Знахарка сняла котелок с огня и отставила на каменную плиту остужаться. Встала перед выскобленной старой рабочей доской, взяла из шкафчика глиняную миску и насыпала туда понемногу каких-то порошков.
– Мэтти, ты что? Говоришь, что не судишь, а смотришь волком.
Знахарка кивнула.
– Ты права. Конечно, сужу. Все судят.
– Осуждаешь.
– Я считаю, что Мерфин хороший парень и ты его любишь, но, похоже, не способна обрести с ним счастье. Это меня огорчает.
– Думаешь, что я, как все женщины, должна броситься мужчине в ноги?
– Кажется, для них это счастье. Я-то выбрала другую жизнь. И ты скорее всего сделаешь то же самое.
– Ты счастлива?
– Я родилась не для того, чтобы быть счастливой, но я помогаю людям, зарабатываю на жизнь и свободна. – Знахарка пересыпала смесь в кружку, добавила немного вина и помешала, растворяя порошки. – Ты завтракала?
– Выпила молока.
Мэтти капнула в кружку немного меда.
– Глотни и не трудись обедать, все равно стошнит.
Керис взяла кружку, помедлила и выпила.
– Спасибо.
Настой оказался очень горьким, мед подсластил его лишь чуточку.
– Завтра утром все кончится – так или иначе.
Керис заплатила и ушла. По пути домой она ощущала диковинное сочетание радости и грусти. Облегчение от того, что после недель беспокойства наконец приняла решение, и вместе с тем чувство утраты, как будто она с кем-то попрощалась – с Мерфином, например. Может, они разошлись навсегда. Керис думала об этом спокойно, так как злилась на возлюбленного, но знала, что ей будет ужасно его не хватать. Вероятно, он скоро найдет себе другую подружку, почему бы и не Бесси Белл, но Керис была уверена, что сама так не сможет. Никого и никогда она не будет любить так, как любит Мерфина.
Когда Керис зашла в дом, от запаха подходящей на огне свинины ее замутило, и она поспешила вернуться на улицу. Ей не хотелось болтать с женщинами на улице, не хотелось говорить о делах с мужчинами в здании гильдейского собрания. Потеплее закутавшись в тяжелый суконный плащ, она направилась в аббатство, села на надгробие на кладбище и уставилась на северную стену собора, дивясь совершенству сложной лепнины и изяществу стройных, летучих контрфорсов.
Она просидела недолго. Ей стало плохо.
Девушку стошнило прямо на могилу, но желудок был пуст и вышла только желчь. Заболела голова. Хотелось лечь, но дома витали жуткие кухонные запахи, и потому она решила пойти в монастырский госпиталь. Монахини разрешат ей немного полежать у себя. Она покинула кладбище, пересекла лужайку перед собором и зашла в госпиталь. Вдруг ей страшно захотелось пить.
Ее приветливо встретила Старушка Юлия, монахиня с добрым круглым лицом.
– О, сестра Юлиана! – обрадовалась Керис. – Вы не принесете мне кружку воды? – В монастырь вода поступала по трубам с реки – холодная, прозрачная, чистая.
– Ты захворала, дитя мое? – с беспокойством спросила Юлиана.
– Немного тошнит. Если можно, я прилегла бы ненадолго.
– Конечно. Я позову мать Сесилию.
Девушка легла на один из аккуратно разложенных на полу соломенных тюфяков. Сначала ей стало лучше, но потом вновь ужасно разболелась голова. Вернулась Старушка Юлия с кувшином и кружкой, следом пришла мать Сесилия. Керис отпила воды, ее вырвало, она выпила еще.
Настоятельница задала ей несколько вопросов, затем подвела итог:
– Ты что-то съела. Нужно прочистить желудок.
Керис было так плохо, что отвечать она не могла. Сесилия ушла, а вернувшись с флаконом, дала девушке ложку приторной микстуры со вкусом гвоздики.
Девушка лежала с закрытыми глазами и отчаянно хотела, чтобы боль прошла. Через какое-то время у нее дико свело живот, тело своевольно принялось избавляться от содержимого нутра. Керис смутно подозревала, что так действует снадобье Мэтти. Через час все кончилось. Юлиана раздела Керис, вымыла, поменяла испачканное платье на монашескую рубаху и уложила на чистый тюфяк. Керис закрыла глаза и замерла, напрочь лишившись сил.
Зашедший ее проведать приор Годвин сказал, что нужно пустить кровь. Потом пришел другой монах, усадил ее, заставил вытянуть руку и поместить локоть над большим тазом, взял острый нож и вскрыл вену на сгибе руки. Керис почти не ощутила боли, едва заметила медленный ручеек крови. Через какое-то время монах наложил на надрез повязку, велел прижать. Таз с кровью он унес.
Словно в тумане, Керис видела отца, Петраниллу, Мерфина. Старушка Юлия время от времени подносила к ее губам кружку, Керис пила, пила и никак не могла напиться. Потом она увидела зажженные свечи и сообразила, что, должно быть, уже наступил вечер. Она погрузилась в полудрему, ее мучили ужасные видения, все про кровь. Всякий раз, когда она приходила в себя, Юлиана давала ей воды.
Наконец Керис очнулась. Было светло. Резь почти утихла, осталась лишь тупая боль в голове. Потом Керис поняла, что кто-то моет ей бедра, и приподнялась на локте.
Возле тюфяка на корточках сидела послушница с лицом ангела. Рубаха на Керис была задрана до пояса, и послушница омывала ее ноги тряпкой, смоченной в теплой воде. Через какое-то мгновение Керис вспомнила имя:
– Мэйр.
– Да, – улыбнулась послушница.
Когда она выжимала тряпку в таз, Керис испугалась, заметив красную жижу.
– Кровь!
– Не волнуйся. Это месячные. Сильные, но ничего страшного.
Керис поняла, что ее одежда и тюфяк пропитаны кровью, откинулась на спину, посмотрела в потолок. Слезы выступили у нее на глазах: то ли от радости, то ли от печали.
Она больше не в тягости.
Часть IV. Июнь 1338 года – май 1339 года
30
Июнь 1338 года выдался сухим и солнечным, но шерстяная ярмарка обернулась крахом – для Кингсбриджа в целом и для Эдмунда-суконщика в частности. Посреди недели Керис поняла, что отец разорен.
Горожане предвидели трудности и подготовились к ним, как смогли. В дополнение к парому и лодке Иэна они поручили Мерфину сколотить три больших плота, чтобы толкать их по реке баграми. Мерфин, пожалуй, мог бы сколотить и больше, но на берегах не осталось удобных мест для причаливания. В аббатство пускали с раннего утра, а паром ходил всю ночь при свете факелов. Горожане уговорили Годвина разрешить кингсбриджским лавочникам перебраться в предместье и торговать в очереди на паром, надеясь, что эль Дика-пивовара и булочки Бетти Бакстер скрасят людям ожидание.
Этого оказалось недостаточно.
Ярмарка получилась малолюдной, и все равно очереди выстроились, как никогда, длинные. Плотов не хватало; оба берега реки превратились в слякотное болото, повозки постоянно увязали, и их приходилось вытаскивать воловьими упряжками. Хуже того – плотами было трудно управлять, два раза они сталкивались, и люди падали в воду. К счастью, никто не утонул.
Некоторые купцы предчувствовали подобные сложности и попросту не приехали. Другие, завидев очередь на берегу, разворачивались. У многих из тех, кто оказался готов прождать полдня, чтобы попасть в город, торговля шла столь туго, что они через день-два уезжали обратно. В среду паром переправил в предместье больше народу, чем в город.
Утром Керис и Эдмунд с лондонцем Вильгельмом осматривали строившийся мост. По количеству закупок Вильгельм не мог сравниться с Буонавентурой Кароли, но в этом году более важных покупателей не нашлось, поэтому все суетились вокруг него. Этот высокий крепкий мужчина носил плащ ярко-красного цвета из дорогого итальянского сукна.
Они одолжили плот Мерфина, имевший помост и лебедку для перевозки строительного материала. Молодой помощник Мерфина Джимми шестом оттолкнулся от берега.
Посреди реки высились быки, в спешке поставленные в минувшем декабре, они были по-прежнему заключены в коффердамы. Мерфин объяснил Эдмунду и Керис, что желает сохранить коффердамы до последнего, чтобы рабочие случайно не повредили опоры. Когда же их разберут, вместо бревенчатых частоколов навалят кучи камней, так называемую «каменную наброску», которая не позволит течению вымыть грунт из-под фундамента.
Могучие каменные опоры заметно подросли, точно деревья, и от них этакими ветками отходили арки к менее высоким быкам, поставленным на отмелях близ берегов. С берега навстречу тянулись новые арки: одна к центральной опоре, другая к береговым устоям. С дюжину каменщиков трудились на лесах замысловатой конструкции, облепивших колонны, как гнезда чаек скалу.
Эдмунд, Керис и Вильгельм пристали к острову Прокаженных, где нашли Мерфина и брата Томаса, наблюдавших, как рабочие ставят береговой устой, от которого начнется второй мост, через северный рукав реки. Владельцем моста по-прежнему считалось аббатство, пусть и сдало землю внаем приходской гильдии, а строительство велось благодаря средствам горожан, поэтому Томас часто приходил на стройку. Приор Годвин проявлял хозяйский интерес к строительству, особенно к внешнему виду моста, считая, должно быть, что этот мост станет своего рода памятником прозорливому настоятелю.
Мерфин оглядел гостей своими золотисто-карими глазами, и сердце Керис забилось чаще. Они редко виделись в эти дни, а говорили только о делах, но Керис по-прежнему чувствовала себя в его присутствии несвободно. Ей приходилось делать над собою усилие, чтобы дышать спокойно, чтобы встречать его взгляд с показным равнодушием, чтобы не тараторить, в конце концов, как оглашенная.
Молодые люди так и не помирились. Керис не рассказала Мерфину о выкидыше, поэтому он не знал, прервалась ли ее беременность сама по себе или как-то иначе. Они просто не заговаривали на эту тему. Дважды с тех пор Мерфин приходил к ней и серьезно просил начать все сначала. Оба раза Керис отвечала, что никогда не полюбит другого, но не собирается становиться чьей-нибудь женой или матерью. «Кем же ты собираешься стать?» – спросил он тогда, и Керис просто ответила, что не знает.
Мерфин уже не выглядел сорванцом, как раньше. Его волосы и борода были ровно подстрижены – за ними теперь исправно ухаживал Мэтью-цирюльник. Он носил подпоясанную красновато-коричневую блузу каменщиков, но непременно надевал сверху желтую, отороченную мехом, накидку мастера и шапку с пером, из-за чего казался чуть выше.