— Мне тоже.
— А получится? Сможешь… его соблазнить?
— Не знаю. Нужно постараться.
Собор был симметричным. Чертежный чердак располагался в западной стороне низкой башни, над северным порталом. В парной же юго-западной башне находилось помещение похожего размера и формы, нависавшее над крытой аркадой. Там хранили не очень ценные, редко использовавшиеся вещи: костюмы и реквизит для мистерий, почти бесполезные деревянные подсвечники, ржавые цепи, потрескавшиеся сосуды, книги со сгнившими от времени тонкими пергаментными листами, тщательно выписанные слова которых уже было невозможно разобрать. Мерфин пришел сюда проверить прямизну стены. Прикладывая к ней свинцовый груз на длинной веревке, мастер и сделал это открытие.
По стене шли трещины. Они отнюдь не всегда являлись угрожающим признаком. Их значение в каждом отдельном случае определял опытный глаз. Ни одно здание не стоит совершенно неподвижно, и некоторые трещины могут просто свидетельствовать о том, что строение приспосабливается к неизбежным изменениям. Архитектор пришел к выводу, что ничего страшного не случилось, но одна трещина удивила его своей странной формой. Приглядевшись, он догадался: кто-то, использовав естественную щель, расшатал небольшой камень. Мостник вынул его и тут же понял, что обнаружил тайник.
В полость вор прятал награбленное. Зодчий по очереди вынул женскую брошь с крупным зеленым камнем, серебряную пряжку, шелковую шаль, свиток с псалмами, а в глубине обнаружил предмет, сказавший ему, кто вор, — единственный предмет, не имевший материальной ценности, простой кусок полированного дерева с выгравированными буквами: «М: Phmt: АМАТ».
«М» — первая буква имени. «Amat» по латыни значит «любит». А «Phmt» — наверняка Филемон. Кто-то, чье имя начинается на «М», когда-то любил Филемона и подарил ему эту вещицу на память, а тот спрятал ее вместе с украденным.
Слава не чистого на руку человека закрепилась за Филемоном с детства. Там, где он находился, вечно что-то пропадало. Судя по всему, именно здесь он все и прятал. Мерфин представил себе, как монах приходит сюда один, может быть, по ночам, вынимает камень и рассматривает сокровища. Несомненно, своего рода болезнь.
Никто никогда не слышал ни про каких любовниц или любовников Филемона. Как и его наставник Годвин, он, похоже, относился к тому меньшинству мужчин, у которых потребность в физической любви ослаблена. Однако некто когда-то полюбил его, и память об этом человеке стяжатель хранил.
Фитцджеральд вернул все на место, сложив предметы в том же порядке — на такие дела у него была хорошая память, — задвинул камень, задумчиво вышел из кладовки и спустился по винтовой лестнице.
Ральф немало удивился приезду Филиппы. Стоял редкий погожий день дождливого лета, и лорд с удовольствием отправился бы на соколиную охоту, но, к своей досаде, не мог: начиналась жатва, и его срочно хотели видеть управляющие и старосты графства. Перед ними стояла одна и та же проблема: в полях созрел урожай, а людей для его сбора не хватало.
Граф Ширинг ничего не мог поделать. Он сбился с ног, разыскивая непокорных батраков, бежавших из своих деревень за более высоким жалованьем. Те немногие, кого удалось поймать, выплачивали оброк и снова убегали. Старосты крутились как могли и хотели свалить все трудности на землевладельца, а ему оставалось лишь выслушивать их и одобрять хитроумные планы.
В зале было полно людей: старосты, рыцари, воины, несколько священников и больше десятка праздных слуг. Все вдруг затихли, и лорд услышал с улицы грачей — они громко загалдели, словно о чем-то предупреждая. Хозяин поднял глаза и увидел в дверях Филиппу. Та сначала обратилась к прислуге:
— Марта, стол не убран после обеда. Немедленно принеси горячей воды и отмой его. Дикки, любимый конь графа покрыт наверняка вчерашней грязью, а ты здесь выпиливаешь какую-то палочку. Отправляйся на конюшню, где тебе и положено находиться, и почисти лошадь. А ты вынеси щенка, он только что нагадил на пол. Тебе прекрасно известно, что в зале позволяется находиться только одной собаке — мастифу графа.
Слуги засуетились — даже у тех, кому хозяйка не сказала ни слова, вдруг обнаружились дела. Ширинг не возражал, чтобы Филиппа навела порядок. Без вечно погонявшей их супруги прислуга совсем обленилась. Графиня подошла к мужу и глубоко поклонилась — естественно после долгой разлуки, — однако целовать не стала. Ральф бесцветно поздоровался:
— Как… неожиданно.
Леди раздраженно ответила:
— Я бы многое отдала, чтобы сюда не ехать.
Тот разозлился:
— Так зачем же приехали?
Ждать надо одних неприятностей, он не сомневался.
— Мой манор Ингсби…
Филиппа владела несколькими деревнями в Глостершире, платившими повинности непосредственно ей. После переезда законной половины в монастырь старосты, как узнал Ральф, отчитывались ей прямо в Кингсбриджском аббатстве. Но Ингсби стала досадным исключением. Манор вручал выплаты Фитцджеральду, а уже он передавал жене, что забывал делать с тех пор, как супруга уехала.
— Черт, совсем вылетело у меня из головы.
— Ничего страшного, — отозвалась Филиппа. — У вас столько забот.
Подозрительно мирно. Графиня поднялась в покои, а лорд Ширинг вернулся к трудам. Полгода разлуки пошли ей на пользу, думал он, пока очередной староста перечислял поля с созревшим урожаем и плакался на нехватку жнецов. И все-таки он надеялся, что жена приехала ненадолго. Лежать с ней в постели что с дохлой коровой.
Филиппа спустилась к ужину. Села рядом с Ральфом и во время трапезы вежливо беседовала с гостившими у него рыцарями. Была сдержанна и холодна, как всегда — ее ничто не веселило, даже шутки, — но Фитцджеральд не видел признаков неумолимой, ледяной ненависти, с которой она относилась к нему после свадьбы. Ненависть эта либо прошла, либо по крайней мере глубоко спрятана. После ужина Филиппа вновь ушла, оставив его выпивать с рыцарями.
Граф поиграл мыслью, что, может быть, она вернулась насовсем, но в конце концов отбросил ее. Никогда эта женщина его не полюбит и даже не потеплеет. Просто долгая разлука притупила остроту неприязни, но по большому счету, вероятно, уже ничего не изменится. Поднимаясь наверх, он думал, что жена спит, но, к его удивлению, та в льняной ночной рубашке цвета слоновой кости сидела за письменным столом, а единственная свеча отбрасывала мягкий свет на гордое лицо и густые темные волосы. Перед ней лежало письмо, написанное девичьей рукой; Тенч догадался, что послание от Одилы, теперь графини Монмаут. Филиппа писала ответ. Как большинство представителей знати, деловые письма она диктовала писарям, а личные писала собственноручно.
Ральф зашел в гардеробную и вернулся без верхней одежды. Летом он обычно спал в подштанниках. Филиппа закончила письмо и встала, неловко опрокинув чернильницу. Отскочить, увы, не успела, и на светлой ночной рубашке образовалось огромное черное пятно. Леди Ширинг выругалась. Граф усмехнулся: его жена отличалась такой аккуратностью, что смешно видеть ее заляпанную чернилами.
Филиппа помедлила и стянула рубашку через голову. Фитцджеральд удивился. Обычно жена не раздевалась в его присутствии. Но все, конечно, эти чернила. Он осмотрел ее. Несколько поправилась в монастыре: грудь пополнела, выступал живот, губы приятно налились. К своему изумлению, лорд почувствовал возбуждение.
Леди наклонилась вытереть скомканной ночной рубашкой чернила с плитки пола. Грудь заколыхалась. Монастырская затворница развернулась, и Ральф увидел жену сзади. Не знай он ее, заподозрил бы, что супруга пытается распалить его. Но Филиппа никогда и никого не пыталась соблазнить, не говоря уже о нем. Графиня робка и неловка. И потому вид того, как она подтирает пол, возбуждал еще больше. После полудохлой проститутки в Солсбери у него уже несколько недель не было женщины. Филиппа выпрямилась и заметила его взгляд.
— Не смотрите на меня. Ложитесь спать.
Бросила грязную рубашку в корзину для стирки, подошла к сундуку с одеждой и подняла крышку. Собираясь в Кингсбридж, почти всю одежду Филиппа оставила дома: одеваться богато в женском монастыре не подобало даже знатным гостям. Вытащила другую ночную рубашку, и, пока одевалась, Ральф пожирал ее глазами — налившуюся грудь, низ живота. Во рту пересохло. Леди Ширинг вновь перехватила его взгляд:
— Не подходите ко мне.
Если бы она этого не сказала, хозяин, вероятно, улегся бы и заснул. Но резкий отказ только подстегнул.
— Я граф Ширинг, а вы моя жена. И я буду подходить к вам когда хочу.
— Вы не посмеете. — Она отвернулась надеть рубашку.
Это Ральфа рассердило. Когда супруга подняла рубашку, чтобы продеть голову, Фитцджеральд довольно сильно шлепнул ее по ягодицам, надеясь, что причинил боль. Графиня с криком подпрыгнула.
— Это за «не посмеете», — сказал он.
Филиппа повернулась, намереваясь что-то возразить, и рыцарь, не думая, ударил ее по губам. Леди Ширинг оступилась и упала, прижав руки к лицу. На губах показалась кровь. Но холодная красавица лежала на спине, голая, раздвинув ноги. Ральф набросился на нее. Графиня яростно извивалась, но он был больше, сильнее и без труда одолел ее.
Все совершилось очень быстро. Тяжело дыша, лорд откатился и через несколько секунд посмотрел на Филиппу. Она лежала, закрыв глаза, но с каким-то странным выражением на лице. Ральф немного подумал, потом постарался отвлечься, хотя озадаченность не покидала его. Впечатление создавалось такое, будто жена торжествовала.
Мерфин понял, что Филиппа вернулась в Кингсбридж, увидев в «Колоколе» ее горничную. Он ждал ее ночью, но, к его огорчению, возлюбленная не пришла. Зодчий решил, что ей неловко. Какая женщина будет хорошо себя чувствовать в подобной ситуации, хотя причины очевидны и любимый мужчина все знает и понимает.
Следующая ночь тоже прошла без нее, потом наступило воскресенье, и мастер надеялся увидеть ее в церкви. Но графиня не появилась и на службе. Знать никак не может пропускать воскресные службы. Что случилось? После службы Мостник отправил Лоллу с Арном и Эм домой, а сам по лужайке пошел к старому госпиталю. На верхнем этаже располагались комнаты для важных гостей. Мерфин поднялся по наружной лестнице и в коридоре столкнулся с Керис. Та даже не спросила, зачем он здесь.