Правило, усвоенное в детстве, гласило: «Подходи к ним первой, говори то, что хотят услышать, получай то, что нужно тебе, – и сваливай!» Оно было простое и удобное. Оно работало. Оно избавляло от необходимости страдать от невостребованности и непонимания, оно объясняло, что и зачем я здесь делаю. Оно вынуло иголку из моего сердца задолго до того, как родители, запутавшись в метаниях между надеждами и обломами, отправили меня к бабушке, в Москву. К старухе, у которой на морщинистых губах играла улыбка, не отраженная остальным лицом. К простой деревенской бабке, для которой хозяйство важнее семьи. Ее имущество – вот ее истинная семья. И даже полувековое проживание в столице не вытравило деревню из старушки. Она ходила за сервизами-мебелями, как деревенские ходят за скотиной. Она держала их в чистоте и холе, она их жалела, она с ними разговаривала. А на меня только покрикивала.
Если бы ледяная игла в моем сердце оставалась на своем месте, я бы отомстила, я бы извела старую ведьму. Чтобы называться чьей-нибудь бабушкой, надо иметь на это право. У моей родственницы не было прав и на то, чтобы называться человеком. Она была просто «туточки я, при хозяйстве». Существо, рожденное давать юшку поросятам. И больше – ни для чего.
Но узнать, где закопан клад, можно только по карте. Или ударившись пальцем ноги об угол кованого ларца, из которого злато-серебро лезет, словно тесто. Недалекая старушенция научила меня бесценным вещам, за которые не хвалят. Если не считать Фамусовского монолога про Максима Петровича[27].
Если школьные годы избавили меня от застенчивости, то годы бабулиного общества преподали мне урок необходимого и достаточного подхалимажа. Сколько людей неопытных и чувствительных подхалимничает не ради выгоды, а по зову сердца, в надежде, что, увидев их коленопреклоненными, кумир полюбит своих почитателей! Я, в отличие от них, точно знаю: не полюбит. Разве что отметит про себя: вот те, кто стерпит от меня изрядное количество затрещин. Есть на ком разрядиться. Зачем же падать на колени, если наградой станет затрещина – и не одна? Лучше знать, ЧТО тебе нужно и СКОЛЬКО ты можешь предложить. Благодаря наблюдению за тем, как моя мать не выгадала ни полушки, унижаясь перед свекровью, я не падаю в глазах собеседника, поскользнувшись на неловкой фразе или ситуации, ниже, чем было задумано. Я не грызу перед сном костяшки пальцев от удушающего стыда, вновь и вновь прокручивая перед мысленным взором картины своего падения и перечень возможных комментариев по этому поводу. Я опускаюсь ровно настолько, насколько считаю нужным. А потом беру свое – и сваливаю.
Хотя испытывать благодарность я тоже разучилась. Сперва мне казалось, что благодарность – выдуманное чувство. Потом мне казалось, что это у меня такое неблагодарное окружение. А потом… потом я поняла, что не узнаю благодарность, даже если споткнусь об нее. Ведь нельзя же узнать то, чего ты никогда не встречал?
Долго, очень долго я вращалась в кругу людей, точно знающих, чего они хотят. Для себя – от меня. А с возрастом все больше и больше не хватает вот этого самого… Неоправданных чувств. Бескорыстных связей. Непритязательного общения. Слишком уж целеустремленным был мой мир. Слишком выверенным и функциональным. Чтобы поддерживать все эти винтики-колесики в состоянии боевой готовности и бесперебойной вертячести, требовалась все большая и большая мощь. Я почувствовала, что не справляюсь.
Сейчас я-реальная бегу вверх по эскалатору, едущему вниз. Что бы такого предпринять для продвижения вперед? – думаю я. И мысленно пересчитываю зоны уязвимости своих врагов. Хорошо, что меня-реальную сдерживает нечто вроде морального кодекса строителя собственной жизни. А здесь? Здесь-то меня ничто не сдерживает. И даже люди-нелюди-божества, которых я ринулась защищать от Бога Разочарования, - кто они, если не куклы-бибабо, куклы-марионетки, куклы тростевые, папье-маше из живого мяса?
Вот. Вот оно – ключевое слово. Из. Живого. Мяса. Папье-маше не начинено нервными окончаниями и не увенчано мозгом, который все-все воспринимает. Если насоздавал живых марионеток – уж будь любезен дергать за ниточки со всей возможной деликатностью.
- Ну да, - угрюмо бурчу я. – Мечтала… Кто из нас по молодости-по глупости не мечтал о волшебной силе, которая дала бы тебе власть над жизнью завуча? Но я никогда не мечтала расплачиваться другими людьми за свои достижения. Никогда.
- А откуда тогда этот парень? – улыбается одним ртом блондин со странными миндалевидными глазами. – Из того, что тебе в себе не нравилось, Мирра. Из самых сокровенных глубин. Я бы даже сказал, из могильников. Ты была абсолютно права, когда закопала Видара туда, куда закопала. Но в твоей личной вселенной вы просто не могли не встретиться.
- Он… похож… на меня, - с трудом произношу я. – Он тоже строит мосты и ведет по ним людей… Он знает, чего хочет и платит ровно ту цену, которую сам назначил. Вот только платит он из чужого кармана. Он жулик, Видар этот. Манипулятор. Урод.
- А я урод? – неожиданно спрашивает Нудд. Я с изумлением смотрю на него.
- Да нет, нормальная внешность. Правда, не в моем вкусе...
- Ну значит, и Видар не в твоем вкусе, - длинный узкий рот искривляет ухмылка. – Потому что это – внешность Видара. Смотри на меня, девчонка! Я тот, кем ты всегда мечтала стать!
* * *
- А, приперся! – ласково встречает Морехода бабка. – Небось, с новостями пришел? И не с добрыми, конечно?
- Да нет, никаких новостей. Я, вообще-то, пришел на новоселов взглянуть.
- На каких новоселов?
- На тех, кто обитает в этом, гм, энергичном теле. – Мореход, прищурившись, оглядывает Фреля. Фрель отвечает ему многозначительным подмигиванием. – Как самочувствие, милашка?
- Ощущение такое, что у меня две головы, - неожиданно серьезно отвечает Фрель. – Как думаешь, я ходить-то смогу? А то ноги разъезжаются…
- Давай-ка руку! – деловито предлагает кэп.
Наш капитан – крепкий, сильный мужчина, который, к тому же, много рыбачит… Мореход вздергивает Фреля на ноги, точно марлина[28] на удочку. Фрель балансирует на ногах, будто паралитик, подхваченный за подмышки. Но через пару минут уже делает первые шаги – и обнаруживается, что он слегка прихрамывает. И тут же затевает с собой свару:
- Ну ты, хромоножка, оставь ноги парня в покое! – рявкает бас Каррефура.
- Тогда ты, карманник, отдашь мне его руки, - скрипит Легба.
- Открывать все двери подряд, привратник ты наш?
- Не твое дело!
- Еще как мое!
- А вот и не твое! – и рука делает попытку стукнуть Фреля по лицу.
- Прекратить! – рычит Фрель своим собственным голосом. – Это МОЕ тело. Будете по нему лупить – вышвырну обоих.
- Ого! Мальчонка-то с характером! – хохочет Каррефур.
- Это хорошо! Как найдет Помба Жиру[29] – своего не упустит, - задумчиво замечает Легба.
- А это еще кто? – изумляюсь я.
- То, что есть у каждого из нас, мужчин, - философски замечает Каррефур. – Вторая половина, которой стараешься не давать воли. Женщина, своевольная и невыносимая настолько, что ты не в силах держаться от нее подальше. Темная тень в твоей судьбе и надоедливый голос в твоей башке.
- Поэтому лучше всего, чтобы она была рядом, а не черт знает где на вольном выпасе, - вздыхает Легба. – Уж лучше вернуть ее себе, чем мучиться вопросом, не влипла ли она... в человека.
- Вот вам и ответ, кто такая Синьора Уия, - замечает Гвиллион. Лицо у него пристыженное, но понимающее. – Женщина, от которой ты, не будь дурак, бежал бы со всех ног, да поздно уже бегать и врать себе, что без нее лучше.
- А нам-то она зачем? – интересуется Морк, заметно выдвигаясь вперед и закрывая меня могутным плечом. Словно чует угрозу со стороны лоас, обиженных на женский род.
- Она как никто направляет самоубийц! – хором отвечают Легба и Каррефур. Первый раз слышу, чтобы один человек говорил хором.
- Самоубийц. Ага. Угу, - бормочет Марк. – Может, мне просто утопиться, раз уж вода рядом?
- Тебя ЭТА вода не примет, - качает головой Мулиартех с озадаченным видом, как будто уже всесторонне обдумала этот вопрос. – Да и не нужно нам, чтобы ты убил себя целиком. Надо, чтобы твой враг стал на путь саморазрушения. Тогда он потеряет власть над собой – и над тобой. Ты вызволишь свой разум и не-разум. Ты вернешь свои глаза. Ты получишь то, за чем шел. И мы получим то, за чем шли.
- А зачем вы, собственно, шли? – вкрадчиво интересуется Марк.
- За ответом. Нам надо знать, что готовит детям стихий свободная любовь! – ни с того, ни с сего брякаю я. Получается двусмысленность. Я хочу объяснить, что имела в виду, но вместо этого только неловко молчу.
- Любовь всегда свободна, - разводит руками Гвиллион. – Оттого-то мы и не понимаем, что она с нами творит. Мы же никогда не знали свободы. У нас было сколько угодно времени и пространства, но свободы не было. Мы не научились с ней обращаться. Это чисто человеческое умение - останавливаться вовремя, будучи свободным.
- Когда я был маленьким, - неожиданно встревает Фрель, - я мечтал жить вечно. Или хотя бы долго-долго, лет… тысячу. И только сейчас понимаю: ничего это не меняет.
Марк смотрит на него так, словно видит впервые. Фрель смущается и умолкает. Зато пускается в объяснения Гвиллион.
- У духов огня есть то, о чем мечтают люди. Мы ведь бессмертны. Фоморы и даже морские змеи рано или поздно становятся частью бездны. А мы то греемся в огненных слоях, то спим в камне. И у нас – свое собственное время. Такое медленное, медленное время… Мы часто завидуем краткоживущим. Им нечего ждать и нечего откладывать на потом.
- А они все равно ждут и откладывают, - подытоживает Марк. – Время людей - быстрое и ограниченное. Но и это не заставляет нас поторапливаться.
- Кстати! – ворчит Мулиартех. – Если уж наши дела здесь окончены, не пора ли двигаться дальше?