– Карл отказался выдвигаться, – выпалил ризничий.
– Хорошие новости! – воскликнул Эдмунд. – Выпей-ка вина.
– Рано праздновать.
– Почему? Единственный кандидат теперь Томас, а он готов строить мост. Наш вопрос решен.
– Томас уже не единственный. Граф назвал Савла Белую Голову.
– Ого. – Эдмунд задумался. – А что, это так плохо?
– То-то и оно. Савла любят, он оказался способным настоятелем обители Святого Иоанна-в-Лесу. Если он согласится, то, скорее всего, получит голоса бывших сторонников Карла и, значит, может победить. Вдобавок, будучи ставленником графа и его родичем, Савл не посмеет ослушаться Роланда. Графу же наш мост нисколько не нужен, ведь он может оттянуть купцов с рынка Ширинга.
Эдмунд заметно обеспокоился:
– Мы что-нибудь можем сделать?
– Надеюсь, да. Кому-то следует отправиться в скит, известить Савла и привезти в Кингсбридж. Я вызвался это сделать в надежде, что смогу как-то убедить его отказаться.
– Вряд ли этого достаточно, – отозвалась Петранилла.
Мерфин внимательно слушал: он не любил Петраниллу, но признавал, что тетка Керис умна.
– Граф может выдвинуть кого-то другого. А все его кандидаты будут против моста.
Годвин закивал.
– Значит, если мне удастся отговорить Савла, нужно сделать так, чтобы нового кандидата графа не избрали ни за что.
– Кто у тебя на примете? – спросила Петранилла.
– Монах Мердоу.
– Блестяще.
– Но это же ужасно! – воскликнула Керис.
– Именно, – откликнулся Годвин. – Жадина, пьяница, трутень, самодовольный подстрекатель черни. Монахи ни за что его не изберут. Потому-то он и должен стать кандидатом графа.
Мерфин понял, что Годвин пошел в мать: унаследовал ее склонность плести интриги.
– Как будем действовать? – уточнила Петранилла.
– Сначала нужно уговорить Мердоу выдвинуть себя.
– Это вряд ли будет сложно. Просто намекни ему, что выпадает удобный случай. Он наверняка захочет стать приором.
– Согласен. Но мне самому нельзя: Мердоу заподозрит мою корысть. Всем известно, что я за Томаса.
– Тогда я с ним поговорю, – вызвалась Петранилла. – Скажу, что мы с тобою поссорились, что сама я против Томаса. Поясню, что граф подыскивает кандидата, и Мердоу тот, кто ему нужен. Он имеет сторонников в городе, особенно среди невежественных бедняков, которые почему-то считают его своим. От него потребуется только одно – дать понять графу, что он готов верно тому служить.
– Хорошо. – Годвин встал. – А я постараюсь присутствовать при их разговоре. – Он поцеловал мать в щеку и вышел.
Рыбу быстро съели. Мерфин жевал пропитанный жиром и соками хлеб. Эдмунд предложил ему еще вина, но юноша отказался, побоявшись из-за опьянения упасть с крыши церкви Святого Марка. Петранилла ушла на кухню, а олдермен удалился к себе прикорнуть после обеда. Мерфин и Керис остались одни.
Он пододвинулся к девушке и поцеловал ее.
– Я так горжусь тобой, – проговорила Керис.
Мерфин засиял. Он и сам собой гордился. Снова поцеловал девушку, на сей раз долгим поцелуем, от которого ощутил прилив возбуждения, и дотронулся до ее груди, тихонько сжал сосок кончиками пальцев.
Керис дотронулась до его набухших штанов и, хихикнув, прошептала:
– Хочешь, я тебя приласкаю?
Она позволяла себе такое иногда по вечерам, когда отец и Петранилла уходили спать и молодые люди оставались одни внизу, но сейчас был день, и кто-то мог войти в любой миг.
– Нет.
– Я быстро. – Она крепче сжала пальцы.
– Не надо, мне неловко. – Мерфин поднялся, отошел к другому концу стола.
– Прости.
– Надеюсь, нам не придется больше этим заниматься.
– Чем?
– Ну, прятаться, бояться, что кто-нибудь может войти.
Девушка явно обиделась.
– Тебе не нравится?
– Еще как нравится! Но лучше-то наедине, верно? Я теперь зарабатываю и смогу купить дом.
– Тебе заплатили всего один раз!
– Ну да… А чего ты вдруг загрустила? Я что-то не то сказал?
– Нет, но… зачем что-то менять?
Он растерялся.
– Я просто хочу большего. Того же самого, но наедине.
Керис с вызовом посмотрела на него.
– Мне и так хорошо.
– Мне тоже… Но все когда-нибудь кончается.
– Почему?
Мерфину почудилось, будто он втолковывает очевидное ребенку.
– Потому что мы не можем до конца жизни прожить с родителями и целоваться украдкой, когда никто не видит. Нам нужен свой дом, мы должны жить как муж и жена, спать вместе каждую ночь и любить друг друга по-настоящему, а не просто ласкать. Мы должны создать семью.
– Зачем?
– Не знаю зачем, – разозлился Мерфин. – Потому что так принято, и я не собираюсь ничего тебе больше объяснять. Кажется, ты не намерена меня понимать или, по крайней мере, делаешь вид, что не понимаешь.
– Ладно.
– Кроме того, мне нужно работать.
– Тогда иди.
«Что за ерунда», – подумалось Мерфину. Он так страдал последние полгода из-за того, что не может жениться на Керис, и был уверен, что она тоже страдает. А теперь выяснилось, что это не так. Наоборот, она обиделась на него за эти мысли. Неужели Керис вправду считает, что эти подростковые отношения могут продолжаться до бесконечности?
Он поглядел на Керис, пытаясь прочесть ответ по ее лицу, но увидел лишь мрачное упорство, отвернулся и вышел за дверь.
На улице он помедлил. Может, стоит вернуться и попросить Керис высказаться начистоту? Но, вспомнив ее лицо, Мерфин понял, что сейчас Керис лучше не трогать, поэтому двинулся к церкви Святого Марка и всю дорогу размышлял, почему такой замечательный день внезапно оказался испорченным.
22
Годвин готовил Кингсбриджский собор к большой свадьбе. Храм должен был предстать во всем великолепии. Помимо графов Монмута и Ширинга на свадьбу съедутся несколько баронов и сотни рыцарей. Следовало заменить треснувшие каменные плиты пола, починить осыпающуюся лепнину, подлатать выщербленные камни, побелить стены, покрасить заново колонны и выдраить все дочиста.
– Еще я хочу закончить работы в южном приделе, – говорил Годвин Элфрику, когда они обходили собор.
– Не уверен, что это возможно…
– Это должно быть сделано. Нельзя допустить, чтобы на столь важной свадьбе в алтаре стояли леса. – Тут ризничий увидел Филемона, который призывно махал ему из дверей южного трансепта. – Простите.
– У меня людей не хватит! – крикнул ему вдогонку Элфрик.
– Значит, нечего избавляться от них, – бросил Годвин через плечо.
Филемон выглядел взволнованным.
– Монах Мердоу просится к графу, – поведал он.
– Замечательно!
Накануне вечером Петранилла переговорила с Мердоу, а утром Годвин велел Филемону посматривать в госпитале, когда появится бродячий монах. Он так и думал, что тот придет пораньше.
Ризничий быстро пошел в госпиталь, служка шагал следом. Годвин с облегчением вздохнул, увидев, что Мердоу еще дожидается в просторном помещении на первом этаже. Толстый монах прихорошился: вымыл лицо и руки, расчесал волосы, обрамлявшие тонзуру, отчистил балахон от самых заметных пятен. Он, конечно, не выглядел достойным поста приора, но вполне мог сойти за монастырского брата.
Не поздоровавшись, Годвин поднялся по лестнице. У дверей графа стоял на часах брат Мерфина сквайр Ральф – красавец, если не считать недавно сломанного носа. Правда, все сквайры непременно щеголяли каким-либо увечьем.
– Здравствуй, Ральф, – доброжелательно сказал ризничий. – Что у тебя с носом?
– Подрался с одним крестьянским ублюдком.
– Нужно выправить. Толстый монах уже приходил?
– Да. Просили подождать.
– А кто у графа?
– Леди Филиппа и писарь, отец Джером.
– Спроси, примет ли он меня.
– Леди Филиппа не советовала графу никого принимать.
Годвин заговорщически подмигнул Ральфу:
– Но ведь она всего лишь женщина.
Ральф усмехнулся в ответ, приоткрыл дверь и, просунув голову, провозгласил:
– Брат Годвин, ризничий.
Через какое-то время в коридор вышла леди Филиппа и закрыла за собою дверь.
– Я же говорила тебе: никаких посетителей, – сердито сказала она. – Графу Роланду нужен покой.
– Знаю, миледи, но брат Годвин не стал бы тревожить графа без необходимости.
Что-то в голосе Ральфа заставило монаха пристальнее всмотреться в него. Пускай слова Ральфа прозвучали вполне обыденно, его лицо выражало неподдельное восхищение. Мимоходом монах отметил, сколь красива леди Филиппа. На ней было темно-красное платье с поясом, тонкое сукно плотно облегало грудь и бедра. «Супруга сэра Уильяма походит на статую Искушения, – подумал Годвин и вновь пожелал, чтобы ему удалось найти способ избавиться от женщин в монастыре. – Сквайр, влюбленный в замужнюю женщину, уже скверно, но для монаха испытывать подобные чувства равнозначно беде».
– Сожалею, что вынужден побеспокоить графа, – извинился Годвин, – но внизу его ждет некий монах.
– Я знаю, Мердоу. Его дело настолько неотложное?
– Вовсе нет. Но я обязан предупредить графа, о чем монах хочет с ним поговорить.
– Так вам это известно?
– Думаю, да.
– Что ж, тогда вам лучше пойти к графу вдвоем.
Годвин притворился, будто ему неловко:
– Но…
Филиппа обратила взор на Ральфа:
– Пожалуйста, попроси монаха подняться.
Сквайр сходил за Мердоу, и Филиппа провела посетителей к графу. Как и в прошлый раз, Роланд расположился в постели в верхней одежде, однако на сей раз сидел, а его перевязанная голова покоилась на перьевых подушках.
– Что это? – как всегда раздраженно, спросил граф. – Заседание капитула? Что нужно этим братьям?
Впервые после крушения моста Годвин увидел лицо Роланда целиком и пришел в ужас: вся правая сторона застыла в неподвижности, веко безвольно опущено, щека словно неживая, рот обвис. Особенно пугало то, что левая сторона лица оживленно двигалась. Когда Роланд говорил, левая часть лба хмурилась, широко открытый левый глаз властно сверкал, и граф четко выговаривал звуки левой половиной рта. Проснувшийся в ризничем врач восхитился этой картиной. Он знал, что раны головы могут иметь непредсказуемые последствия, но вот о подобных проявлениях никогда не слышал.