Годвина и процедил:
– Полагаю, ты доволен, брат.
Годвин пропустил колкость мимо ушей.
– Брат Карл, ты будешь рад узнать, что мощи святого вернули на место с гимнами и молитвами. Святой, несомненно, простит нас за эту трагическую случайность.
Карл покачал головой.
– Случайностей не бывает. Все предопределено Господом.
Годвин приободрился. Пока все хорошо.
Но Симеон явно думал о том же и попытался остановить Карла:
– Не горячись, брат.
– Это знак, – произнес Карл. – Господь не хочет, чтобы я стал приором.
Именно на это ризничий и надеялся.
– Глупости. – Казначей взял кружку, что стояла на столе возле кровати, – наверняка там было теплое вино с медом, лекарство матери Сесилии от большинства болезней, – и вложил ее в руки Карлу. – Вот выпей.
Регент послушно пригубил, но не отвлекся от главного.
– Грех отмахиваться от подобного знамения.
– Бывает, что знамения не сразу поддаются толкованию, – возразил Симеон.
– Может, и так. Но даже если ты прав, проголосуют ли братья за приора, который не в состоянии пронести мощи святого, не осрамившись?
Годвин вмешался:
– А может, сострадание привлечет к тебе сердца братьев.
Симеон бросил на него недоуменный взгляд. Казначей не понимал, куда клонит ризничий.
Он был прав, подозревая Годвина: тот лишь строил из себя advocatus diaboli[37], пытаясь добиться от Карла не просто горестных сомнений, а недвусмысленного отказа.
Как и надеялся ризничий, Слепой принялся спорить:
– Приором должен стать человек, в котором братья видят мудрого водителя, которого уважают, а не жалеют. – В голосе Карла слышалось горькое убеждение в том, что он уже не годится на эту роль.
– Конечно, разумно, – согласился Годвин с притворной неохотой, словно признание вырвали у него силой, и, решив рискнуть, добавил: – Но возможно, Симеон прав и тебе следует отложить окончательное решение до выздоровления.
– Я совершенно здоров. – Карл не хотел показаться слабым в глазах молодого Годвина. – Ничего не изменится. Завтра я буду себя чувствовать так же, как и сегодня. Я не стану выставляться на выборах приора.
Именно этих слов ждал Годвин. Ризничий быстро встал и из опасения, что выдаст свое торжество, как бы почтительно склонил голову.
– Ты, как всегда, ясно выражаешь свои мысли, брат Карл. Я передам твои пожелания остальным братьям.
Симеон открыл было рот, но тут в комнату вошла мать Сесилия. Вид у нее был недовольный.
– Граф Роланд хочет видеть помощника приора. Он угрожает встать с постели, но ему нельзя двигаться: рана, возможно, еще не совсем затянулась, однако брату Карлу тоже нельзя двигаться.
Ризничий посмотрел на казначея и произнес:
– Мы идем.
Монахи поднялись по лестнице.
Годвин ликовал. Карл даже не понял, что его попросту обвели вокруг пальца. Он по собственной воле выбыл из состязания. Остался один Томас, а от Томаса можно избавиться в любой миг.
Все складывалось поразительно удачно – пока.
Граф Роланд лежал на спине с толстой повязкой на голове и тем не менее по-прежнему производил впечатление сильного мира сего. Должно быть, его навестил цирюльник, поскольку его лицо было чисто выбрито, а черные волосы, не закрытые повязкой, аккуратно причесаны. Роланда одели в короткую пурпурную блузу и свежие штаны со штанинами, согласно новому поветрию, разных цветов – красного и желтого. Даже в постели он был подпоясан ремнем, с которого свисал кинжал, а на ногах графа были невысокие кожаные сапожки. Рядом с постелью стояли его старший сын Уильям с женой Филиппой. Молодой писарь, отец Джером, в священническом облачении сидел за письменным столом, держал наготове перо и воск для печатей.
Было предельно ясно: граф вернулся к своим обязанностям.
– Это помощник приора? – спросил Роланд четко и громко.
Годвин оказался расторопнее Симеона и ответил первым:
– Помощник приора Карл пострадал при падении и находится здесь же, в госпитале, милорд. Я ризничий, Годвин, а со мною казначей Симеон. Мы благодарим Бога за ваше чудесное исцеление, ибо он направил руку вылечивших вас монахов.
– Проломленную голову мне вылечил цирюльник, – отрезал граф. – Благодарите его.
Поскольку раненый лежал на спине и смотрел в потолок, Годвин не мог рассмотреть его лицо целиком, но почему-то казалось, что черты графа словно застыли. Может, ранение привело к неким необратимым последствиям?
Ризничий спросил:
– Нуждаетесь ли вы в чем-либо?
– Если да, вы скоро об этом узнаете. А теперь слушайте. Моя племянница Марджери выходит замуж за младшего сына Монмута Роджера. Полагаю, вам об этом известно.
– Да. – В памяти Годвина высветилась картина: Марджери, раскинув белые ноги, лежит на спине в этой самой комнате, а между ее ног расположился кузен Ричард, епископ Кингсбриджа.
– Свадьбу отложили из-за моего недомогания.
«Неправда, – размышлял Годвин. – Мост обрушился всего месяц назад. А правда скорее всего состоит в том, что граф хочет проверить, не пошатнулась ли после всей этой истории его власть, является ли он еще тем человеком, который достоин союза с графом Монмутом».
Роланд продолжал:
– Свадьба состоится в Кингсбриджском соборе через три недели.
Строго говоря, в нынешних обстоятельствах полагалось просить, а не приказывать, и новоизбранный настоятель вполне мог возмутиться подобным высокомерием, но приора здесь не было. Да и никакой причины для отказа Годвин не видел.
– Хорошо, милорд. Я приготовлю все необходимое.
– К свадьбе новый приор должен приступить к своим обязанностям, – обронил Роланд.
Симеон засопел от изумления.
Годвин быстро прикинул, что спешка ему только на руку, и отозвался:
– Разумеется. У нас было два кандидата, но сегодня помощник приора Карл отказался выдвигаться и остался только брат Томас, матрикуларий. Мы проведем выборы, как только вы этого пожелаете.
Он не мог поверить в удачу.
Казначей, даже не особенно скрывая уныние, все же попытался вмешаться:
– Позвольте…
Но Роланд перебил:
– Я не хочу Томаса.
А вот этого Годвин не ожидал.
Симеон ухмыльнулся, обрадовавшись, что в последний миг все резко изменилось.
Ризничий потрясенно пробормотал:
– Но, милорд…
– Вызовите из обители Святого Иоанна-в-Лесу моего родича, Савла Белую Голову, – вновь прервал граф.
Нахлынули дурные предчувствия. Савл был ровесником Годвина. Послушниками они дружили, затем вместе отправились в Оксфорд, однако там их дороги разошлись. Савл сделался куда набожнее, а Годвин выказал бо́льшую склонность к мирским хлопотам. Впоследствии Савл доказал свою состоятельность в качестве приора отдаленной обители Святого Иоанна. Он очень серьезно относится к монашеской добродетели смирения и ни за что не стал бы бороться за власть. Но ума у него не отнять, он благочестив, и его все любят.
– Как можно скорее, – закончил Роланд. – Я назначу его приором Кингсбриджа.
21
Мерфин сидел на крыше церкви Святого Марка, на северной окраине Кингсбриджа. Перед ним расстилался весь город. К юго-востоку излучина реки словно баюкала аббатство своим изгибом. Аббатство раскинулось на доброй четверти города – виднелись монастырские постройки, кладбище, рыночная площадь, плодовый сад и огород, а над ними, будто дуб над зарослями крапивы, высился собор. Мерфин видел, как служки собирают в огороде овощи, чистят конюшни и разгружают повозки.
В центре города, особенно на главной улице, поднимавшейся по склону от реки, жили состоятельные горожане; верно, этим путем в давние времена карабкались по склону первые монахи. По улице целеустремленно – купцы всегда заняты – шагали зажиточные торговцы, легко опознаваемые по ярким плащам тонкого сукна. Другая большая улица – верхняя – через центр пересекала город с запада на восток, перекрещиваясь с главной под прямым углом у северо-западной оконечности аббатства. Там же торчала широкая крыша здания гильдейского собрания, самого крупного строения в Кингсбридже после собора.
На главную улицу возле «Колокола» смотрели монастырские ворота, напротив располагался дом Керис, выше большинства остальных домов. У таверны Мерфин разглядел толпу, окружившую монаха Мердоу. Тот, не имевший отношения, похоже, ни к одному монашескому ордену, после крушения моста остался в Кингсбридже. Горожане, испытавшие потрясение и осиротевшие, оказались крайне восприимчивыми к его громогласным уличным проповедям, и теперь он сгребал серебряные полпенни и фартинги чуть ли не лопатой. Мерфину монах мнился мошенником, его праведный гнев казался лицемерием, а слезы – маской, за которой прятались бессовестность и жадность, но другие относились к Мердоу совсем иначе.
В дальнем конце главной улицы торчали из реки обрубки быков моста, а мимо них двигался паром Мерфина с повозкой, груженной бревнами. К юго-западу располагался ремесленный район с многочисленными приземистыми постройками – скотобойнями, дубильнями, пивоварнями, пекарнями и разного рода мастерскими. Из-за вони и грязи видные горожане здесь не селились, однако деньги в основном добывались именно тут. В этом месте река разделялась на два рукава, что охватывали с обеих сторон остров Прокаженных. Мерфин разглядел Иэна-лодочника – на своей лодчонке тот переправлял через реку монаха, который, должно быть, вез еду единственному остававшемуся на острове прокаженному. Вдоль южного берега тянулись пристани и склады, кое-где разгружались плоты и баржи. Далее виднелось предместье Новый город, где ряды бедных домишек перемежались садами, пастбищами и огородами, на которых монастырские служки выращивали пропитание для монахов и монахинь.