енции стоит удивительный собор. Весь в орнаменте из разноцветных камней. Но мне больше нравится резное, одноцветное оформление.
Пока он осматривал башню — серый камень на фоне серого неба, — пошел дождь. Вошли в храм. Там было около десятка людей: посетители города любовались архитектурой, кто-то молился, два послушника мыли пол.
— Помню, как обнимал тебя за этой колонной, — улыбнулся Мерфин.
— Я тоже, — отвернулась Керис.
— Ты для меня значишь то же, что и тогда. Вообще-то я именно поэтому и приехал.
Бывшая невеста развернулась и сердито посмотрела на него:
— Но ты женился.
— А ты стала монахиней.
— Но как же ты мог жениться на ней… на Сильвии, если любил меня?
— Мне казалось, я смогу забыть тебя. Но не получилось. Уже потом, когда думал, что умру, понял, что так и не освободился от тебя.
Ее гнев прошел так же быстро, как и вспыхнул, на глазах показались слезы.
— Я знаю. — Она опять отвернулась.
— И ты тоже.
— Во мне ничего не изменилось.
— А ты пыталась?
Врачевательница посмотрела ему в глаза.
— Одна монахиня…
— Та, что была с тобой в госпитале?
— Откуда ты знаешь?
— Она заплакала, увидев меня. Я сразу не понял почему.
— Мэр дорога мне. И любит меня. Но…
— Но это совсем не то.
— Да.
Мерфин ликовал, однако попытался не показать этого.
— В таком случае ты должна снять с себя обет, покинуть монастырь и выйти за меня замуж.
— Покинуть монастырь?
— Понимаю, сначала нужно снять приговор за колдовство, но это, несомненно, осуществимо — мы подкупим епископа, архиепископа, даже папу, если нужно. Я могу себе это позволить…
Она-то как раз сомневалась, что все так легко, но это не главное.
— Я, конечно, не против… Но понимаешь, я обещала Сесилии оправдать ее доверие… Мне нужно помочь Мэр освоиться на новой должности… Мы должны построить новую сокровищницу… И только я как следует ухаживаю за Старушкой Юлией…
Фитцджеральд растерялся.
— Это так важно?
— Еще бы! — рассердилась Керис.
— Я думал, монастырь — место, где молятся старушки.
— И лечат больных, и кормят бедных, и возделывают тысячи акров земли. Это по меньшей мере так же важно, как строить мосты и церкви.
Об этом зодчий не подумал. Возлюбленная всегда скептически относилась к религиозным строгостям. Она поступила в монастырь под давлением, это была тогда единственная для нее возможность остаться в живых. Но оказалось, приговоренная полюбила свою кару.
— Ты похожа на заключенного, который упирается и не хочет выходить из темницы, хотя дверь широко открыта.
— Дверь не открыта. Мне придется снять обет. Мать Сесилия…
— Все эти вопросы можно решить. Давай сразу и начнем.
Монахиня выглядела очень несчастной.
— Не знаю.
Строитель видел, что она мечется, и дивился.
— Да ты ли это? — с сомнением спросил Мерфин. — Ты же всегда ненавидела лицемерие и вранье, которые видела в аббатстве. Ленивые, жадные, лживые, деспотичные…
— Да, это верно по отношению к Годвину и Филемону.
— Тогда покинь эту обитель.
— И что дальше?
— Выходи за меня замуж, что же еще.
— И все?
И вновь Мостник растерялся.
— Это все, чего хочу я.
— Неправда. Ты еще хочешь строить дворцы и замки. И самое высокое здание в Англии.
— Если тебе нужно о ком-то заботиться…
— То что?
— У меня есть трехлетняя дочь. Ее зовут Лолла.
Это, кажется, привело Керис в чувство. Она вздохнула.
— Я занимаю довольно высокую должность в женском монастыре, где тридцать пять монахинь, десять послушниц и двадцать пять служек, где есть школа, госпиталь и аптека. И ты просишь меня бросить все это, чтобы ходить за маленькой девочкой, которую я никогда не видела.
Фитцджеральд больше не спорил.
— Я только знаю, что люблю тебя и хочу быть с тобой.
Помощница Сесилии невесело усмехнулась:
— Если бы ты сказал мне только это и больше ничего, может, и уговорил бы.
— Я растерялся. Так ты мне отказываешь?
— Не знаю.
55
Уснуть Мерфин не мог. Он привык спать на постоялых дворах, а сопение Лоллы только успокаивало его, но сейчас думал и думал о Керис. Его глубоко потрясла реакция любимой. Мастер понял, что толком не пытался даже представить, каково Керис будет увидеть его. Лишь в кошмарах переживал, что она могла измениться, а в глубине души надеялся на радостное примирение. Конечно, Керис его не забыла, но Фитцджеральд понимал, что девять лет бывшая невеста не только тосковала о нем. Суконщица не из таких.
И все-таки Мостник ни за что не поверил бы, что возлюбленная так привяжется к своему делу. Строптивица всегда настороженно относилась к Церкви. С учетом того, насколько опасно было критиковать ее, она могла скрывать правду. Поэтому, узнав, что Керис не так уж и хочет покидать монастырь, мастер пал духом. У него еще укладывалось в голове, что дочь Эдмунда боится смертного приговора, вынесенного епископом Ричардом, или того, что с нее не снимут обет, но правды строитель и предположить не мог: монастырская жизнь наполнила ее, монахиня вовсе не стремится расстаться с ней и выйти за него замуж.
Мерфин разозлился. Нужно было сказать: «Я проехал тысячу миль, чтобы просить тебя стать моей женой. Как ты можешь говорить „не знаю“?» Придумал еще кучу ответов. Может, и хорошо, что они сразу не пришли в голову. Пока она попросила дать ей время прийти в себя и подумать. Мерфин согласился — а что ему еще оставалось? — но душа болела почти непереносимо. Наконец архитектор погрузился в беспокойный сон.
Лолла разбудила его привычно рано, и они спустились поесть каши. Зодчий подавил желание тут же пойти в госпиталь и поговорить с Керис. Она просила подождать, так чего ее дергать — будет только хуже. Вдруг Мерфина осенило: его ждет, быть может, еще немало потрясений, — и неплохо бы узнать все, что произошло в Кингсбридже.
Марк и Медж Ткачи жили на главной улице в большом доме, который купили, занявшись, благодаря дочери Эдмунда, сукноделием. Фитцджеральд еще помнил, как они с четырьмя детьми ютились в одной комнате размером ненамного больше ткацкого станка Марка. В новом доме каменный нижний этаж использовался под склад и лавку, а жилые комнаты находились в деревянной пристройке наверху. Мостник застал Медж в лавке — она как раз принимала телегу, груженную алым сукном, только что прибывшую с одной из загородных сукновален. Ей было уже под сорок, в волосах пробивалась седина. Ткачиха стала совсем пухленькой, с выпирающей грудью и мощным задом. Благодаря выступающему подбородку и уверенной манере держаться она напоминала Мерфину чуть нахального голубя.
С Медж работали двое повзрослевших старших детей — красивая девушка лет семнадцати и крепкий парень лет двадцати. Мастер вспомнил их — худенькую Дору в рваном платьице и робкого Джона. Теперь Джон с легкостью поднимал тяжелые тюки с сукном, а Дора пересчитывала их, делая зарубки на палочке. Мостник вдруг почувствовал себя старым. «Да мне всего тридцать два», — подумал он, но, когда смотрел на Джона, ему казалось, что все-таки больше. Увидев гостя, Медж вскрикнула от удивления и радости. Она обняла его и расцеловала в заросшие щеки, а затем принялась кудахтать над Лоллой.
— Я думал, они будут вместе играть, — печально улыбнулся Мерфин. — Но твои, разумеется, уже выросли.
— Деннис и Ной в монастырской школе, — ответила Медж. — Им тринадцать и одиннадцать. Но Дора затискает твою дочь, она любит детей.
Девушка подняла Лоллу:
— У нашей кошки там котята. Хочешь посмотреть?
Лолла залопотала по-итальянски, и Дора, приняв это за согласие, увела ее. Ткачиха оставила Джона разгружать телегу и пригласила старого друга наверх.
— Марк уехал в Малкомб. Мы вывозим часть сукна в Бретань и Гасконь. Вернется сегодня или завтра.
Фитцджеральд уселся в гостиной и, поблагодарив хозяйку за эль, отметил:
— Судя по всему, Кингсбридж процветает.
— Шерстяная торговля из-за налогов на войну идет неважно. Выстраивается цепочка оптовых торговцев, чтобы король получал свою долю. В Кингсбридже осталось лишь несколько крупных купцов. Петронилла ведет дело Эдмунда, но с прошлым не сравнить. К счастью, наладилась торговля готовым сукном — по крайней мере здесь.
— Аббатом все еще Годвин?
— К сожалению, да.
— И все еще ставит палки в колеса?
— Противится любым переменам и запрещает все новшества. Например, Марк предлагал разрешить рынок не только по воскресеньям, но и по субботам.
— Что же Годвин мог на это возразить?
— Что люди получат возможность приезжать на рынок, не заходя в церковь, а это плохо.
— Но в церковь можно ходить и в субботу.
— У этого кружка всегда наполовину пустая, а не наполовину полная.
— Но с ним, конечно, сражается приходская гильдия.
— Не часто. Олдермен теперь Элфрик. Они с Алисой получили почти все состояние Эдмунда.
— Олдерменом не обязан становиться самый богатый человек в городе.
— Однако обычно так и бывает. Не забудь, Элфрик нанимает множество ремесленников — плотников, каменщиков — и является важнейшим покупателем строительных материалов. Очень многие, по сути, вынуждены поддерживать его.
— А Элфрик всегда был тесно связан с Годвином.
— Именно. Этот болван получает все заказы аббатства, то есть почти на все городские здания.
— Но он же негодный строитель!
— Странно, правда? — задумалась Медж. — Годвину бы взять настоящего мастера, однако настоятель этого не делает. Для него самое главное, чтобы человек беспрекословно его слушался и потакал всем желаниям.
Мерфин приуныл. Ничего не изменилось, враги все еще в силе. Не исключено, что ему не так-то просто будет вернуться к прежней жизни.
— Значит, нет для меня хороших новостей. — Он встал. — Пойду посмотрю свой остров.
— Марк зайдет к тебе, как вернется.
Мастер заглянул к девочкам, но Лолле было так хорошо с Дорой, что он оставил ее и побрел к реке. Еще раз осмотрел трещины на мосту, но долго изучать их ни к чему: причина ясна. Обошел остров Прокаженных. Здесь тоже мало что изменилось: в западной части сохранилось несколько пристаней и складов, а к востоку от дороги, что вела от одного моста к другому, высился всего один дом — его собственный, который он оставил Джимми.