У Керис мелькнула смутная мысль. Не сумев распродать пряжу, купцы иногда делали из нее сукно и торговали тканью. Однако это тяжелый труд, а доход коричневое бюро приносило небольшой. Все покупали самое дешевое, и торговцы занижали цену. Но вдруг девушка посмотрела на лотки другими глазами.
— Интересно, что приносит больше денег? — задалась она вопросом.
Бюро стоило двенадцать пенсов за ярд. За тусклое коричневое сукно плотного переплетения, обработанное на сукновальне, платили по восемнадцать, а за окрашенное еще больше. На лотке Питера Красильщика по-прежнему преобладало зеленое, желтое и розовое сукно по два шиллинга — двадцать четыре пенса — за ярд, хотя цвета у него были не очень яркие. Дочь повернулась к отцу, чтобы поделиться с ним возникшими соображениями, но сказать ничего не успела.
Посещение шерстяной ярмарки неприятно напомнило Ральфу события прошлого года, и он дотронулся до сломанного носа. Как же это случилось? Началось с невинного заигрывания с крестьянской девушкой Аннет, потом он решил проучить ее неуклюжего хахаля, но каким-то образом все закончилось его собственным унижением.
Подходя к лотку Перкина, молодой лорд утешал себя тем, что произошло потом. Когда рухнул мост, он спас жизнь графу Роланду; угодил ему своей решительностью на каменоломне и наконец-то стал лордом, пусть хоть и малюсенькой деревни Вигли. Ко всему прочему убил человека — Бена Колесника, — это не очень по-рыцарски, но все-таки доказал, на что способен.
И даже помирился с братом. На этом настояла мать. Она пригласила их на Рождество и заставила пожать друг другу руки. Отец произнес целую речь, посетовав, что сыновья служат повздорившим между собой хозяевам, но каждый из них выполняет свой долг подобно солдатам, во время гражданской войны оказавшимся по разные стороны фронта. Ральф был доволен, и, как ему показалось, Мерфин тоже.
Отомстил Вулфрику, лишив его наследства и тем самым невесты. Стреляющая глазками Аннет вышла замуж за Билли Говарда, и неудачнику пришлось довольствоваться некрасивой, хоть и пылкой Гвендой.
Но все-таки сломить его не удалось. Высокий, гордый, крестьянин держался так, словно хозяином был он, а не Ральф. Все соседи любили его, беременная жена обожала. Несмотря на удар, нанесенный ему в деле о наследстве, Вулфрик почему-то держал голову высоко. Может, это все чувственная жена?
Фитцджеральду захотелось рассказать Вулфрику о том, как Гвенда навещала его в «Колоколе». «Я спал с твоей женой, и ей понравилось». Гонору у него, конечно, тут же поубавится, но, сообразив, что лорд Вигли дал обещание и позорно не выполнил его, увалень опять почувствует свое превосходство. Ральф даже вздрогнул, представив себе презрение, которым облил бы его Вулфрик, да и все остальные, узнай они о таком бесчестном поступке. Особенно Мерфин. Нет, история с Гвендой должна остаться тайной.
Все собрались у лотка. Перкин первым увидел приближающегося лорда и поздоровался с ним с обычным подобострастием.
— Добрый день, лорд Ральф. — Он поклонился, а стоявшая позади него жена Пегги присела.
Гвенда терла спину, как будто ее кто-то ударил. Ральф увидел Аннет с подносом и вспомнил ее грудь, твердую, маленькую, как яйцо. Она заметила его взгляд и стыдливо потупила глаза. Фитцджеральду вновь захотелось дотронуться до нее. «А почему бы и нет, — подумал он, — я хозяин». Позади лотка грузивший ящики Вулфрик остановился и смотрел на лендлорда нарочито бесстрастным, но твердым, спокойным взглядом. В нем не было дерзости, но Ральф безошибочно почуял угрозу. Крестьянин глазами говорил яснее, чем словами: «Только дотронься до нее, я тебя убью».
«Рискну, — подумал землевладелец. — Пусть он на меня набросится. Я заколю его мечом». Лорд имеет — полное право приструнить обезумевшего от ненависти крестьянина. Не сводя глаз с Вулфрика, он поднес руку к груди Аннет, но в этот момент Гвенда испустила истошный крик боли и ужаса, и все повернулись к ней.
31
Керис услышала крик и узнала голос Гвенды. На секунду ее сковал страх. Что-то не так. Девушка торопливо вернулась к лотку Перкина. Гвенда, бледная, с искаженным от боли лицом сидела на табурете, положив руку на поясницу. Платье ее намокло. Пег быстро смекнула:
— Воды пошли. Роды начались.
— Еще рано, — встревожилась Керис.
— Но ребенок-то пошел.
— Это опасно. — Суконщица приняла решение. — Отведите ее в госпиталь.
Обычно роженицы не обращались в госпиталь, но по просьбе дочери олдермена Гвенду возьмут. Преждевременные роды опасны, это знали все. Подбежал Вулфрик. Девушка поразилась его юности. В свои семнадцать он уже собирался стать отцом. Гвенда прошептала:
— У меня голова немного кружится. Сейчас все будет в порядке.
— Я тебя понесу, — решил муж и легко поднял ее.
— Иди за мной, — распорядилась Керис и пошла впереди мимо лотков, время от времени покрикивая: — Посторонитесь, пожалуйста; дорогу.
До госпиталя дошли за минуту. Двери были широко открыты. Ночные гости разошлись, и соломенные матрацы кучей сложили у стены. Служки и послушники с ведрами и тряпками энергично мыли пол. Суконщица обратилась к первой же босой женщине среднего возраста:
— Быстро позови Старушку Юлию — скажи, что тебя послала Керис.
Девушка нашла более-менее чистый матрац и расстелила его возле алтаря. Сама точно не знала, как алтари помогают больным, но действовала, как принято. Вулфрик осторожно положил жену на матрац, будто она стеклянная. Гвенда согнула колени и расставила ноги. Через несколько минут подошла Старушка Юлия, и Керис подумала, сколько же раз ее утешала эта монахиня, которой было едва за сорок, но казалась она дряхлой.
— Это Гвенда из Вигли. Может быть, все в порядке, но роды начались на несколько недель раньше, и я подумала, что на всякий случай стоит принести ее сюда. Мы все равно были на улице.
— Все верно, — ответила Юлия, мягко отстранив помощницу и встав на колени у матраца. — Как ты себя чувствуешь, дорогая? — спросила она у Гвенды.
Пока Юлия тихо говорила с Гвендой, Суконщица смотрела на Вулфрика. Его красивое молодое лицо исказила тревога. Керис знала, что он не собирался жениться на Гвенде, однако теперь волновался так, будто любил ее много лет. Роженица вскрикнула от боли.
— Ну-ну, — успокаивала монахиня. Она переместилась Гвенде в ноги и подняла платье. — Ребенок скоро выйдет.
Вошла послушница, и Керис узнала Мэр.
— Может, позвать мать Сесилию?
— Не стоит ее беспокоить, — ответила Юлия. — Просто сходи в кладовку и принеси мне деревянный ящик с надписью «Роды».
Мэр торопливо ушла. Гвенда простонала:
— О Господи, как больно!
— Тужься.
— Что не так, ради Бога? — вскричал Вулфрик.
— Все в порядке, — ответила монахиня. — Это нормально. Женщины так рожают. Ты, наверно, самый младший в семье, иначе видел бы свою мать.
Керис тоже была младшей в семье. Она знала, что роды — это больно, однако толком никогда их не видела и теперь пришла в ужас от того, как это страшно. Вернулась Мэр с деревянным ящиком и поставила возле Юлии. Гвенда перестала стонать, закрыла глаза и, казалось, уснула, но через несколько секунд вновь закричала. Старушка велела Вулфрику:
— Присядь к ней и возьми за руку.
Юноша сел. Еще раз осмотрев Гвенду, через какое-то время монахиня приказала:
— Теперь перестань тужиться. Дыши неглубоко.
Она засопела, показывая Гвенде, как нужно дышать. Та повторила, и на какое-то время ей полегчало, но затем роженица вновь закричала. Керис еле сдерживалась. Если это нормально, тогда что же такое трудные роды? Девушка потеряла чувство времени: все происходило очень быстро, но мучения подруги казались бесконечными. Суконщица чувствовала себя совершенно беспомощной и ненавидела свою беспомощность. То же самое с ней было, когда умирала мама. Хотела помочь, но не знала как, и это так бесило ее, что она искусала губы до крови.
— Ребенок выходит. — Юлия протянула руки к Гвенде.
Керис ясно увидела головку ребенка лицом вниз, покрытую мокрыми волосами, — она появлялась из половой щели, растянувшейся до невозможности.
— Господи, помилуй, да чего же удивляться, что так больно! — в ужасе воскликнула она.
Юлия поддерживала головку левой рукой. Младенец медленно повернулся на бок, появились крошечные плечики. Кожа была липкой от крови и еще какой-то жидкости.
— Теперь просто расслабься, — велела монахиня. — Скоро все кончится. Ребенок красавец.
Уж красавец так красавец, подумала Керис. Ей он показался отвратительным.
Появилось туловище, от пупка отходил толстый пульсирующий синий канат. Затем резко показались ноги и ступни. Юлия обеими руками взяла младенца — крошечный, головка немногим больше ее ладони. Но что-то оказалось не так. Ребенок не дышал. Монахиня поднесла его личико ко рту и дунула в малюсенькие ноздри. Младенец открыл ротик, вдохнул и закричал.
— Слава Богу, — вздохнула Старушка.
Она протерла лицо ребенка рукавом платья, осторожно прочистив уши, глаза, нос, губы. Затем прижала новорожденного к груди, закрыла глаза, и Керис увидела жизнь, исполненную самоотречения. Момент прошел, и монахиня положила ребенка на грудь Гвенде. Та глянула вниз.
— Мальчик или девочка?
Суконщица сообразила, что об этом никто пока не подумал. Юлия наклонилась и развела ребенку ножки.
— Мальчик.
Синий канат перестал пульсировать, съежился и побелел. Юлия взяла из ящика две короткие веревочки и перевязала пуповину в двух местах. Затем подхватила маленький острый нож и разрезала между перетяжками. Мэр приняла нож и передала из ящика крошечное одеяльце. Юлия, подняв ребенка, завернула его и одеяло и вернула Гвенде. Послушница нашла какие-то подушки и подложила их молодой матери под спину. Та спустила ворот рубахи и достала набухшую грудь. Младенец начал сосать и через минуту заснул.
Через какое-то время на пол скользнул бесформенный красный сгусток — послед. Кровь испачкала матрац. Юлия подняла сгусток и передала его Мэр, сказав: