монахи умерли. На кухне царил беспорядок, печь в пекарне остыла. Шаги эхом отдавались в серых стылых арках. У входа в церковь посланцы из Кингсбриджа столкнулись с братом Томасом.
— Вы нашли нас! — воскликнул он. — Слава Богу.
Керис обняла брата, зная, что женское тело оставляет его равнодушным.
— Я так рада, что ты жив.
— Я болел, но выздоровел.
— Не многие выживают.
— Знаю.
— Расскажи нам все.
— Годвин и Филемон разработали хороший план. Почти никого не предупредили. На заседании капитула аббат напомнил историю Авраама и Исаака, пытаясь доказать с ее помощью, что Бог иногда велит нам совершать поступки, кажущиеся дурными, а затем сообщил, что ночью мы уходим. Большинство монахов обрадовались возможности бежать от чумы, а тем, кто смутился, напомнили об обете послушания.
Керис кивнула:
— Могу себе представить. Трудно не подчиниться приказу, когда он совпадает с собственными интересами.
— Я не горжусь собой.
Настоятельница дотронулась до его искалеченной левой руки:
— Я вовсе не хотела попрекнуть тебя. Томас.
Мерфин покачал головой:
— И все-таки странно, что о своем долге забыли все до единого.
— Понимаешь, Годвин не сказал, куда мы направляемся. Большинство не знали даже, где мы оказались. Пришлось спрашивать местных монахов.
— Однако чуму вы привезли с собой.
— Ну вы же видели кладбище. Там покоится вся братия обители, кроме аббата Савла. Он похоронен в церкви. Умерли и почти все кингсбриджские монахи. Некоторые, правда, бежали и отсюда. Одному Богу известно, что с ними.
Керис припомнила, что Томас был особенно дружен с задумчивым монахом на пару лет моложе его. После некоторого колебания спросила:
— А брат Матфей?
— Умер, — резко ответил помощник ризничего. На глазах его показались слезы, и он смущенно отвернулся.
— Мне очень жаль.
— Многие потеряли близких.
Целительница решила, что милосерднее не топтаться на этом вопросе.
— А что Годвин и Филемон?
— Филемон бежал. Годвин жив-здоров, не заразился.
— У меня для него известия от епископа.
— Могу себе представить.
— Отведи-ка меня к нему.
— Он в церкви. Не встает с постели в боковой капелле и уверен, что поэтому и не заболел. Пойдемте.
Через аркаду прошли в маленькую церковь, где пахло скорее как в дормитории. Фреска на западной стене, изображающая Страшный суд, показалась мрачно уместной. Неф был усыпан соломой и одеялами, словно здесь спал целый отряд, но единственным живым человеком оказался Годвин. Он с распростертыми руками лежал ниц на грязном полу перед алтарем. На секунду Керис испугалась, что он умер, но потом поняла, что это поза кающегося. Томас буркнул:
— К вам гости, отец-настоятель.
Аббат не пошевелился. Монахиня сначала решила, что он работает напоказ, но что-то в его неподвижности подсказало — двоюродный брат искренне ищет прощения. Затем он медленно встал и повернулся. Похудел, побледнел, был устал и встревожен.
— Это вы, — без выражения произнес беглец.
— Мы нашли тебя, Годвин.
Аббатиса не собиралась называть его отцом-настоятелем. Заурядный негодяй, и она его нашла. Настоятельница испытывала глубокое удовлетворение. Годвин спросил:
— Меня выдал Тэм Невидимка?
Умен, как всегда, подумала Керис.
— Ты пытался избежать справедливости, но тебе это не удалось.
— Мне нечего ее бояться. Я прибыл сюда в надежде спасти своих братьев. Ошибка лишь в том, что мы ушли слишком поздно.
— Невинный человек не уходит под покровом ночи.
— Место назначения необходимо было сохранить в тайне. Если бы все отправились за нами, я не достиг бы цели.
— Тебе не следовало красть соборную утварь.
— Я не крал, а взял из соображений безопасности. Она вернется домой при первой же возможности.
— Почему же ты никому не сказал, что собираешься ее взять?
— Я говорил. Писал епископу Анри. Он разве не получал моего письма?
Монахине стало нехорошо. Неужели ему удастся выпутаться?
— Разумеется, нет. Никто не получал никакого письма, и я не думаю, что таковое было отправлено.
— Возможно, посланец умер от чумы раньше, чем успел доставить его.
— И как звали этого исчезнувшего посланца?
— Я не знаю. Поручение давал Филемон.
— А того нет; как удобно. Ну ладно, можешь говорить что угодно, но епископ Анри обвиняет тебя в краже утвари и послал меня сюда потребовать ее назад. У меня есть письмо, повелевающее тебе немедленно передать мне все.
— Это не обязательно. Я сам верну.
— Приказ епископа означает нечто иное.
— Мне судить, что лучше.
— Твой отказ подтверждает кражу.
— Несомненно, я смогу убедить епископа Анри посмотреть на дело иначе.
Беда в том, что действительно сможет, с тревогой подумала Керис. Годвин умеет быть убедительным, а Мон, как и большинство епископов, стремится по возможности избегать конфликтов. У нее возникло такое чувство, что трофей ускользает из рук.
Годвин понял, что переломил ситуацию, и позволил себе слабо улыбнуться. Целительница пришла в ярость, но сказать ей больше было нечего. Она могла лишь вернуться домой и передать все епископу. Тот вряд ли поверит. Неужели беглец в самом деле вернется в Кингсбридж и останется аббатом? Как же он покажется в соборе после всех тех гадостей, что сделал аббатству, городу. Церкви? Даже если епископ примирится с ним, то уж город наверняка возмутится. Хотелось так думать, но в жизни происходят и более странные вещи. Неужели справедливости не существует?
Монахиня впилась в Годвина взглядом. Вероятно, торжество на его лице сравнимо с безнадежностью на ее собственном, подумала она и тут увидела нечто, в корне менявшее положение дел: на верхней губе церковника, под левой ноздрей, показалась тонкая струйка крови.
На следующее утро аббат не встал с постели. Керис надела льняную маску и стала за ним ухаживать. Протирала лицо больного розовой водой и давала разбавленное вино, когда он просил пить. Дотрагиваясь до него, всякий раз после этого мыла руки в уксусе. Кроме Годвина и Томаса, в обители осталось еще два кингсбриджских послушника. Они тоже умирали от чумы, поэтому врачевательница перевела их из дормитория в церковь и ходила за ними, как тень порхая по тускло освещенному нефу от одного к другому.
Она спросила Годвина, где утварь, но тот ничего не ответил. Мерфин и Томас обыскали обитель, первым делом посмотрев под алтарем, так как определили по неплотно утоптанной земле, что там совсем недавно копали. Даже выкопали яму — Лэнгли удивительно ловко управлялся одной рукой, — однако ничего не обнаружили. Если клад и находился там какое-то время, то его потом перепрятали. Осмотрели все помещения гулкого обезлюдевшего монастыря, даже холодную пекарню и пустые пивные бочки, но ни утвари, ни хартий не нашли.
На вторую ночь Томас, не говоря ни слова, даже не подмигнув, ушел из дормитория, о чем его никто не просил, оставив Мерфина и Керис вдвоем. Благодарные за его деликатное потворство, они прижались друг к другу под кучей одеял. Но аббатиса не могла уснуть. Откуда-то с крыши слышала уханье совы и писк маленьких зверьков, попавшихся ей в когти. Думала о беременности. Она не хотела отказываться от своего призвания, но не могла противиться искушению снова упасть в объятия Мерфина. Поэтому просто решила не думать о будущем. На третий день за обедом в трапезной Томас предложил:
— Когда Годвин попросит пить, не давай ему, пока не скажет, где спрятал утварь и хартии.
Монахиня подумала. Справедливо, только это настоящая пытка.
— Не могу. Я знаю, он это заслужил, но не могу. Если больной просит у меня воды, я должна дать. Это важнее, чем украшения с драгоценными камнями.
— Ты его жалеешь. Он тебя не пожалел ни разу.
— Я преобразовала церковь в госпиталь, а не в пыточную камеру.
Однорукий хотел возразить, но Мерфин молча кивнул ему.
— Подумай, Томас, когда ты в последний раз их видел?
— В ночь прибытия. Несколько лошадей везли кожаные баулы и ящики. Их разгрузили вместе с остальным скарбом и, по-моему, занесли в церковь.
— А потом?
— Больше я их не видел. Но после вечерни, когда все пошли на ужин, Годвин с Филемоном остались в церкви. С ними были еще два монаха, Жюль и Джон.
Настоятельница спросила:
— Погодите-ка. Жюль и Джон — это такие молодые и сильные?
— Да.
Мерфин предложил:
— Вероятно, закопали утварь под алтарем. Но когда ее выкопали?
— Это можно было сделать лишь тогда, когда церковь пустовала, а пустовала она только во время трапез.
— А они отсутствовали на какой-нибудь трапезе?
— И не на одной. Годвин и Филемон постоянно вели себя так, как будто правила не для них. Их часто не было на службах и трапезах, все случаи я не смогу вспомнить.
Монахиня задумалась:
— А ты не помнишь, Жюль и Джон когда-нибудь отсутствовали? Ведь их помощь могла понадобиться вторично.
— Не обязательно, — заметил Мерфин. — Намного проще поднимать недавно вскопанную землю. Годвину сорок три, а Филемону всего тридцать четыре. Они могли сделать это и сами, если очень нужно.
Ночью чумной стал бредить: то цитировал Библию, то проповедовал, то просил прощения. Керис немного его послушала, надеясь, что он чем-нибудь себя выдаст.
— Пал, пал Вавилон, город великий, потому что он яростным вином блуда своего напоил все народы… Престол Его — как пламя огня, колеса Его — пылающий огонь… И купцы земные восплачут и возрыдают… Покайтесь, о, покайтесь все, соблудившие с матерью блудниц! Все соделано во благо, все во славу Божью, ибо цель оправдывает средства. Дайте мне пить, ради любви Божьей.
Его апокалиптический бред, возможно, навеяла настенная фреска, изображавшая адские мучения. Целительница поднесла кружку к его губам.
— Годвин, где утварь?
— Я увидел семь золотых светильников… И облечена в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом… В ковчеге из кедра и сандала и серебра… И я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами.