«Да твоя же сестра», — подумала Керис. Интересно, знал ли об этом Филемон.
— Вот свидетельство одной послушницы, — передал слово обвинитель от церкви.
Встала Элизабет Клерк. Она заговорила тихим голосом, опустив глаза — само монашеское смирение.
— Я буду говорить чистую правду, так как надеюсь спастись. Я была обручена с Мерфином Мостником.
— Ложь! — крикнул зодчий.
— Мы любили друг друга и были счастливы, — продолжала монахиня. — Но неожиданно он переменился. Стал словно чужим. Холодным.
Филемон спросил:
— Ты замечала еще что-нибудь необычное, сестра?
— Да, брат. Я видела у него нож в левой руке.
Толпа снова ахнула. Все знали, что левой рукой пользуются те, кого заколдовали, хотя Мерфин одинаково хорошо управлялся и правой, и левой. Клерк продолжила:
— А потом он сказал, что женится на Керис.
Странно, думала Суконщица, вот так можно чуть-чуть видоизменить правду, и белое станет черным. Она-то знала, что случилось на самом деле. Мерфин и Элизабет были друзьями до тех пор, пока Клерк ясно не дала ему понять, что дружбы ей недостаточно. Фитцджеральд ответил, что не может разделить ее чувства, и они расстались. Но сатанинское заклятие, конечно, куда интереснее.
Может, Клерк и впрямь убедила себя в этом, но Филемон-то прекрасно все понимал. А послушник — орудие Годвина. Как же совесть позволяет аббату поддерживать такие чудовищные наветы? Или он убедил себя, что благо аббатства оправдывает любую клевету?
— Я никогда не смогла бы полюбить другого человека, поэтому решила посвятить свою жизнь Богу, — закончила Элизабет и села.
Керис понимала, что это сильное свидетельство, и на душе у нее стало пасмурно, как в зимний день. Тот факт, что Клерк стала монахиней, придавал ее высказываниям правдоподобия. Похоже на вымогательство: «Неужели можно мне не поверить, когда я принесла такую жертву?» Прихожане затихли, став свидетелями вовсе не такого веселого зрелища, как суд над безумной старухой. Их соседка боролась не на жизнь, а на смерть. Филемон продолжил:
— Самым сильным, милорд епископ, является обвинение близкого родственника обвиняемой, ее деверя Элфрика Строителя.
Суконщица не поверила своим ушам. Ее уже обвинили двоюродный брат Годвин, друг Филемон и Элизабет, но это хуже всего. Со стороны мужа сестры выступить против нее — неслыханное предательство. Конечно, после такого все перестанут его уважать. Элфрик встал. Нарочитая дерзость на его лице сказала Керис, что ему стыдно.
— Я буду говорить чистую правду, так как надеюсь спастись, — начал он.
Девушка поискала глазами сестру, но не нашла. Будь Алиса здесь, она, конечно же, остановила бы мужа. Никаких сомнений, Элфрик под каким-нибудь предлогом велел жене остаться дома. Наверно, бедняжка вообще ничего не знает. Свидетель обвинения продолжил:
— Керис разговаривает неизвестно с кем в пустой комнате.
— С духами? — подтолкнул его Филемон.
— Боюсь, что да.
В толпе послышался ропот ужаса. Керис действительно часто разговаривала вслух, считая это безобидной привычкой, которая, правда, время от времени ставила ее в неловкое положение. Отец говорил, что так делают все люди с развитым воображением. Теперь эта привычка обрекает ее на гибель. Девушка заставила себя смолчать. Лучше пускай говорят что хотят, а потом она опровергнет обвинения по очереди.
— А когда обвиняемая это делает? — спросил Элфрика Филемон.
— Когда думает, что ее никто не видит.
— И что она говорит?
— Слова разобрать трудно. Может, это даже какой-то незнакомый мне язык.
И опять все ахнули: считалось, что ведьмы и их сообщники имеют собственный язык, чтобы их никто не понимал.
— А как вам кажется, что она говорит?
— Судя по интонации, просит помощи, призывает удачу, проклинает тех, кто принес ей несчастье, — что-то в таком роде.
— Это не свидетельство! — крикнул Мерфин, а когда все обернулись на него, добавил: — Элфрик признал, что не разбирает слов и все придумал.
Среди разумных горожан раздался одобрительный ропот, но не такой громкий или возмущенный, как хотелось бы Керис. Наконец заговорил епископ Ричард:
— Тихо. Нарушителей спокойствия выведет констебль. Пожалуйста, продолжай, брат Филемон, но не приглашай больше свидетелей, которые все выдумывают и признают, что правды не знают.
Все-таки справедливо, подумала Керис. Семейство Ричарда не любило Годвина за скандал, связанный со свадьбой Марджери. С другой стороны, епископ не может хотеть, чтобы город вышел из-под влияния аббатства. Хотя бы он занял нейтральную позицию. В ней вспыхнула надежда. Филемон спросил Элфрика:
— Как вы думаете, сообщники, с которыми она разговаривает, как-нибудь ей помогают?
— Наверняка. Друзьям Керис, тем, к кому она благоволит, везет. Мерфин стал удачливым строителем, хотя так и не закончил ученичество у плотника. Марк Ткач был бедняком, а теперь богатей. Подруга Керис Гвенда вышла замуж за Вулфрика, помолвленного с другой девушкой. Как же все это могло произойти без потусторонней помощи?
— Благодарю вас.
Элфрик сел. Когда Филемон еще раз повторил все им сказанное, Керис охватила паника. Девушка изо всех сил пыталась отогнать воспоминания, как секли Полоумную Нелл, привязанную к телеге, и сосредоточиться на том, что сказать в свою защиту. Конечно, она без труда разобьет в пух и прах каждое так называемое свидетельство, но этого может оказаться недостаточно. Нужно объяснить, зачем люди оболгали ее, показать их побуждения.
Когда Филемон закончил, Годвин спросил, имеет ли обвиняемая что-нибудь сказать. Громко, куда увереннее, чем себя чувствовала, Керис ответила:
— Еще бы. — Заставив себя ждать, девушка прошла вперед, чтобы не одни обвинители говорили как власть имеющие. Подошла к креслу Ричарда и посмотрела ему в глаза. — Милорд епископ, я буду говорить чистую правду, так как надеюсь спастись… — Затем повернулась к людям и добавила: — Чего, как я заметила, не сказал Филемон.
Годвин перебил:
— Монах не обязан приносить присягу.
Керис повысила голос:
— Как удобно, иначе ему пришлось бы гореть в аду за всю ту ложь, которую он сегодня нагородил!
«Очко в мою пользу», — подумала Суконщица, и надежда ее усилилась. Она обращалась к людям. Хотя решение будет принимать епископ, настроение толпы окажет на него большое влияние. Ричарда нельзя назвать человеком высоких принципов.
— Знахарка Мэтти многих вылечила в этом городе, — начала Керис. — Ровно два года назад, когда рухнул мост, она в числе остальных, не жалея сил, помогала раненым, работая вместе с матерью Сесилией и монахинями. Сегодня я вижу в соборе многих из тех, кто прибегнул в тот ужасный день к ее помощи. Кто-нибудь слышал, как Знахарка тогда призывала дьявола? Если да, пусть скажет.
Девушка помолчала, чтобы сама по себе тишина воздействовала на слушателей, и указала на Медж Ткачиху:
— Настой Мэтти как-то сбил жар у твоей дочери. Что она тебе говорила?
Медж испугалась. Да и кто не испугался бы, когда просят свидетельствовать в пользу ведьмы. Но Ткачиха была очень обязана Керис. Распрямила плечи, вздернула подбородок и ответила:
— Мэтти говорила мне: «Молись Богу, только он может исцелить».
Керис обратилась к констеблю:
— Джон, Знахарка сняла тебе боль, когда Мэтью Цирюльник вправлял сломанную кость. Что она при этом говорила?
Джон привык стоять на стороне обвинителей и тоже почувствовал себя неловко, но уверенно сказал правду:
— «Молись Богу, только он может исцелить».
Суконщица вновь обратилась к людям:
— Все вы прекрасно знаете, что Мэтти не ведьма. В таком случае, спрашивает брат Филемон, почему же она бежала? Вопрос несложный. Просто испугалась тех наветов, что возвели и на меня. Скажите, женщины, кто из вас, обвиненный в ереси, чувствовал бы себя уверенно, доказывая свою невиновность церковному суду?
Девушка посмотрела на известных женщин города — Либ Колесницу, Сару Трактирщицу, Сюзанну Чепстоу.
— Почему я мешала красители по ночам? Да потому что дня не хватало! Как и многим из вас, моему отцу не удалось продать шерсть на прошлогодней ярмарке, и мне хотелось превратить ее во что-то такое, что купили бы. Оказалось очень трудно найти рецепт, но я добилась этого тяжелым трудом в течение многих часов, дней и ночей, но без помощи Сатаны.
Суконщица перевела дыхание и продолжила другим тоном, легче:
— Меня обвинили в том, что я приворожила Мерфина. Должна признать, это сильное обвинение. Посмотрите на сестру Элизабет. Пожалуйста, встань, сестра.
Клерк неохотно встала.
— Она красива, не правда ли? Также умна. И дочь епископа. О, простите, милорд епископ, я вовсе не хотела никого обидеть.
Эта дерзкая шпилька вызвала подавленный смех. Годвин был взбешен, но Ричард подавил улыбку.
— Сестра Элизабет не может понять, почему ей предпочли меня. Я и сама этого не понимаю. Необъяснимым образом Мерфин любит меня, такую вот простую девушку. — Послышался смех. — Очень жаль, что Элизабет огорчена. Если бы мы жили во времена Ветхого Завета, Мерфин женился бы на обеих и все были бы счастливы. — Смех стал громче. Керис подождала, пока он стихнет, и серьезно добавила: — Но еще хуже, что обычная ревность отвергнутой женщины в лживых устах послушницы превратилась в серьезное обвинение в ереси.
Филемон встал с протестом против обвинения в лживости, но епископ Ричард махнул рукой:
— Пусть говорит.
Решив, что с Элизабет расправилась, Керис двинулась дальше:
— Признаю, иногда я отпускаю грубые слова, особенно когда одна и зашибу палец на ноге. Но вы можете спросить, почему мой деверь свидетельствует против меня, выдумывая, будто я призываю злых духов. Думаю, мне известен ответ на этот вопрос. — Девушка помолчала и заговорила очень серьезно: — Мой отец болен. Если он умрет, его состояние будет поделено между мной и сестрой. Но если сначала умру я, то сестра получит все. А моя сестра — жена Элфрика. — Суконщица помолчала и, прищурившись, осмотрела толпу. — Вы потрясены? Я тоже. Но убивают и за меньшие деньги.