Савл не знал, как Карл свалился с мощами святого Адольфа, и Годвин решил не рассказывать об этом.
Как бы то ни было, он думал, молился и принял решение.
– А разве сам граф никого не предложил?
– Он в размышлениях. – Ризничий помедлил. – Потому-то мы и приехали. Граф подумывает о том… чтобы выдвинуть тебя.
«Это, строго говоря, не ложь, – сказал себе Годвин, – всего лишь уклончивый ответ».
– Я польщен.
Годвин впился взглядом в Белую Голову.
– Но, кажется, не удивлен.
Савл покраснел.
– Прости. Великий Филипп был настоятелем здесь, в обители Святого Иоанна, а затем стал приором Кингсбриджа, и другие прошли тот же путь. Это не значит, разумеется, что я сравниваю себя с ними, но, признаюсь, такая мысль приходила мне в голову.
– Тут нечего стыдиться. Так что ты думаешь?
– Что думаю? – повторил Савл с озадаченным видом. – Зачем ты спрашиваешь? Если граф захочет, то предложит меня, а если братья пожелают, то проголосуют за меня, и я тогда сочту, что меня призвал Господь. Совершенно не важно, что я при этом думаю.
Не такой ответ хотел услышать Годвин. Надо, чтобы мысли Савла двинулись в нужном направлении. А разговоры о Боге лишь отвлекают.
– Тебе нет необходимости соглашаться. Потому-то граф и послал меня сюда.
– Не похоже на Роланда. Зачем ему просить, когда он может приказать?
Годвин чуть не моргнул. «Белая Голова проницателен, этого нельзя забывать», – напомнил он себе и быстро отступил.
– Нет, конечно, нет. Однако если ты посчитаешь нужным отказаться, ему хотелось бы знать об этом как можно раньше, чтобы выдвинуть другого.
Даже похоже на правду, пусть Роланд такого и не говорил.
– Не знал, что все происходит вот так.
«Обычно все бывает иначе», – подумал Годвин, но вслух сказал другое:
– На последних выборах, когда приором стал Антоний, мы с тобой были послушниками и не ведали, что творится.
– Это верно.
– Ты считаешь, что в состоянии справиться с управлением аббатством?
– Ни в коем случае.
– О! – Годвин притворился разочарованным, хотя надеялся именно на такой, самоуничижительный ответ Савла.
– Однако…
– Да?
– С Божьей помощью все возможно.
– Как это верно. – Годвин скрыл досаду. Смиренный ответ был условностью, а на самом деле Савл, очевидно, считал, что справится. – Конечно, ты подумаешь, помолишься сегодня ночью…
– Будь уверен, ни о чем другом я думать не смогу. – В отдалении послышались голоса. – Братья возвращаются с работы.
– Поговорим утром, – произнес Годвин. – Если решишь выдвигаться, тебе придется поехать с нами в Кингсбридж.
– Хорошо.
Возникла серьезная опасность, что Савл примет предложение. Но у ризничего в запасе оставалась, так сказать, еще одна стрела.
– Когда будешь молиться, вспомни вот о чем. Знать никогда не раздает бесплатных даров.
Савл заметно встревожился:
– Что ты имеешь в виду?
– Графы и бароны распределяют титулы, земли, должности, монополии[39], но все имеет свою цену.
– А в нашем случае?
– Если тебя выберут, Роланд будет ожидать ответной услуги. Тем более что вы родня, и ты будешь обязан ему своим положением. Станешь его голосом на капитуле, будешь делать все, чтобы аббатство не мешало графу.
– Неужели он поставит такое условие открыто?
– Не открыто, нет. Но когда ты придешь со мною в Кингсбридж, он примется расспрашивать тебя, и все его вопросы будут сводиться к тому, чтобы выявить твои намерения. Если будешь настаивать на независимости приора и дашь понять, что не собираешься делать никаких одолжений своему родичу и покровителю, он выдвинет кого-то другого.
– Об этом я не подумал.
– Конечно, ты можешь дать ответ, которого граф ждет, а после выборов поступить по-своему.
– Но это будет нечестно.
– Да, есть люди, которые так подумают.
– Главное, что так это воспримет Господь.
– Вот о том тебе и следует сегодня помолиться.
В кухню зашли, громко переговариваясь, молодые монахи, грязные после работы на земле. Савл встал, чтобы налить братьям эля, но озабоченность не сходила с его лица. Он продолжал размышлять, и когда отправился на вечерню в маленькую церковь с фреской Страшного суда над алтарем. Его озабоченность не пропала, и когда наконец накрыли ужин и Годвин утолил голод вкусным монастырским сыром.
Ризничий не мог заснуть, пускай после двух дней пути верхом у него все болело. Что ж, он сумел внушить Савлу противоречивые чувства. Большинство братьев пожелали бы скрыть от графа свои убеждения и обещали бы слушаться, хотя на самом деле о настоящем бы послушании не помышляли. Большинство, но только не Савл. Для него очень важна мораль. Найдет ли Белая Голова выход? Примет ли предложение? Сам Годвин не видел возможности примирить противоречия.
Когда монахи на рассвете потянулись на утреню, настоятель выглядел по-прежнему озабоченным, а после завтрака сообщил Годвину, что не может принять предложение графа.
Ризничий никак не мог привыкнуть к новому лицу Роланда. Это лицо выглядело сущей диковиной. Теперь граф надел шапку, прикрывавшую повязку на голове. Та придавала Роланду более привычный вид, но словно выпячивала неподвижность правой стороны лица. Граф вдобавок держался угрюмее обычного, и Годвин догадался, что Роланда до сих пор мучают сильные головные боли.
– Где мой родственник Савл? – спросил граф, едва Годвин вошел в комнату.
– В обители Святого Иоанна, милорд. Я передал ему вашу просьбу…
– Просьбу? Это был приказ!
Стоявшая возле кровати леди Филиппа мягко осадила свекра:
– Не волнуйтесь, милорд, вы же знаете – это вредно для здоровья.
Годвин продолжил:
– Брат Савл решил, что не может принять предложение.
– Почему, черт подери?
– Он думал, молился…
– Конечно, молился, чем еще заняться монаху! Он объяснил, почему ослушался меня?
– Сказал, что не ощущает себя пригодным к столь ответственной должности.
– Глупости. Какая там ответственность? Его никто не просит вести в сражение тысячу рыцарей – всего-то нужно следить, чтобы кучка монахов вовремя пела свои псалмы.
Это, конечно, был вздор, но ризничий, склонив голову, промолчал.
Тон графа внезапно изменился.
– Я только что понял. Ты же сын Петраниллы, так?
– Да, милорд. – «Той самой Петраниллы, которую ты бросил», – подумал ризничий.
– Она всегда была хитрой, и, готов спорить, ее отпрыск пошел в мать. А вдруг это ты отговорил Савла? Хочешь ведь, чтобы аббатом стал Томас Лэнгли?
«Мой план куда тоньше, глупец», – мысленно укорил Годвин, а вслух ответил:
– Савл спрашивал, что вы потребуете от него после выдвижения.
– А-а, добрались-таки до сути. И что ты сказал?
– Что вы будете ожидать от него внимания к родичу, покровителю и графу.
– Полагаю, он оказался слишком упрямым, чтобы согласиться на это. Ладно. Вопрос решен. Выдвину того жирного монаха. А теперь поди прочь.
Откланиваясь и выходя из комнаты, ризничий с трудом скрывал торжество. Предпоследняя часть плана выполнена. Граф даже не подозревал о том, сколь умело Годвин подвел его к решению выдвинуть самого безнадежного кандидата, какого только можно себе представить.
Остался последний шаг.
Ризничий вышел из госпиталя и направился во двор, где монахи перед полуденной службой шестого часа читали, слушали чтение и молились, кто стоя, кто сидя. Годвин заметил своего юного союзника Теодорика, кивком подозвал к себе и негромко сообщил:
– Граф Роланд выдвигает на должность приора монаха Мердоу.
– Что? – воскликнул Теодорик.
– Тихо.
– Это невозможно!
– Еще бы.
– За него никто не проголосует.
– Это-то меня и радует.
До Теодорика доходило медленно.
– А-а… понимаю. Так это и вправду для нас хорошо.
Годвин не переставал удивляться, почему столь очевидные факты всегда нужно объяснять даже умным людям. Никто не заглядывал дальше поверхности – кроме него самого и его матери.
– Пойди и расскажи всем, потихоньку. Прилюдно не возмущайся. Братья и так разозлятся, без твоей подсказки.
– А говорить, что это на руку Томасу?
– Разумеется, нет.
– Да, конечно. Понимаю.
Ничего-то он, конечно, не понимал, но Годвин знал, что Теодорик справится с поручением.
Ризничий оставил Теодорика и пошел искать Филемона. Тот подметал трапезную.
– Ты знаешь, где Мердоу?
– Наверное, на кухне.
– Найди его и договорись о встрече в доме приора, пока братья будут на службе шестого часа. Нельзя, чтобы вас видели вместе.
– Хорошо. Что ему сказать?
– Прежде всего скажешь: «Брат Мердоу, никто не должен знать, что я говорю вам это». Ясно?
– Никто не должен знать, что я говорю вам это. Понял.
– Затем покажи ему ту хартию, которую мы нашли. Ты помнишь, где она? В спальне возле скамеечки для молитв стоит сундук, а в нем кожаная сумка цвета имбиря.
– Просто показать, и все?
– Ткни носом в то место, где говорится, что земельное пожертвование за Лэнгли внесла королева Изабелла, и скажи, что это хранили в тайне десять лет.
Служка недоуменно смотрел на Годвина.
– Но мы не знаем, что именно хотел утаить Томас.
– Да, не знаем, но просто так ничего не скрывают.
– А Мердоу не попытается использовать эти сведения против Томаса?
– Непременно попытается.
– И что он сделает?
– Точно не знаю, но в любом случае Томасу придется несладко.
Филемон нахмурился.
– Я думал, мы собирались ему помогать.
Годвин улыбнулся.
– Все так думают.
Зазвонил колокол к службе.
Служка отправился искать Мердоу, а Годвин вместе с остальными монахами двинулся в храм и принялся горячо молиться: «Господи, помоги мне!» Сейчас он молился по-настоящему истово. Он очень уверенно говорил с Филемоном, но прекрасно понимал, что играет с огнем. Все поставлено на тайну Томаса, но неизвестно, что это окажется за карта, если ее открыть.