Стряпчий повернулся к Эдмунду и негромко, но настойчиво уточнил:
– Горожане когда-либо обращались в королевский суд?
– Нет, только приор…
– Приор, но не приходская гильдия? А раньше, до вас?
– Об этом нет сведений…
– Тогда мы не можем ссылаться на прецедент. Проклятье! – Фрэнсис повернулся к судье. Выражение его лица в мгновение ока сменилось с обеспокоенного на бесстрастное, и стряпчий заговорил таким тоном, будто речь шла о чем-то малозначительном: – Сэр, горожане являются свободными людьми. Статут их корпорации[59] не подлежит сомнению.
– На сей счет нет общего правила, – поспешил возразить Грегори. – В каждом городе свой статут.
– Существуют ли письменные свидетельства такого статута? – спросил судья.
Фрэнсис посмотрел на Эдмунда, но тот покачал головой.
– Ни один приор не согласится записать подобное, – пробормотал олдермен.
– Письменные свидетельства отсутствуют, сэр, но очевидно, что… – начал было Фрэнсис.
– Тогда этому суду надлежит решить, признавать ли их свободными людьми, – перебил судья.
Эдмунд обратился напрямую к сэру Уилберту:
– Сэр, горожане вправе покупать и продавать дома без каких-либо условий. – Этого важного права были лишены зависимые люди, которым требовалось разрешение лорда.
– Но у вас есть феодальные обязательства, – настаивал Грегори. – Вы должны пользоваться мельницами и рыбными садками аббатства.
– Да бросьте вы ваши садки, – проронил судья. – Важнее всего то, в каких отношениях состоит город с королевским правосудием. Допускается ли свободный въезд в город королевского шерифа?
На этот вопрос ответил Грегори:
– Нет, он должен просить разрешения на въезд.
Эдмунд возмущенно воскликнул:
– Таково решение приора, а не наше!
Сэр Уилберт продолжил:
– Прекрасно. Избираются ли в состав королевских присяжных, притязают ли на льготы?
Эдмунд медлил. Годвин же явно возликовал. Труд присяжных отнимал очень много времени, и всякий старался по возможности увильнуть от этого бремени.
После паузы Эдмунд ответил:
– Мы требуем льгот.
– Тогда все ясно, – подытожил судья. – Если вы отказываетесь от этой обязанности на том основании, что являетесь зависимыми, то не можете обращаться в королевский суд через голову лендлорда.
Грегори торжествующе изрек:
– В свете вышесказанного прошу отклонить прошение горожан.
– Да будет так, – произнес судья.
Фрэнсис возмущенно вскинулся:
– Сэр, можно сказать?
– Разумеется, нет.
– Но, сэр…
– Еще одно слово, и я обвиню вас в неуважении к суду.
Фрэнсис умолк и покорно опустил голову.
Сэр Уилберт сказал:
– Следующее дело.
С места поднялся другой стряпчий.
Керис не верила собственным глазам.
Фрэнсис накинулся на нее и на олдермена с упреками:
– Вы должны были предупредить меня, что являетесь зависимыми.
– Мы не зависимые.
– Судья только что решил иначе. Как я могу выиграть дело, не зная его досконально?
Керис решила не спорить. Фрэнсис был из тех молодых людей, кто никогда не признавал своих ошибок.
Годвин лучился самодовольством, и казалось, что вот-вот лопнет. На прощание он не удержался от последнего укола. Приор ткнул пальцем в сторону Керис и Эдмунда и высокопарно молвил:
– Надеюсь, в будущем вы осознаете, сколь мудро покоряться воле Божьей.
– Да ну тебя! – Керис повернулась к отцу: – Выходит, мы совершенно беспомощны! Мы доказали, что имеем право пользоваться сукновальней бесплатно, но Годвин все равно может нас его лишить!
– Похоже на то, – отозвался Эдмунд.
Девушка посмотрела на Фрэнсиса.
– Должен же быть какой-то выход.
– Что ж, вам нужно сделать Кингсбридж полноценным боро, с королевской хартией, которая определит ваши права и свободы, – ответил стряпчий. – Тогда вы сможете обращаться в королевский суд.
Керис ухватилась за эту мысль.
– Как нам это сделать?
– Обратитесь к королю.
– А он дарует нам хартию?
– Если вы докажете, что хартия необходима для уплаты налогов, король вас, конечно, выслушает.
– Тогда нужно попытаться.
– Годвин разъярится, – предупредил Эдмунд.
– Ну и пусть, – мрачно ответила девушка.
– Ты недооцениваешь опасность, – указал отец. – Тебе известно, как он жесток, даже в малом. А то, что ты замыслила, приведет к открытой войне.
– Вот и славно, – равнодушно проговорила Керис. – Война так война.
– О, Ральф, как ты мог такое сотворить! – неверяще проговорила мать.
Мерфин изучал лицо брата в полумраке родительского дома. Ральф, похоже, разрывался между стремлением все напрочь отрицать и желанием оправдаться.
Наконец он пробурчал:
– Она меня соблазнила.
Леди Мод не столько возмутилась, сколько расстроилась.
– Ральф, она ведь жена другого человека!
– Крестьянина.
– И что с того?
– Не беспокойся, мама, лорда ни за что не осудят по обвинению крестьянина.
Мерфин не был так уверен. Ральф всего лишь малый лорд, а вдобавок, судя по всему, вызвал недовольство Уильяма Кастера. Исход суда отнюдь не казался предрешенным.
Отец сурово произнес:
– Даже если тебя не осудят – я молюсь об этом, – подумай о позоре, который ты на нас навлек! Ты же сын рыцаря, как ты мог забыть об этом?
Мерфин ужасался случившемуся, огорчался, но вовсе не удивился. Склонность к насилию ощущалась в Ральфе сызмальства. Мальчишкой он постоянно ввязывался в драки, и Мерфину частенько приходилось спасать брата от кулачных расправ, унимать драчунов разумными словами или шутками. Если бы это гнусное изнасилование совершил не его брат, а кто-то другой, он бы пожелал преступнику петлю на шее.
Ральф неотрывно глядел на Мерфина. Неодобрение брата как будто тревожило его куда сильнее материнского. Он с детства смотрел на старшего брата снизу вверх. Мерфину же просто хотелось, чтобы теперь, когда его уже нет рядом, на Ральфа нашлась какая-нибудь управа и он перестал нападать на других людей.
Разговор с огорченными родителями продолжался бы и дальше, но тут в дверь скромного дома рыцаря постучали и вошла Керис. Она улыбнулась Джеральду и Мод, но выражение ее лица изменилось, когда она увидела Ральфа.
Мерфин догадался, что Керис пришла по его душу, и встал.
– Не знал, что ты вернулась из Лондона.
– Только что приехали. Мы можем поговорить?
Он набросил на плечи накидку, и молодые люди вышли в тусклый свет серого и студеного декабрьского денька. Миновал год с тех пор, как они разорвали свои отношения. Мерфин знал, что беременность Керис закончилась в госпитале, и почти не сомневался, что она сама, преднамеренно, спровоцировала выкидыш. Дважды в последующие недели он упрашивал ее вернуться, но она отказывалась. Это сбивало с толку: юноша чувствовал, что она по-прежнему любит его, но ее отказы не оставляли места надежде. В итоге Мерфин, что называется, махнул рукой и стал ждать, когда время залечит душевную рану. Пока этого не случилось. Когда он видел Керис, сердце начинало биться чаще, а говорить с нею было приятнее, чем с кем-либо другим на свете.
Они прошли по главной улице и свернули в «Колокол». В вечерний час в таверне было тихо. Заказали вино с пряностями.
– Мы проиграли дело, – сказала Керис.
Мерфин опешил:
– Разве это возможно? У вас же было завещание приора Филиппа…
– Что проку-то? – Мерфин видел, что Керис глубоко удручена. – Хитроумный стряпчий Годвина заявил, что жители Кингсбриджа – люди зависимые, а значит, не имеют права обращаться в королевский суд. Так что судья отказался рассматривать дело.
Юноша разозлился:
– Глупость какая! Получается, приор может творить все, что ему заблагорассудится, и законы с хартиями ему не указ?
– Вот именно.
Мерфин понял, что не стоит досаждать Керис, повторяя то, что она сама наверняка твердила себе множество раз. Он подавил свое раздражение и попытался мыслить по-деловому.
– Что ты собираешься делать?
– Подавать прошение о хартии боро. Тогда город избавится от произвола приора. Наш стряпчий думает, что дело верное. Он, кстати, был уверен, что мы выиграем иск по сукновальне. Королю позарез нужны деньги на войну с Францией, нужны богатые города, которые платят налоги.
– Сколько понадобится времени, чтобы получить хартию?
– А вот это плохие новости. По меньшей мере год, а может, и больше.
– То есть ты пока не сможешь производить свое сукно.
– Не на старой сукновальне.
– Работы на мосту придется остановить.
– Я не вижу выхода.
– Проклятье! – Сущая нелепость! У них имелись все средства для того, чтобы вернуть городу процветание, но упрямство единственного человека оказалось непреодолимым препятствием. – Как мы заблуждались насчет Годвина.
– И не говори.
– Нужно избавляться от его власти.
– Знаю.
– Желательно пораньше, чем через год.
– Как бы я этого хотела.
Мерфин задумался, одновременно исподтишка рассматривая Керис. Она пришла в новом платье, явно из Лондона, разноцветном на новый манер, и это платье придавало ее облику игривость, пускай лицо девушки и было озабоченным. Цвета платья, темно-зеленый и неглубокий синий, как будто заставляли ее глаза искриться, а кожа словно светилась. Такое между ними двоими случалось нередко. Он мог говорить с нею о чем-то важном: скажем, о мосте – теперь они редко обсуждали что-то еще, – а потом вдруг спохватывался и ловил себя на том, что любуется ею.
Пока он размышлял обо всем этом, та доля рассудка, которая была сосредоточена на повседневных делах, подсказала решение:
– Нам нужна своя сукновальня.
Керис покачала головой:
– Не пойдет. Это против закона, и Годвин велит констеблю Джону ее снести.
– А если не в городе?
– В лесу, что ли? Тоже незаконно. Хочешь напустить на нас королевского вердерера?