– Разве может ошибаться Церковь?
– Однако мусульмане думают иначе.
– Язычники!
– Они называют неверными нас, между прочим. А Буонавентура Кароли говорит, что в мире мусульман больше, чем христиан. Значит, одна из Церквей не права.
– Осторожнее, – покачала головой настоятельница. – Не то страсть к спорам доведет тебя до святотатства.
– Простите, мать Сесилия.
Керис знала, что настоятельнице нравится с нею спорить, но всегда наступал миг, когда Сесилия прекращала спор и начинала проповедовать, а Керис приходилось отступать. После этого девушка чувствовала себя слегка обманутой.
Гостья встала.
– Я знаю, что не могу заставить тебя, но решила поделиться своими соображениями. Тебе лучше всего поступить в наш монастырь и посвятить жизнь святому делу исцеления. Спасибо за вино.
Когда Сесилия уходила, Керис спросила:
– А что случилось с Маргаритой Поретанской? Она жива?
– Нет. Ее сожгли на костре.
Настоятельница ушла, а Керис еще долго смотрела на захлопнувшуюся дверь. Жизнь женщины – это дом, в котором все двери закрыты: она не может стать подмастерьем, не может учиться в университете, не может сделаться священником или врачом, не может стрелять из лука или биться на мечах, не может выйти замуж, не покорившись власти мужа.
Интересно, что сейчас делает Мерфин? Сидит за одним столом с Бесси? Та смотрит, как он пьет эль ее отца, и призывно улыбается, подтягивая платье, чтобы выпятить красивую грудь? А может, он развлекает ее забавными историями, а Бесси раздвигает губы, показывает зубы и запрокидывает голову, чтобы он оценил мягкую белую шею? Или он говорит с ее отцом Полом, уважительно и заинтересованно расспрашивая о деле, и потом тот скажет дочери, что Мерфин – хороший выбор, милый молодой человек? Или попросту напивается и обнимает Бесси за талию, кладет руку на бедро, а пальцы сами крадутся к заветному местечку между ее бедрами, жаждущему прикосновения, как когда-то было с самой Керис?..
Слезы навернулись у нее на глаза. Керис обругала себя за дурость. Лучший в городе юноша был в ее власти, а она отдала его какой-то трактирщице. Зачем она творит такое с собою?
В это мгновение Мерфин вошел в дом.
Керис уставилась на него сквозь завесу слез. Все плыло перед глазами, девушка не могла разглядеть выражения его лица. Пришел ли он с миром или сейчас накинется на нее и даст волю гневу, почерпнув мужества в нескольких кружках эля?
Керис нерешительно встала, а юноша закрыл дверь, медленно подошел к ней и проговорила:
– Какую бы чушь ты ни несла, я все равно тебя люблю.
Керис бросилась ему на шею и разрыдалась.
Мерфин молча гладил ее по голове – только это и было нужно.
Потом они начали целоваться. Девушка ощущала знакомый голод, но теперь томление было намного сильнее. Она хотела чувствовать его руки на своем теле, его язык у себя во рту, его пальцы внутри… Сейчас все было иначе, и она желала, чтобы их любовь обрела новые очертания.
– Давай разденемся.
Никогда прежде до такого не доходило, и Мерфин радостно улыбнулся.
– А если кто-нибудь войдет?
– Мои еще долго будут на пиру. Пошли наверх.
Молодые люди отправились в спальню Керис, где девушка сразу скинула башмаки. Внезапно она оробела. Что он подумает, когда увидит ее голой? Она знала, что ему нравится ее тело; Мерфин всегда говорил, какая она красивая, когда целовал и гладил грудь, ноги, шею… Но ведь сейчас, без одежды, он сразу заметит, что у нее довольно широкие бедра, коротковатые ноги, маленькая грудь.
Впрочем, Мерфин, похоже, ни о чем таком не думал. Просто скинул рубашку, штаны и подштанники и решительно встал перед нею – худой, но сильный, жизненной силой напоминавший молодого оленя. Впервые ей бросилось в глаза, что волосы у него в паху оттенка осенней листвы. Его член задорно торчал. Желание пересилило робость, и Керис быстро стянула платье через голову.
Мерфин смотрел на ее нагое тело, но девушка уже не смущалась, его взгляд воспламенял не хуже страстной ласки.
– Ты красивая.
– Ты тоже.
Они легли рядышком на соломенный тюфяк, служивший ей постелью, принялись целоваться и трогать друг друга. Керис вдруг поняла, что сегодня ей будет мало обычных забав.
– Я хочу по-настоящему.
– Ты имеешь в виду – совсем?
Мелькнула мысль о беременности, но она отбросила сомнения, слишком разгоряченная, чтобы заботиться о последствиях, и прошептала:
– Да…
– Я тоже.
Он взгромоздился на нее. Полжизни она воображала, как это будет. Керис взглянула Мерфину в лицо, на котором застыло сосредоточенное выражение, то самое, какое она так любила, возникавшее, когда он работал с деревом и его умелые руки нежно и ловко снимали стружку. Кончиками пальцев Мерфин притронулся к ее бутону. Она ощутила влагу и поняла, что жаждет принять его в себя.
– Ты уверена?
Керис снова отогнала мысль о беременности.
– Уверена.
Она на мгновение испугалась, когда он проник в нее. Невольно сжалась, и Мерфин остановился, чувствуя, что ее тело сопротивляется.
– Все в порядке. Продолжай, мне не больно.
На сей счет она оказалась не права и, ощутив резкую боль, не удержалась от крика.
– Прости.
– Просто подожди немного, – попросила девушка.
Они лежали тихо. Мерфин целовал глаза Керис, лоб, кончик носа. Она гладила его лицо и смотрела в золотисто-карие глаза. Затем боль прошла, и желание возвратилось. Керис задвигалась, наслаждаясь полнотой первой близости с любимым мужчиной. Ей доставляло удовольствие видеть его ненасытность. На губах Мерфина играла улыбка, а во взгляде читалась страсть.
Оба задвигались быстрее.
– Я не могу остановиться, – выдохнул он.
– Так не останавливайся.
Керис пристально смотрела на Мерфина. Спустя несколько мгновений он вздрогнул от наслаждения, плотно зажмурился, его рот раскрылся, а все тело напряглось, как тетива. Она ощутила, как он содрогается, как его семя изливается внутри ее, и поняла, что оказалась не готова к такому счастью. Мигом позже Керис сама забилась в сладостных судорогах. Никогда прежде она не испытывала ничего подобного, а потому закрыла глаза и полностью отдалась этим ощущениям, крепко прижимаясь к Мерфину и сотрясаясь всем телом, точно деревце под напором ветра.
Когда все закончилось, они долго лежали неподвижно. Мерфин прятал лицо в ее волосах, а Керис ловила кожей его тяжелое дыхание, гладила по спине. Кожа Мерфина покрылась испариной. Постепенно сердце Керис стало биться ровнее, и девушкой овладело глубокое спокойствие, накатившее, как сумерки летним вечером.
– Так вот оно как, – проговорила она чуть погодя. – Из-за этого столько шума?
25
На следующий день после того, как Годвина утвердили приором, Эдмунд-суконщик пришел поутру к родителям Мерфина.
За повседневными хлопотами Мерфин как-то запамятовал о том, какой важный человек Эдмунд, ведь тот обращался с ним, как с членом семьи, но Джеральд и Мод словно принимали нежданного гостя королевской крови. Они смущались из-за того, что олдермен увидит, сколь бедно живет рыцарь. В доме имелась всего одна комната. Сам Мерфин и родители спали на соломенных тюфяках на полу. Всю обстановку составляли очаг и стол, а за домом был разбит небольшой огород.
По счастью, встали, как обычно, с восходом солнца, все вымыли и прибрали. Но все-таки когда хромой Эдмунд вошел в дом своей тяжелой походкой, Мод протерла табурет от пыли, пригладила волосы, закрыла заднюю дверь, затем опять открыла и подбросила в огонь полено. Отец несколько раз поклонился, накинул блузу поверх нижней рубахи и предложил гостю эля.
– Нет, спасибо, сэр Джеральд, – отказался Эдмунд, несомненно, понимая, что семья не может так тратиться. – Однако я съел бы мисочку вашей похлебки, леди Мод, если позволите.
В каждом доме на медленном огне целый день стоял котелок с овсом, куда добавляли кости, сердцевинки яблок, гороховые стручки и другие остатки снеди. Сваренный таким образом суп, приправленный солью и травами, всякий раз получался новым на вкус. Это была похлебка для бедноты.
Довольная хозяйка налила похлебку в миску и поставила на стол, положив рядом ложку и кусок хлеба на тарелке.
Мерфин все еще словно летал после вчерашнего. Он ощущал себя так, будто слегка выпил. Заснул, воображая нагое тело Керис и проснулся с улыбкой. Вдруг ему вспомнилась ссора с Элфриком из-за Гризельды. Юноша испугался, что Эдмунд начнет кричать: «Ты обесчестил мою дочь!» – и ударит поленом по лицу.
Мимолетное видение испарилось, едва олдермен сел за стол и взял ложку, но, прежде чем начать есть, сообщил Мерфину:
– Теперь у нас есть приор, и я хочу как можно скорее приступить к строительству нового моста.
– Хорошо, – ответил юноша.
Суконщик съел ложку супа и причмокнул:
– Никогда не ел такого превосходного супа, леди Мод.
Матушка заулыбалась.
Мерфин был благодарен Эдмунду за такую учтивость по отношению к его родителям. Семья рыцаря болезненно переживала свое падение, и то, что у них за столом сидит олдермен города и называет их сэром Джеральдом и леди Мод, было как бальзам на раны.
Рыцарь поддержал разговор:
– Я чудом женился на ней, Эдмунд, вы знали?
Мерфин был уверен, что олдермен уже слышал эту историю, но тот ответил:
– Да что вы? Как же это случилось?
– Увидел ее в храме на Пасхальное воскресенье и влюбился сразу же. В Кингсбриджском соборе собралось, наверно, не меньше тысячи людей, но она была самой красивой среди женщин.
– Ну, Джеральд, не преувеличивай, – одернула Мод.
– А потом она затерялась в толпе, и я не мог ее найти! Даже не знал, как ее зовут. Всех спрашивал, кто эта милая светловолосая девушка, и мне отвечали, что все девушки милые и светловолосые.
Мод пояснила:
– Я торопилась уйти после службы. Мы остановились на постоялом дворе «Остролист», моей матери нездоровилось, и мне нужно было поскорее вернуться к ней.