– Вот это я и хотела услышать. – Она похлопала Годвина по плечу. – Тебя ждет мать в доме приора, ступай к ней. Вообще-то с этим я и пришла.
Девушка развернулась и ушла.
Годвин двинулся по северному трансепту. «Керис умная», – думал он, наполовину восхищаясь двоюродной сестрой, наполовину на нее злясь. Ловко вытянула из него почти все подробности – столь открыто он еще ни с кем не говорил.
Он порадовался возможности потолковать с матерью. Все, кроме нее, сомневались, что у него хватит сил выиграть схватку. Может, она и теперь подкинет ему кое-какие полезные ходы.
Петранилла сидела в зале за столом, накрытым на двоих; перед нею стояли хлеб, эль и блюдо с соленой рыбой. Годвин поцеловал мать в лоб, вознес благодарственную молитву и сел за еду, позволив себе порадоваться:
– Ну что ж, вот я и избранный настоятель, а мы обедаем в доме приора.
– Но Роланд еще не сдался, – напомнила Петранилла.
– С графом вышло тяжелее, чем я ожидал. В конце концов, он обладает лишь правом выдвигать, а не выбирать. Следовательно, вовсе не обязательно, что будет избран его человек.
– Большинство графов довольствовались бы этим, но Роланд не таков. Он считает себя выше всех. – В голосе матери сквозила обида, и Годвин догадался, что она помнит о расторгнутой более тридцати лет назад помолвке. Петранилла мстительно улыбнулась: – Скоро он поймет, как опасно нас недооценивать.
– Он знает, что я твой сын.
– Это тоже важно. Может, ты напоминаешь ему о том, сколь непорядочно он поступил со мною. Уже хватит, чтобы тебя возненавидеть.
– Какой позор. – Годвин понизил голос на случай, если их подслушивают из-за двери. – До сих пор твой план срабатывал превосходно. Не вступать в открытое состязание, затем всех опорочить – просто блестяще.
– Возможно. Но мы еще можем всего лишиться. Ты больше не говорил с епископом?
– Нет. Я напомнил ему про Марджери. Он испугался, но, похоже, недостаточно, чтобы в открытую пойти против отца.
– Нужно напугать его как следует. Если эта история выйдет наружу, его не пощадят. Он закончит мелким рыцарем, как сэр Джеральд, и будет коротать век иждивенцем аббатства. Неужели он этого не понимает?
– Может, думает, что у меня недостанет мужества его выдать.
– Тогда иди к графу.
– Господи! Роланд лопнет от ярости!
– Наберись смелости.
Петранилла всегда так говорила. Именно потому Годвин так и боялся встречаться с нею. Мать вечно требовала, чтобы он действовал смелее, рисковал отчаяннее, чем ему было по плечу. Но перечить ей сын не смел.
Петранилла продолжала:
– Если станет известно, что Марджери не девственница, свадьба не состоится. Роланд не захочет позора. Следовательно, он выберет меньшее из двух зол – тебя на должности приора.
– Но граф станет моим врагом по гроб жизни.
– Он станет им в любом случае.
«Слабое утешение», – подумал Годвин, но спорить не стал, поскольку понимал, что мать права.
В дверь постучали, и вошла леди Филиппа.
Годвин и Петранилла поднялись.
– Мне нужно поговорить с вами, – обратилась леди к Годвину.
– Позвольте мне представить вам мою мать Петраниллу.
Та поклонилась[42] со словами:
– Я лучше пойду. Вы, очевидно, пришли для сделки, миледи.
Филиппа с интересом посмотрела на нее.
– Если вам это известно, то, наверное, вы понимаете всю важность происходящего. Полагаю, вам лучше остаться.
Две женщины стояли друг против друга, и Годвин заметил, что они похожи: высокие, статные, властные. Филиппа, разумеется, моложе лет на двадцать и держится со спокойной уверенностью, отчасти даже насмешливо, что резко противоречит упорной решимости Петраниллы. Может, это оттого, что Филиппа замужем, а Петранилла вдова. Сильная леди Кастер являла свою волю через мужчину – лорда Уильяма, и Годвин вдруг понял, что мать тоже действует через мужчину – через него самого.
– Присядем, – сказала Филиппа.
Петранилла спросила:
– Графу известно, с какими предложениями вы к нам пришли?
– Нет, разумеется. – Леди даже всплеснула руками. – Роланд слишком горд и никогда заранее не согласится на то, что противная сторона может отвергнуть. Если Годвин примет мои предложения, я попытаюсь убедить графа пойти на мировую.
– Я приблизительно так и думала.
– Можно предложить вам рыбы, миледи? – спросил Годвин.
Филиппа нетерпеливо отмахнулась и начала говорить:
– В нынешних обстоятельствах проиграть могут все. Свадьба состоится, но без надлежащей пышности, и союз Роланда с Монмутом будет ослаблен с самого начала. Епископ откажется одобрить ваше избрание, и к улаживанию спора придется привлечь архиепископа. А тот, отклонив и вас, и Мердоу, назначит кого-нибудь третьего – скорее всего кого-то из своих людей, от кого захочет избавиться. Никто не получит желаемого. Я права?
Она обратила свой вопрос к Петранилле, и та утвердительно хмыкнула.
– Тогда почему бы не договориться между собою, не дожидаясь вмешательства архиепископа? – продолжила Филиппа. – Предложите кого-то третьего, да поскорее. Только, – леди устремила на Годвина указующий перст, – своего человека, который сделает вас помощником.
Годвин задумался. В таком случае ему не придется вступать в открытое противостояние с графом и доносить тому о неприглядном поступке его сына. Но это соглашение обречет его на пост помощника приора невесть на сколько времени, а потом, когда новый настоятель умрет, придется начинать все сначала. Несмотря на опасения, он решил отклонить предложение.
На всякий случай он прежде глянул на мать. Та едва заметно мотнула головой. Ей тоже не понравилось.
– Простите, но монахи сделали свой выбор, и его нужно уважать.
Филиппа встала.
– В таком случае я должна передать вам просьбу графа – это повод для моего появления здесь. Завтра утром он встанет с постели и желает осмотреть собор, дабы убедиться, что к свадьбе все готово. Вам надлежит встретить его в храме в восемь часов. Все братья и сестры должны присутствовать в праздничных облачениях, а храм надлежит подобающим образом украсить.
Годвин склонил голову, признавая правомерность просьбы, и леди Филиппа ушла.
В назначенный час Годвин стоял в неуютном пустом соборе.
Стоял один, без братьев и сестер. В храме не было никакого убранства, помимо скамей хора, которые стояли на своих местах всегда. Ни свечей, ни распятий, ни чаш, ни цветов. Неяркое солнце, которое этим летом нечасто показывалось из-за дождевых туч, слабо освещало собор холодным светом. Годвин сцепил руки за спиной, чтобы они не так дрожали.
Ровно в восемь вошел граф.
С ним были лорд Уильям, леди Филиппа, Ричард, помощник епископа архидьякон Ллойд и писарь отец Джером. Годвин тоже с удовольствием окружил бы себя свитой, но в свой рискованный план он монахов посвящать не стал. У братьев могло не хватить духа поддержать ослушника, и потому Годвин решился пойти на встречу один.
С Роланда сняли повязки. Он шагал медленно, но твердо. «После стольких недель, проведенных в постели, у него наверняка кружится голова», – подумал Годвин, но, судя по всему, граф был решительно настроен не показывать этого. Выглядел он как обычно, не считая неподвижной половины лица. Сегодня все должны были видеть, что могущественный повелитель полностью оправился и вернулся к своим обязанностям. А Годвин грозил все испортить.
Все недоуменно обводили глазами пустую церковь, только граф не выказал удивления.
– Ты надменный монах, – процедил он, как всегда теперь, левой стороной рта.
Годвину терять было нечего, от лишней дерзости хуже не станет, и потому он ответил:
– А вы упрямый граф.
Роланд потянулся к мечу:
– За такое тебя следует проткнуть насквозь.
– Приступайте. – Годвин развел руки, словно готовясь принять мученическую смерть. – Убийство приора Кингсбриджа в соборе. Похоже на то, как рыцари короля Генриха убили архиепископа Томаса Бекета в Кентербери. Проложите мне путь на небеса, а себя осудите на вечное проклятие.
Филиппа ахнула от такой наглости. Уильям сделал было движение, намереваясь заставить Годвина замолчать, но Роланд взмахом руки остановил сына.
– Твой епископ приказывает подготовить собор к свадьбе. Разве монахи не дают обет послушания?
– Леди Марджери не может быть обвенчана.
– Почему? Потому что ты хочешь стать приором?
– Потому что она не девственница.
Филиппа прикрыла рот рукой. Ричард застонал. Уильям выхватил меч.
Граф воскликнул:
– Это измена!
– Уберите меч, лорд Уильям, этим девственности не восстановить, – попросил Годвин.
– Да что ты об этом знаешь, монах? – процедил Роланд.
– Два человека из аббатства были свидетелями сцены, имевшей место в той самой комнате, которую сейчас занимаете вы, милорд.
– Я тебе не верю.
– Граф Монмут поверит.
– Ты не посмеешь рассказать ему.
– Мне придется объяснить, почему его сын не может обвенчаться с Марджери в Кингсбриджском соборе, по крайней мере до тех пор, пока она не исповедует свой грех и не получит отпущения.
– У тебя нет доказательств этой клеветы.
– Есть кое-что получше – двое свидетелей. Но спросите девушку сами. Скорее всего она признается. Полагаю, союзу, в котором заинтересован дядя Роланд, невеста поневоле предпочтет любовника, похитившего ее девственность.
Годвин опять лез на рожон. Но он видел лицо Марджери, когда Ричард ее целовал, и был уверен, что девушка влюблена. Брак с сыном графа наверняка разрывает ей сердце. Такой молодой девушке трудно убедительно лгать, когда ее чувства, как предполагал Годвин, пребывают в полном смятении.
Подвижная половина лица Роланда искривилась от бешенства.
– Кто же этот негодяй, совершивший, как ты уверяешь, преступление? Ибо, если докажешь, что говоришь правду, мерзавца повесят, клянусь. А если нет, повесят тебя. Пошли за ним, посмотрим, что он скажет.