т же лопались.
Скоро к бичующимся присоединились горожане. Когда грешники выходили вперед, Филемон протягивал мисочку, и Керис поняла, что он все это устроил из-за денег. Никто не мог исповедаться и поцеловать ноги Мёрдоу, не бросив монетку в миску. Странствующий проповедник время от времени посматривал туда, и Керис решила, что эти двое договорились потом разделить барыши.
Горожан выходило все больше, барабаны и волынки становились все громче, мисочка Филемона наполнялась. «Прощенные» дико танцевали под безумную музыку. Скоро отплясывали уже все «кающиеся», вперед никто не выходил. Музыка достигла кульминации и резко прекратилась, а Мёрдоу и Филемон исчезли. Вероятно, улизнули через южный рукав трансепта пересчитать деньги в братской аркаде.
Действо закончилось. Танцоры в изнеможении разлеглись на полу. Зрители потянулись к открытым дверям, на свежий летний воздух. Скоро и последователи Мёрдоу, отдышавшись, ушли из собора. Большинство из них отправились в «Остролист».
Настоятельница с облегчением вернулась в прохладное укрытие женского монастыря. Когда в аркаде собрались сумерки, монахини сходили на вечерню и поужинали. Перед тем как отправиться спать, Керис зашла в госпиталь. Больных не стало меньше: чума не ослабевала, — но делать особо было нечего. Сестра Онага строго соблюдала принципы Керис: маски на лицо, никаких кровопусканий, безупречная чистота. Целительница уже собралась в дормиторий, как вдруг принесли одного из бичующихся. Потеряв сознание в «Остролисте», он о скамью разбил себе голову. Спина его еще кровоточила, и в обморок он наверняка упал от слабости.
Пока грешник находился без сознания, сестра промыла раны соленой водой; потом, стараясь привести раненого в чувство, поводила под носом подожженными оленьими рогами, издающими тошнотворный запах, и заставила выпить две пинты воды с корицей и сахаром, чтобы компенсировать выведенную из организма жидкость.
Он стал первым. Позже привели других кающихся, ослабленных кровопотерей, выпитым и увечьями, полученными в результате несчастных случаев и драк. В ночь на воскресенье оргия бичующихся увеличила количество больных в десять раз. У одного из мужчин от постоянного самоистязания начала гнить спина. После полуночи принесли женщину, которую связали, отстегали кнутом, а потом еще и изнасиловали.
Бешенство поднималось в Керис, когда она вместе с другими монахинями ухаживала за больными. Причиной этих травм стало извращенное религиозное чувство, а также люди, подобные монаху Мёрдоу. Они говорили, что чума — Божья кара за грехи, но ее можно избежать, наказав себя иначе. Как будто Бог — мстительное чудовище, играющее по безумным правилам. Аббатиса была твердо уверена, что Божий справедливый замысел сложнее, чем у двенадцатилетнего вожака мальчишеской банды. Она работала до воскресной утрени, затем пару часов поспала, а встав, направилась к Мерфину.
Мастер теперь жил на острове Прокаженных, в самом большом доме на южном берегу, с просторным садом, недавно засаженным яблонями и грушами. Смотреть за Лоллой и ухаживать за домом зодчий нанял пожилую пару — Арно и Эмилию, которые называли друг друга Арн и Эм. Керис нашла Эм на кухне, и та послала ее в сад.
Мерфин заостренной палочкой писал на земле имя Лоллы, и, когда превратил букву «о» в смешную рожицу, славная четырехлетняя девчушка со смуглой кожей и карими глазами засмеялась. Целительница смотрела на них, и ей стало больно. Она спала с Мерфином почти полгода. Настоятельница не хотела ребенка, это перечеркнуло бы все ее планы, но тем не менее жалела, что до сих пор не забеременела. «Может, я вообще не смогу больше зачать, — думала она. — Может, отвар, который Мэтти Знахарка дала мне десять лет назад, как-то повредил матку». И опять ей захотелось больше знать о человеческом организме и его недугах.
Мерфин поцеловал возлюбленную, и они пошли по саду, а впереди бежала Лолла. Девочка играла в сложную и непонятную игру, по ходу которой заговаривала с каждым деревом. Сад только-только насадили, засыпав каменистый грунт привезенной откуда-то на телегах землей.
— Я хочу поговорить с тобой об этих бичующихся. — И Керис рассказала Мерфину о том, что ночью происходило в госпитале. — Нужно гнать их из Кингсбриджа.
— Хорошая мысль. Все это представление только для того, чтобы Мёрдоу подзаработал.
— И Филемон. Он держал мисочку. Ты поднимешь вопрос на приходской гильдии?
— Конечно.
Керис фактически являлась лордом города и могла прогнать бичующихся сама, никого не спрашивая, однако у короля находилось ее прошение о хартии, и аббатиса надеялась когда-нибудь передать бразды правления гильдии, а потому считала нынешнее время переходным. Кроме того, прежде чем пытаться осуществить задуманное, всегда лучше заручиться поддержкой.
— Хорошо бы констебль выпроводил Мёрдоу и его последователей из города до обедни.
— Филемон будет в ярости.
— А не нужно отпирать собор, ни с кем не посоветовавшись. — Керис понимала, что будут неприятности, но и мысли не могла допустить о том, чтобы страх перед Филемоном помешал ей сделать необходимое для города. — Люди пойдут за нами. Если действовать тихо и быстро, мы решим проблему, прежде чем Филемон успеет позавтракать.
— Хорошо. Я попытаюсь собрать членов гильдии в «Остролисте».
— Я подойду через час.
Приходская гильдия обезлюдела, как и вообще город, но несколько крупных торговцев уцелели — Медж Ткачиха, Джейк Чепстоу, Эдвард Мясник. Новый констебль Манго, сын Джона, и его помощники дожидались указаний на улице. Разговор длился недолго. Никто из купцов не принимал участия в оргии и не одобрял такие публичные зрелища. А личность Мёрдоу стала последней каплей. Керис как аббатиса формально зачитала постановление гильдии, запрещающее бичевание и появление в нагом виде на улицах. Его нарушителей констебль по свидетельству трех членов гильдии обязан был изгонять из города. После этого Манго поднялся наверх и разбудил Мёрдоу.
Так просто монах не ушел. Он безумствовал, плакал, молился, изрыгал проклятия. Двое помощников Манго Констебля взяли его под руки и почти вынесли из таверны. На улице он совсем разбушевался. Некоторые последователи монаха решили за него заступиться и сами попали в число изгоняемых. Кое-кто из горожан тащился за процессией по главной улице к мосту Мерфина. Свидетели изгнания не возражали против происходящего, а Филемона не было. Пристыженно молчали даже те, кто вчера еще бичевал себя.
Зеваки разбрелись у моста. Когда их поубавилось, Мёрдоу утихомирился, и праведный гнев сменился тихой злобой. На том берегу его отпустили, и он тяжелой поступью, не оборачиваясь, двинулся по предместью. За ним неуверенно потащились редкие последователи. У Керис возникло чувство, что она его больше не увидит. Аббатиса поблагодарила Манго и его помощников и вернулась в монастырь.
Онага выпроваживала жертв оргии из госпиталя, освобождая место для новых чумных. Керис работала с больными до полудня, а затем с облегчением повела процессию монахинь на службу. Она поймала себя на том, что с нетерпением ждет передышки — двух часов псалмов, молитв, проповеди.
Филемон, который вместе с Томасом вел послушников, был мрачнее тучи. Очевидно, он уже прослышал об изгнании Мёрдоу, а поскольку бичующиеся являлись независимым от настоятельницы источником его доходов, рассвирепел. Монахиня задумалась, что прохвост выкинет в гневе, а затем решила: да пусть блажит как хочет. Не это, так другое. Что бы она ни делала, рано или поздно Филемон что-нибудь устроит. И нечего ломать голову.
Во время молитв она клевала носом и взбодрилась, лишь когда помощник настоятеля начал читать проповедь. С кафедры он смотрелся еще хуже, а проповеди его обычно бывали невероятно убоги. Однако сегодня Филемон сразу привлек внимание, заявив, что говорить будет о блуде. На латыни процитировал стих из первого послания апостола Павла ранним христианам Коринфа, звонко перевел: «Я писал вам в послании — не сообщаться с блудниками», — и принялся нудно разъяснять значение слов «не сообщаться»:
— Не есть с ними, не пить с ними, не жить с ними, не разговаривать с ними.
Настоятельница с растущей тревогой думала, к чему он клонит. Не станет же мошенник нападать на нее открыто, с кафедры? Она глянула через хор на Томаса, который тоже обеспокоенно смотрел в ее сторону. Переведя взгляд на потемневшее от злобы лицо Филемона, Керис поняла, что этот человек способен на все.
— К кому же это относится? — витийствовал монах. — Не к сторонним, как особо подчеркивает святой. Их будет судить Господь. Но, говорит он, вы судьи над братьями. — И указал на паству: — Над вами! — Филемон вновь опустил глаза в книгу и прочел: — «Итак, извергните развращенного из среды вас».
Все затихли, почувствовав, что это не обычное увещевание. Филемон имел в виду что-то конкретное.
— Оглянемся вокруг. На наш город, наш собор, наше аббатство. Есть ли среди нас блудники? Если так, их нужно извергнуть.
Керис не сомневалась, что болтун метит в нее. И проницательные прихожане придут к такому же выводу. Но что же делать? Не возражать же ему. Она не может даже уйти — это лишь подтвердит подозрения, и самые тупые поймут, о ком говорит прохвост. И Керис униженно слушала. Впервые в жизни Филемон проповедовал хорошо. Не мялся, не запинался, говорил четко, громко; ему удалось разнообразить обычно скучные и невыразительные интонации. Его вдохновляла ненависть.
Конечно, никто не собирался извергать ее из аббатства. Даже если бы она оказалась скверной настоятельницей, Анри просто некем заменить столь деятельную натуру. По всей стране закрываются церкви и монастыри, поскольку некому служить и петь псалмы. Епископы изо всех сил пытаются не извергать, а рукополагать как можно больше священников и постригать как можно больше монахов и монахинь. Кроме того, горожане восстанут против любого епископа, который решит избавиться от Керис.
И все-таки проповедь Филемона нанесет ощутимый вред. Теперь трудно будет закрывать глаза на ее связь с Мерфином. Такое подрывает доверие. Мужчину скорее простят, чем женщину. И как мучительно сознавала аббатиса, ее слишком легко обвинить в ханжестве.