Керис перехватила взгляд, которым обменялись Годвин и Филемон, и поняла, что им это известно.
Настоятель признал:
– Может, и были времена, когда аббат великодушно позволял горожанам бесплатно пользоваться сукновальней.
– Приор Филипп подарил ее городу.
– Мне об этом ничего не известно.
– В ваших документах должна сохраниться запись.
Годвин рассердился:
– Горожане привели сукновальню в состояние полной негодности, а аббатство теперь должно ее ремонтировать? Одного этого достаточно, чтобы забыть о каком-либо даре.
«А отец-то прав, – подумала Керис, – тут у аббатства слабое место. Годвин знает о даре приора Филиппа, но делает вид, что ничего о том не слышал».
Эдмунд предпринял еще одну попытку:
– Но мы ведь можем договориться?
– Я не собираюсь ничего менять. Это будет проявлением слабости с моей стороны.
«Так вот что беспокоит Годвина, – подумала Керис. – Он боится, что горожане перестанут уважать его, если он переменит решение». Подобное упорство, как ни удивительно, проистекало из неуверенности в себе.
Эдмунд проронил:
– Никто из нас не хочет хлопот и расходов, связанных с очередной тяжбой в королевском суде.
Годвин вскинул брови:
– Вы угрожаете мне королевским судом?
– Пытаюсь его предотвратить, но…
Керис закрыла глаза и взмолилась, чтобы спорщики не переступили черту. Небеса не вняли ее молитве.
– Но что? – с вызовом спросил приор.
Эдмунд вздохнул.
– Увы, если ты заставишь горожан использовать сукновальню аббатства и запретишь самостоятельное сукноваляние, я обращусь к королю.
– Да будет так, – подытожил настоятель.
34
Молодая олениха, годовалая, от силы двух лет, с гладкими боками и крепкими мышцами под мягкой шкурой, на дальнем конце поляны просунула длинную шею в кусты, пытаясь дотянуться до зелени. Копыта лошадей Ральфа Фицджеральда и Алана Фернхилла утопали в ковре из мокрых осенних листьев, а собаки давно были приучены к молчанию. Поэтому, а может быть, еще и потому, что она сосредоточенно добывала пропитание, олениха осознала надвигавшуюся опасность слишком поздно.
Ральф увидел животное первым и указал пальцем. Алан вместе с поводом держал в левой руке длинный лук. С проворством, достигнутым многолетними упражнениями, сквайр наложил стрелу и отпустил тетиву.
Собаки оказались медленнее. Они откликнулись, лишь услыхав треньканье тетивы и свист стрелы в воздухе. Сука Барли, подняв голову и навострив уши, настороженно замерла, а ее отпрыск Блейд, уже переросший мать, низко и испуганно взвыл.
Стрелу длиной в ярд украшали перья лебедя. Древко плотно входило в углубление в торце двухдюймового железного наконечника. Охотничьи стрелы отличались тонким острием, а вот боевые имели затупленное острие, чтобы пробивать доспехи, не меняя при этом направления удара.
Выстрел Алана был хорош, но все же не совсем точен. Стрела угодила оленихе в нижнюю часть шеи. Животное подскочило на всех четырех ногах, вспугнутое внезапным и, не исключено, смертельным уколом. Голова оленихи показалась из-за кустов. Сперва Ральф подумал, что добыча вот-вот рухнет замертво, но спустя мгновение животное кинулось прочь, с торчащей из шеи стрелой. Кровь из раны не хлестала, а сочилась, – верный признак того, что стрела попала куда-то в мышцу, не повредив важный кровеносный сосуд.
Собаки рванулись вперед, как будто в них тоже вонзились стрелы; за ними без понукания помчались лошади. Ральф был на своем любимом гунтере Гриффе. Он ощутил прилив возбуждения, ради которого, собственно, и жил. Ральф подобрался; шею чуть закололо, возникло непреодолимое желание закричать во весь голос – почти как с женщиной; пожалуй, спроси кто его, он вряд ли смог бы ответить, какое ощущение острее и приятнее.
Люди, подобные Ральфу, жили для того, чтобы сражаться. Короли и графы оделяли их титулами лордов и рыцарей, жаловали деревни и земли, дабы они могли обеспечить себя лошадьми, оруженосцами, оружием и доспехами на случай войны. Но войны случались далеко не каждый год. Иногда по два-три года не бывало даже набегов ради наведения порядка на рубежах мятежного Уэльса или варварской Шотландии. А рыцарям ведь требовалось как-то себя занять, чтобы не утратить ни боеспособности, ни, что было едва ли не важнее, кровожадности. Воин должен убивать, и чем сильнее он хочет убивать, тем лучше это делает.
Отсюда и увлечение охотой. Вся знать, от короля и до мелких лордов вроде Ральфа, охотилась при любой возможности: случалось, по несколько раз в неделю. Это доставляло удовольствие и вселяло уверенность в собственной готовности к сражениям. Часто бывая в Эрлкасле, Ральф охотился с графом Роландом и нередко присоединялся к лорду Уильяму в Кастереме, а когда наезжал в свою деревню Уигли, то отправлялся на охоту в близлежащие леса со сквайром Аланом Фернхиллом. Обычно они поднимали вепря. Мяса с диких свиней выходило не очень много, зато на них было хорошо охотиться, потому что вепри отчаянно отбивались. Также Ральф охотился на лис и – реже – на волков. Но лучше всего были олени – ловкие, быстрые, и удача сулила сотню фунтов отличного мяса.
Лорд в упоении погони ощущал под собою коня – мощный круп, могучие мышцы, крепкие копыта. Олениха между тем исчезла за деревьями, но Барли поняла, куда она побежала, и лошади поскакали следом за собаками. В правой руке Ральф держал копье – длинный ясеневый шест с прокаленным острием. Грифф метнулся в сторону и подпрыгнул, лорд пригнулся под нависающими ветвями и качнулся вместе со скакуном, плотнее стиснув конские бока коленями.
В лесу лошади двигались медленнее и постепенно отставали от оленихи, зато собаки, имевшие преимущество, неслись следом и бешено лаяли. Затем на какое-то время все стихло, и охотники не сразу, но догадались, что олениха, выбежав из чащи на тропу, оторвалась от собак. Лошади на тропе припустили, быстро опередили собак, начали нагонять добычу.
Ральф видел, что та слабеет. На боку животного была кровь – значит, один из псов ее все-таки укусил. Олениха шаталась, каждый шаг давался ей с трудом. Спасение оленей – в умении резко метаться из стороны в сторону, а не в длительном беге; эти животные не в состоянии долго бежать на пределе сил.
Лорд настигал добычу, его кровь взыграла. Он покрепче взялся за копье. Необходимо немалое усилие, чтобы вонзить деревянный наконечник в крепкое тело крупного животного: шкура толстая, мышцы тугие, кости прочные. Лучше всего бить в шею и попасть в яремную вену, мимо позвоночника. Значит, нужно приноровиться, изловчиться и ударить быстро и сильно.
Видя, что преследователи рядом, олениха в отчаянии нырнула в подлесок, благодаря чему сумела снова оторваться. Гунтеры замедлили шаг, продираясь через кусты, которые добыча перепрыгивала без труда. Но тут прибежали собаки, и Ральф понял, что животное обречено.
Обычно собаки гнали добычу до тех пор, пока та не ослабевала настолько, что лошади охотников оказывались к ней вплотную, а человек наносил смертельный удар. Но сегодня вышло иначе.
Когда псы и кони почти нагнали олениху, та вдруг опять метнулась в сторону. Молодой Блейд, ретивый, но довольно бестолковый, припустил за нею прямо перед Гриффом. Намет, которым шел гунтер, не позволил Гриффу ни остановиться, ни увернуться, и конь ударил пса могучей передней ногой. Крепкий мастиф весом около семи-восьми десятков фунтов, оказался серьезным препятствием, и конь споткнулся.
Ральфа выбросило из седла, он выпустил из рук копье и сам полетел по воздуху. Больше всего в тот миг он испугался, что конь упадет сверху и раздавит его. Но в последнее мгновение перед приземлением он успел заметить, что Грифф сумел удержать равновесие и остался на ногах.
Охотник рухнул в колючие кусты, больно расцарапав себе руки и лицо; ветви, по счастью, смягчили падение, но Ральф рассвирепел.
Алан Фернхилл натянул поводья. Барли помчалась за оленихой, но через несколько мгновений вернулась: очевидно, добыча все-таки удрала. Бранясь на чем свет стоит, Ральф поднялся. Алан между тем схватил Гриффа за узду и спешился, удерживая в поводу обеих лошадей.
Блейд без движения лежал на палой листве, кровь сочилась из его пасти. Копыто Гриффа угодило псу в голову. Барли подошла к сыну, понюхала, потыкалась носом, облизала кровь с морды и с растерянным видом отвернулась. Алан дотронулся до пса мыском башмака. Бездыханный Блейд не пошевелился.
– Мертв, – буркнул Фернхилл.
– Эта треклятая глупая псина получила по заслугам, – отозвался Ральф.
Охотники повели лошадей по лесу, высматривая место для отдыха. Вскоре лорд услышал журчание воды и, выйдя к быстрому ручью, узнал окрестности: недалеко находились поля Уигли.
– Давай отдохнем и перекусим.
Алан привязал коней, достал из седельной сумки заткнутый пробкой кувшин, две деревянные кружки и полотняный мешок с едой.
Барли подбежала к ручью и принялась жадно лакать воду. Ральф уселся на берегу, опершись спиной на ствол дерева. Сквайр подсел рядом и протянул лорду кружку с элем и ломоть сыра. Ральф пригубил эль, но от еды отказался.
Фернхилл понимал, что господин не в духе, и потому, когда тот выпил, молча долил ему эля из кувшина. Вдруг оба расслышали женские голоса. Алан вопросительно выгнул бровь, глядя на Ральфа. Барли зарычала. Ральф поднялся, шикнул на собаку и осторожно двинулся на звук. Алан пошел следом.
В нескольких ярдах ниже по течению ручья Ральф остановился и присмотрелся сквозь ветви. Несколько деревенских женщин стирали белье на ближнем берегу, где вода убыстряла бег на каменистой отмели. Сырой октябрьский день выдался прохладным, но не студеным, и крестьянки закатали рукава и подобрали подолы до бедер, чтобы не замочить одежду.
Ральф рассматривал женщин одну за другой. Вон Гвенда, с мускулистыми руками и икрами, к спине привязан четырехмесячный малыш; вон жена Перкина Пег, скребет камнем подштанники мужа. Вон и собственная экономка Ральфа Вира, женщина лет тридцати с грубоватым лицом (как-то он шлепнул ее по седалищу, но она посмотрела на него так, что больше он с нею не заигрывал). Голос, который они с Аланом слышали, принадлежал вдове Губертс, большой любительнице почесать языком – видно, из-за того, что давненько жила одна. Старуха стояла посреди ручья и перекрикивалась с остальными женщинами, делясь деревенскими сплетнями.