— Мы получили письмо от нашего лорда епископа в ответ на жалобу относительно кражи аббата Годвина.
Сестры зашумели. Этого ответа ждали долго. Король Эдуард почти целый год после гибели Ричарда не назначал епископа. Граф Уильям всеми силами пытался протолкнуть дельного помощника графа Роланда, Джерома, но монарх в конечном счете остановился на графе Анри Моне, родственнике королевы из Эно, что в Северной Франции. Епископ Анри прибыл в Англию для поставления, затем отправился в Рим за санкцией папы, вернулся и, лишь поселившись в ширингском дворце, ответил Сесилии. Та продолжила:
— Епископ не намерен принимать никаких мер, утверждая, что кража имела место при епископе Ричарде, то есть в прошлом.
Сестры ахнули. Они терпеливо ждали, уверенные, что в конце концов справедливость восторжествует, и подобное решение стало сильным ударом. Керис уже видела письмо и не удивилась. Понятно, новый епископ не хочет начинать свое служение ссорой с аббатом Кингсбриджа. Значит, Анри — прагматик, а не человек принципов, что свойственно некоторым высоким клирикам.
И все-таки смотрительница госпиталя расстроилась. Решение означало, что в ближайшем будущем о новом госпитале только для больных нечего и мечтать. Уговаривала себя не горевать: аббатство сотни лет существовало без этой роскоши и, конечно же, просуществует еще лет десять. Но с другой стороны, целительница не могла не злиться, видя, как быстро распространяются заболевания вроде того, что Молдвин Повар привез на шерстяную ярмарку в позапрошлом году. Никто точно не понимал, как они передаются: от взгляда ли больного, от прикосновения или просто местонахождения в одном помещении, — но не могло быть никаких сомнений, что многие болезни переходят с одного на другого и решающую роль играет какой-то контакт с больным. Однако на время ей придется об этом забыть. Сестры возмущенно роптали. Послышался громкий голос Мэр:
— Монахи будут ликовать.
Она права, подумала Керис. Годвин и Филемон после очевидной кражи вышли сухими из воды и не переставали твердить, что использование братьями денег сестер не является воровством, так как все во славу Божью, и теперь их заверял в этом епископ. Жестокое поражение, особенно для Керис и Мэр. Но мать Сесилия не собиралась тратить время на бесплодные сожаления.
— Это не ваша вина, а, пожалуй, моя, — признала она. — Мы просто оказались слишком доверчивы.
«Может, ты и доверяла Годвину, я-то нет», — думала сестра, но молчала как рыба. Хотела послушать Сесилию. Настоятельница собиралась провести назначения, однако никто не догадывался какие.
— В будущем мы должны быть осторожнее. Нужно построить собственную сокровищницу, куда братьям доступа не будет. Я бы даже хотела, чтобы они вообще не знали о ее местоположении. Сестра Бет, которую мы благодарим за многолетнюю и верную службу, отныне не казначейша, ее место займет сестра Элизабет — я полностью ей доверяю.
Целительница попыталась скрыть досаду. Девять лет назад Клерк свидетельствовала против нее в суде. Сесилия ее простила, но Керис не простит никогда. Однако поморщилась она не только из-за этого. Озлобленная и нечестная помощница ризничей позволяла эмоциям влиять на принимаемые ею решения. На таких людей нельзя положиться. Настоятельница продолжала:
— Сестра Маргарита просила позволения больше не быть келарем, и ее место займет сестра Керис.
Врачевательница еще больше расстроилась, так как надеялась стать помощницей настоятельницы. Попыталась улыбнуться, но это оказалось непросто. Похоже, Сесилия вообще не намерена назначать себе помощницу. Теперь у нее их целых две — Керис и Элизабет, вот пусть и повоюют. Целительница поймала взгляд Клерк, в котором светилась почти неприкрытая ненависть.
— Сестра Мэр под руководством Керис будет смотрительницей госпиталя.
Мэр просияла от удовольствия. Она была рада назначению, но еще больше радовалась тому, что над ней встанет Керис. И врачевательнице понравилось это решение. Спутница по французскому путешествию тоже чистюля и не верит в кровопускания. Не получив желаемого, Суконщица постаралась изобразить довольство, когда пошли более мелкие назначения. После заседания она подошла к Сесилии и поблагодарила ее.
— Не думай, что это было легко, — ответила настоятельница. — У Элизабет есть и голова, и решительность, и она постоянна в том, в чем ты легкомысленна. Но у тебя есть фантазия, и ты добиваешься от людей всего, на что они способны. Мне нужны вы обе.
Керис не могла спорить с характеристиками настоятельницы. «Она действительно хорошо меня знает, — печально подумала новая сестра-келарь. — Лучше всех на свете, после смерти отца и отъезда Мерфина». Ее накрыла волна любви. Сесилия похожа на курицу-наседку, которая вечно заботится о своих птенцах.
— Я сделаю все, чтобы оправдать ваши ожидания, — пообещала Суконщица и вышла из трапезной.
Нужно проведать Старушку Юлию. Сколько ни талдычила целительница молодым монахиням, никто не ухаживал за Юлией так, как сама Керис. Все словно считали, что беспомощная старуха не нуждается в удобстве. Только Керис следила за тем, чтобы у старой монахини было одеяло в мороз, питье, когда ей хочется пить, чтобы ее своевременно провожали в отхожее место. Керис решила сделать горячий настой, обычно бодривший Старушку. Прошла в аптеку и поставила на огонь маленький ковшик воды. Вошла Мэр, закрыв за собой дверь.
— Как чудесно! Мы будем работать вместе.
Новая смотрительница госпиталя обняла и поцеловала Керис в губы. Та коротко прижала ее к себе, затем высвободилась из объятий:
— Не надо так меня целовать.
— Но я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю, но по-другому.
Керис действительно относилась к Мэр с нежностью. Сестры сблизились во Франции, когда вместе рисковали жизнью, но она не хотела повторять то, чему поддалась однажды.
— Хорошо, — вздохнула Мэр. — Пока ты меня любишь, хоть чуть-чуть, я счастлива. Ты ведь не перестанешь меня любить?
Целительница залила травы кипятком.
— Когда будешь такой же старой, как Юлия, обещаю принести тебе настой.
На глазах у монахини выступили слезы.
— Такого мне еще никто не говорил.
Керис вовсе не имела в виду обет вечной любви.
— Не хнычь. — Врачевательница перелила настой в деревянную кружку. — Пойдем посмотрим, как там Юлия.
Через аркаду они вошли в госпиталь. Возле алтаря стоял мужчина с густой рыжей бородой.
— Да благословит тебя Бог, путник, — приветствовала Керис.
Мужчина показался ей знакомым. Он не ответил на приветствие, лишь пристально посмотрел золотисто-карими глазами. Узнав его, Керис уронила кружку.
— О Господи. Это ты.
Строитель не сомневался: эти несколько мгновений, пока она не узнала его, запомнятся на всю жизнь, что бы с ним ни случилось. Мостник жадно всматривался в лицо, которое не видел девять лет. Закружилась голова, мастер словно в жаркий день нырнул в холодную воду — так дорого ему это лицо. Бывшая невеста почти не изменилась, даже не казалась старше: опасения не подтвердились. Ей теперь тридцать, но она так же стройна и порывиста, как в двадцать. Быстро, решительно зашла в госпиталь с деревянной кружкой какого-то лекарства, посмотрела на него, помедлила и выронила кружку. Фитцджеральд блаженно улыбнулся.
— Ты здесь. А я думала, во Флоренции.
— Я очень рад, что вернулся.
Керис посмотрела на лужу на полу. Сопровождавшая ее монахиня спохватилась:
— Не волнуйся, я приберу. Иди поговори.
Мерфин заметил, что вторая сестра симпатичная, хотя почему-то грустная до слез, но был слишком взволнован, чтобы придать этому значение.
— Когда ты приехал?
— Час назад. Хорошо выглядишь.
— А ты… такой мужчина.
Строитель рассмеялся.
— Почему вернулся?
— Длинная история. Но я хотел бы ее тебе рассказать.
— Пойдем на улицу.
Едва коснувшись его руки, она кивнула на выход. Вообще-то монахиням не разрешалось дотрагиваться до мирян и вести приватные беседы с мужчинами, но для нее правила всегда были условны. Мастер обрадовался, что за девять лет она не стала командиршей. Показав на скамейку возле огорода, Мерфин вспомнил:
— Здесь я сидел с Марком и Медж девять лет назад, в тот день, когда ты поступила в монастырь. Медж говорила, что ты не хочешь меня видеть.
Керис кивнула.
— Это был самый несчастный день в моей жизни, но я знала, что, если увижусь с тобой, все будет еще хуже.
— В моей тоже; только я хотел тебя видеть — не важно, к лучшему или к худшему.
Керис посмотрела на него, как всегда, честными зелеными глазами с золотистыми пятнышками.
— Звучит как упрек.
— Может, это и есть упрек. Я был очень зол на тебя. Вне зависимости от твоего решения мне казалось, ты должна была кое-что объяснить.
Не предполагал заводить этот разговор, но теперь ничего не мог с собой поделать. Керис не извинялась.
— Но все очень просто. Мне было невмоготу. Если бы меня заставили с тобой говорить, по-моему, я покончила бы с собой.
Фитцджеральд растерялся. Все эти девять лет он считал, что в тот день она думала только о себе. Теперь же стало ясно, что, предъявляя ей подобные обвинения, о себе думал он. Да, Керис всегда умела переубеждать. Тяжело, но она права. Развернувшись, оба пошли по лужайке. Небо затянули облака, солнце скрылось.
— В Италии страшная эпидемия. Ее называют «la moria grande».
— Слышала. В Южной Франции вроде тоже. Звучит жутко.
— Я болел. Правда, выздоровел, что случается не часто. Моя жена Сильвия умерла.
Керис широко раскрыла глаза.
— Мне жаль. Тебе, вероятно, очень грустно.
— Вся ее семья умерла, мои заказчики тоже. Вроде бы представился подходящий момент вернуться домой. А ты?
— Меня только что назначили келарем, — с явной гордостью поделилась она.
Мерфину это показалось мелковато, особенно после пережитого им ужаса. Однако в жизни женского монастыря такие вещи важны. Мастер поднял глаза на огромный собор:
— Во Флор