– Почему так неплотно? – спросила Керис.
Марк ощетинился:
– Неплотно? Мой бюрель самого плотного плетения во всем Кингсбридже!
– Я знаю, это не упрек тебе. Но итальянское сукно совсем другое, а они делают его из нашей шерсти.
– Отчасти это зависит от того, с какой силой ткач притягивает к себе батан, прижимая уточную нить.
– Не думаю, что итальянские ткачи сильнее тебя.
– Тогда дело в станках. Чем лучше ткацкий станок, тем плотнее ткань.
– Чего я и боялась. – Это значило, что Керис не сможет соперничать с высококачественным итальянским сукном, если не приобретет итальянские ткацкие станки, что представлялось невозможным.
«Решай задачи по очереди», – сказала она себе. Девушка заплатила Марку четыре шиллинга, из которых он приблизительно половину отдаст прядильщицам. Получается, доход Керис составил восемь шиллингов. Но для моста это не деньги. Кроме того, если трудиться вот так, на то, чтобы соткать всю шерсть отца, уйдут годы.
– А можно ткать быстрее? – спросила Керис Марка.
Ей ответила Медж:
– В Кингсбридже есть немало ткачей, но большинство из них уже работают на других торговцев шерстью. Можно поискать в крупных деревнях. Везде, как правило, есть прядильщица со станком. Обычно они делают сукно из собственной пряжи для односельчан. Такие, если им платить, охотно возьмутся за стороннюю работу.
Керис совладала со своими опасениями.
– Хорошо. Я дам тебе знать. А это сукно отнесете Питеру-красильщику, чтобы он его для меня покрасил?
– Конечно. Прямо сейчас и отнесу.
Керис отправилась домой обедать, погруженная в глубокие раздумья. Чтобы получить ощутимый доход, ей придется потратить почти все оставшиеся у отца деньги. Если затея не выгорит, они останутся ни с чем. Но какой выход? Ее план сопряжен с риском, но других планов нет вообще ни у кого.
Дома Петранилла как раз ставила на стол баранью похлебку. Эдмунд сидел во главе стола. Провал шерстяной ярмарки в денежном выражении произвел на него более тяжелое впечатление, чем Керис могла предположить. Привычная веселость пригасла, он часто погружался в задумчивость, даже в рассеянность. Девушка начинала беспокоиться за отца.
– Я видела, как Марк-ткач разбил свою ручную мельницу, – сообщила она, садясь за стол. – Какой прок в этом новом правиле?
Петранилла наморщила нос.
– Годвин имеет на это полное право.
– Его права давно устарели, ими никто не пользовался много лет. Где еще аббатства учиняют такое?
– В Сент-Олбансе, – весомо ответила тетка.
– Я слышал про Сент-Олбанс, – откликнулся Эдмунд. – Тамошние жители время от времени громят монастырь.
– У Кингсбриджского аббатства есть право собирать деньги, которые оно потратило на постройку мельниц, – возразила Петранилла. – Ты ведь тоже, Эдмунд, хочешь вернуть деньги, которые вкладываешь в мост. Как бы ты отнесся к тому, если бы кто-то построил второй мост?
Олдермен промолчал, зато ответила Керис:
– Все дело в сроках. Монастырские мельницы были построены сотни лет назад, заодно с кроличьими и рыбными садками. Никто не имеет права вечно задерживать развитие города.
– Приор вправе получать то, что ему полагается, – упорствовала Петранилла.
– Ладно, но если он станет действовать так и впредь, то получать то, что полагается, ему будет просто не с кого. Люди переедут в Ширинг. Там разрешается иметь ручные мельницы.
– Нужды аббатства священны, неужели ты не понимаешь? – рассердилась тетка. – Монахи служат Богу! По сравнению с этим жизнь горожан ничтожна.
– Твой сын Годвин в это верит?
– Разумеется.
– Этого я и боялась.
– Ты не считаешь долг приора священным?
На подобное у Керис не нашлось ответа. Девушка пожала плечами, и Петранилла вышла из спора победительницей.
Обед был вкусный, но Керис не очень хотелось есть. Едва остальные откушали, она выбралась из-за стола.
– Схожу к Питеру-красильщику.
– Собираешься дальше тратиться? – возмутилась Петранилла. – Ты уже отдала Марку-ткачу четыре шиллинга из отцовских денег.
– Да, но сукно стоит на двенадцать шиллингов дороже шерсти. Я заработала восемь шиллингов.
– Нет, не заработала. Ты пока его не продала.
Тетка высказала опасение, каким и сама Керис терзалась в минуты сомнений, но девушка твердо стояла на своем.
– Продам, уж точно продам, если выкрасить сукно в красный.
– Сколько берет Питер за покраску и валяние четырех узких дюжин?
– Двадцать шиллингов, но красное сукно стоит вдвое дороже бюреля; выйдет еще двадцать восемь шиллингов.
– Если продашь. А если нет?
– Продам.
– Оставь, – сказал Эдмунд Петранилле. – Я разрешил ей попытаться.
Замок Ширинг стоял на высоком холме. В этом замке проживал шериф графства. У подножия холма торчала виселица. Когда объявляли о казни, осужденного на телеге везли из замка и вешали перед церковью.
Площадка, на которой стояла виселица, также служила рыночной площадью. Здесь проходила местная ярмарка, между зданием гильдейского собрания и большим деревянным домом Шерстяного зала, а еще по краям площади располагался епископский дворец и несколько таверн.
В этом году из-за несчастья в Кингсбридже в Ширинге разбили намного больше лотков, чем обычно, и ярмарка выплеснулась на улицы, отходившие от площади. Эдмунд на десяти повозках привез сорок мешков шерсти, а до конца недели вполне мог при необходимости подвезти еще.
Но, к горькому разочарованию Керис, необходимости не возникло. В первый день отец продал десять мешков, затем вообще ничего, а под конец ярмарки избавился от еще десяти, опустив цену ниже той, что платил сам. Девушка не помнила, когда видела отца таким подавленным.
Свои четыре меры невзрачного коричневато-красного сукна она разместила на его лотке и за неделю, ярд за ярдом, продала из них три.
– Смотри на все так, – размышляла Керис вслух в последний день ярмарки. – До приезда у тебя был мешок непроданной шерсти и четыре шиллинга. Теперь у тебя тридцать шесть шиллингов и мера сукна.
Она пыталась подбодрить отца, а на самом деле вся извелась. Она перед ярмаркой хвасталась, что сможет продать сукно. Итог же нельзя, конечно, назвать полным крахом, но это никакая не победа. Если она не смогла продать сукно с доходом, значит, не справилась. Что же ей делать? Керис пошла поглядеть на другие лотки с сукном.
Лучшее сукно, как всегда, привезли из Италии. Керис остановилась у прилавка Лоро Фиорентино. Торговцы сукном вроде Лоро не покупали шерсть, хотя зачастую тесно сотрудничали с теми, кто покупал. Девушка знала, что Лоро передавал деньги, полученные в Англии, Буонавентуре Кароли, который обычно расплачивался с английскими купцами за грубую шерсть. Затем, когда шерсть попадала во Флоренцию, семейство Буонавентуры продавало ее и с доходами возвращало заем семейству Лоро. Таким образом, никто не рисковал, перевозя по Европе бочонки с золотом и серебром.
Лоро стоял за прилавком, на котором Керис увидела всего две меры сукна, но таких ярких цветов, каких в Англии добиваться не умели.
– Это все, что вы привезли? – спросила она.
– Ну что вы. Остальное распродано.
Девушка изумилась.
– А все жалуются.
Лоро пожал плечами.
– Тонкое сукно всегда можно продать.
В голове Керис зашевелились неясные мысли.
– Сколько стоит этот алый?
– Всего семь шиллингов за ярд, мистрис.
В семь раз дороже бюреля.
– Кто же может себе такое позволить?
– Епископ купил много красного, леди Филиппа – немного синего и зеленого, кое-что приобрели дочери городских пивоваров и пекарей, леди, лорды из окрестных деревень… Богачи не переводятся даже в трудные времена. Этот ярко-красный цвет очень вам подойдет. – Быстрым движением Лоро размотал меру и накинул край сукна Керис на плечо. – Чудесно. Глядите, на вас все уже смотрят.
Керис усмехнулась.
– Понятно, почему вы столько продали. – Она ощупала сукно – очень плотного переплетения. У нее уже был любимый плащ из итальянского алого сукна, доставшийся от матери. – Каким красителем ваши мастера добиваются такого цвета?
– Краппом, как и все остальные.
– Но почему он такой яркий?
– Это не секрет. Добавляют квасцы. Цвет становится ярче и не линяет. Одежда такого цвета всегда будет вас радовать.
– Квасцы, – повторила Керис. – А почему ими не пользуются английские красильщики?
– Очень дорого. Их привозят от османов. Этакая роскошь не для всякой женщины.
– А синий?
– Как ваши глаза.
Глаза у нее вообще-то зеленые, но девушка не стала поправлять Лоро.
– Какой глубокий цвет.
– Английские красильщики применяют вайду, а мы получаем индиго из Бенгалии; мавританские купцы привозят краситель из Индии в Египет, а наши итальянские купцы покупают его в Александрии. – Лоро улыбнулся. – Подумайте, какой дальний проделан путь, только чтобы отдать должное вашей удивительной красоте.
– Да уж, – сказала Керис, – непременно подумаю.
Мастерская Питера-красильщика на реке не уступала размерами дому Эдмунда, но была из камня, а внутри не имела ни стен, ни полов – только голый каркас. На больших очагах стояли два огромных железных чана, у которых располагались лебедки вроде тех, что Мерфин использовал при строительстве. С их помощью огромные мешки с шерстью и сукном поднимали с земли и опускали в чаны. Земляной пол в мастерской не просыхал, помещение вечно заволакивал пар. Подмастерья, обливаясь потом, работали босиком и в подштанниках, их влажные волосы масляно блестели. В нос Керис ударил едкий запах.
Девушка показала Питеру непроданную дюжину сукна:
– Я хочу, чтобы оно стало таким же ярко-красным, как у итальянцев. Это лучше всего продается.
Угрюмый с рождения Питер всегда имел обиженный вид, что бы ему ни сказали. Вот и теперь красильщик уныло кивнул, как бы принимая упрек.
– Покрасим заново краппом.
– С квасцами, чтобы закрепить цвет и сделать его ярче.