Стоя на берегу, Мерфин думал, придет ли кто-нибудь.
Первой появилась Мегг Роббинс, рослая дочь торговца зерном, привыкшая к переноске тяжестей за годы перетаскивания отцовских мешков.
– Я сильнее почти всех мужчин в этом городе, – заявила она, и Мерфин ей поверил.
Чуть позже подоспели несколько юношей, затем три послушника…
Едва собралось десять человек с ведрами, Мерфин велел Иэну переправить добровольцев к коффердамам.
На внутренней стороне частокола из столбов, чуть выше уровня воды, он соорудил круговую приступку, чтобы разместить людей. От нее на речное дно спускались четыре приставные лестницы. Внутри коффердама на воде покачивался большой круглый плот. Между плотом и приступкой оставался зазор примерно в два фута. Плот практически в распор удерживали вбитые в бревна деревянные штыри, позволявшие смещаться лишь на несколько дюймов в каждом направлении.
– Будете работать парами, – распорядился Мерфин, – один на плоту, другой на приступке. Первый зачерпывает ведро и передает второму, а тот выливает воду в реку. Получая обратно пустое ведро, первый передает второму другое, полное.
– А что будет, когда уровень воды внутри понизится и мы друг до друга не дотянемся? – спросила Мегг Роббинс.
– Хороший вопрос, Мегг. Оставляю тебя за старшую. Когда перестанете доставать друг до друга, начнете работать тройками – третий будет стоять на лестнице.
Мегг схватывала быстро.
– А потом четверками – двое на лесенке…
– Да. Хотя к тому времени люди устанут, понадобятся свежие силы.
– Это верно.
– Приступайте. Я приведу еще десятерых, места много.
Мегг обратилась к добровольцам:
– Эй, разбивайтесь на пары!
Люди принялись зачерпывать ведрами воду. Мерфин услышал, как Мегг командует:
– Дружнее! Зачерпнул – поднял, передал – выплеснул! Раз-два, три-четыре! А что, если петь, чтобы легче работалось?
Она запела – сильным, густым голосом:
Жил на свете рыцарь славный…
Эту песню знали все, и следующую строку пели уже хором:
Меч его остер и смел…
Мерфин немного понаблюдал. Очень скоро все промокли насквозь, а уровень воды почти не понизился. Трудиться придется долго.
Юноша перелез через частокол и спустился в лодку к Иэну.
На берегу ждали еще тридцать добровольцев с ведрами.
Мерфин наладил работу на втором коффердаме, оставив там за старшего Марка-ткача, затем стал понемногу подменять уставших добровольцев отдохнувшими. Иэн-лодочник выбился из сил и передал весла сыну. Вода внутри коффердамов убывала мучительно медленно, дюйм за дюймом. А когда ее все-таки стало заметно меньше, дело застопорилось, ведь теперь требовалось поднимать ведра выше.
Мегг первая поняла, что держать равновесие на приставной лестнице с полным ведром в одной руке и пустым в другой невозможно. Она наладила одностороннюю передачу: сначала полное ведро вверх по лестнице, затем пустое вниз. Марк-ткач тоже додумался до такого.
Люди час работали, час отдыхали, но сам Мерфин трудился без продыха. Он собирал добровольцев, наблюдал за переправой к коффердамам и обратно, заменял треснувшие ведра. Большинство мужчин в перерывах между трудами пили эль, и днем случилось несколько происшествий: кто ронял ведра, а кое-кто и вовсе попадал с лестниц. К таким с повязками и мазями подходила мать Сесилия, ей помогали Мэтти-знахарка и Керис.
Увы, слишком быстро стало темнеть, и работу пришлось прекратить. Оба коффердама удалось опустошить больше чем наполовину. Мерфин попросил всех прийти завтра утром и отправился домой. Съев несколько ложек материнского супа, он уснул за столом и проснулся только для того, чтобы завернуться в одеяло и лечь на выстеленный соломой пол. Открыв глаза на следующее утро, он первым делом подумал, придет ли кто-нибудь из добровольцев сегодня.
При первых утренних лучах юноша с неспокойным сердцем поспешил к реке и увидел Марка-ткача и Мегг Роббинс. Ткач неторопливо дожевывал огромный кусок хлеба, а Роббинс зашнуровывала сапоги, надеясь не промокнуть. Полчаса просидели втроем, и Мерфин уже начал подумывать, как обойтись без добровольцев. Затем появились молодые парни, неся с собой завтрак, за ними послушники, а потом и все остальные.
Приплыл лодочник, и Мерфин велел ему перевезти Мегг с людьми.
Добровольцы приступили к работе. Вторые сутки давались труднее. После вчерашнего все устали. Каждое ведро приходилось поднимать примерно на десять футов выше, но уровень воды неуклонно понижался, и уже проглядывало дно.
Вскоре после обеда показались первые повозки с каменоломни. Мерфин велел выгрузить камни на пастбище и переправляться на пароме в город. Чуть позже в коффердаме Мегг плот стукнулся о дно.
Когда воды внутри не осталось, еще пришлось разобрать и поднять сам плот, бревно за бревном, вверх по лестницам. Десятки рыбин бились на мокром песке, их собрали сетями и раздали добровольцам. Наконец Мерфин встал на приступку, усталый, но с ликованием в сердце, и долго смотрел вниз, в двадцатифутовый колодец, на плоское илистое дно.
Завтра он засыплет в каждый коффердам по несколько тонн мелких камней, скрепит камни раствором, и получится мощный неподвижный фундамент.
А потом начнется строительство моста.
Вулфрик словно ополоумел с горя.
Он почти ничего не ел и перестал умываться. Исправно вставал на рассвете, ложился, когда темнело, но не работал и не прижимался к Гвенде по ночам. Когда девушка спрашивала, что с ним, он отвечал, что не знает. Приблизительно так же он отзывался на остальные вопросы, а то и просто хмыкал.
В любом случае в полях оставалось не много работы. Наступало то время года, когда крестьяне усаживались перед очагом, шили кожаные башмаки, резали дубовые лопаты, ели соленую свинину, моченые яблоки и капусту. Заботы о пропитании Гвенду не посещали: у Вулфрика еще оставались деньги от продажи урожая, – зато крайне беспокоил сам Вулфрик.
Он с самого детства жил трудом. Бывают любители поплакаться и побездельничать, которым каждый свободный день в радость, но Вулфрик был не из таких. Поле, урожай, скот, погода – вот о чем он хлопотал. По воскресеньям не находил себе места, пока не придумывал какого-нибудь дозволенного занятия, да и по праздникам, когда трудиться запрещалось, всячески старался обходить этот запрет.
Гвенда понимала, что его нужно как-то встряхнуть, иначе Вулфрик попросту захиреет и зачахнет. Да и вырученных за урожай денег на всю жизнь не хватит. Рано или поздно им придется искать работу.
Однако девушка ничего не говорила два месяца, пока не убедилась в своем состоянии окончательно.
Как-то декабрьским утром она проговорила:
– Мне нужно тебе кое-что сказать.
Вулфрик, сидя за кухонным столом, неизвестно зачем строгал палочку и не поднимал головы.
Гвенда наклонилась через стол и взяла его за руки, прервав бестолковое занятие.
– Вулфрик, пожалуйста, посмотри на меня.
Он угрюмо поднял голову, рассердившись, что ему приказывают, но воли возражать в нем не было.
– Это важно, – настаивала Гвенда.
Он молча смотрел на нее.
– У меня будет ребенок.
Выражение лица Вулфрика не изменилось, но он выронил нож и палочку.
Девушка долго глядела на него.
– Ты меня понимаешь?
Он кивнул.
– Ребенок.
– Да. У нас будет ребенок.
– Когда?
Гвенда улыбнулась. Первый вопрос, который он задал за последние два месяца.
– Летом, до жатвы.
– За ребенком нужно ухаживать. За тобою тоже.
– Да.
– Мне нужно работать.
Он вновь погрузился в уныние.
Девушка затаила дыхание. Что сейчас будет?
Вулфрик вздохнул и стиснул зубы:
– Пойду к Перкину. У него на носу зимняя вспашка.
– И землю удобрять надо, – радостно подхватила Гвенда. – Я иду с тобой. Он предлагал работу нам обоим.
– Хорошо. Ребенок, – повторил Вулфрик, словно не веря. – Интересно, мальчик или девочка?
Она встала, обошла стол и подсела к нему на лавку.
– А ты кого больше хочешь?
– Маленькую девочку. У нас в семье были одни мальчики.
– А я хочу мальчика, похожего на тебя.
– Может, будут близнецы.
– Мальчик и девочка.
Вулфрик обнял ее.
– Нужно сходить к отцу Гаспару и повенчаться.
Гвенда облегченно вздохнула и положила голову ему на плечо.
– Да, – сказала она. – Наверное, нужно.
Мерфин съехал от родителей незадолго до Рождества. На принадлежавшем ему теперь острове Прокаженных он построил себе небольшой домик в одну комнату, объяснив, что нужно охранять растущую гору ценного строительного материала – дерево, камни, известь, веревки, железные инструменты.
Приблизительно в это же время он перестал ходить в дом Эдмунда обедать, а Керис в предпоследний день декабря отправилась к Мэтти-знахарке.
– Можешь не говорить, зачем пришла. Три месяца?
Стыдливо отведя взгляд, Керис кивнула.
На небольшой кухне, забитой бутылочками и флакончиками, Мэтти в маленьком железном котелке варила какое-то снадобье с едким запахом, и у девушки засвербило в носу.
– Я не хочу ребенка.
– Эх, если бы мне каждый раз при этих словах давали по цыпленку…
– Я злая, да?
Знахарка пожала плечами.
– Я стряпаю отвары, а не приговоры. Все знают, что хорошо, а что плохо, а если не знают, так на то есть священники.
Керис расстроилась. Она-то ждала сочувствия. Уже несколько суше она спросила:
– У тебя есть отвар, чтобы вытравить плод?
– Есть, только… – Мэтти замялась.
– Что?
– Чтобы избавиться от беременности, нужно отравить себя. Кто-то выпивает галлон крепкого вина. Я делаю отвар из ядовитых трав. Когда срабатывает, когда нет. Но в любом случае тебе будет очень плохо.
– Это опасно? Я могу умереть?
– Да, хотя не более опасно, чем роды.
– Давай.