Мир без Стругацких — страница 25 из 41


Шестидесятники

После первых же книг («Коллеги», 1959, повесть об экспедиции на Венеру; «Межзвёздный билет», 1962, роман о двух братьях в СССР близкого будущего: один – «космический врач», другой – бунтарь и стиляга, который в поисках себя уезжает на станцию «ОрбиТаллин» и устраивается в мусороловецкую артель; «Апельсины с марсофермы», 1962, серия монологов марсианских колонистов-тружеников, которым привезли первый урожай апельсинов, выращенный на этой планете) Аксёнов выдвинулся в первые ряды советских фантастов – и фактически возглавил шестидесятников.

«В те годы советская цензура, уже не столь людоедская, как при Сталине, но всё ещё стоявшая на страже (превратно понимаемых) советских ценностей, остро реагировала на писателей-реалистов, а фантастика получила известную свободу. Этим и воспользовались Аксёнов и другие шестидесятники: формально они сочиняли советскую НФ, однако их стиль на глазах преодолевал гравитационное притяжение прежней эпохи и, не желая быть спутником “нового официоза”, устремлялся в новые выси» (Флеминг Р. На четвёртой космической. Предыстория Большого Поворота в 15 фантастах. Н.-Й., 1993).

Среди произведений 1960-х выделяются повести «Растуманенная ночка Мары» (1968, о долгой ночи планеты Мара, обитатели которой видят наяву тут же овеществляющиеся сны), «Жаль, что нас не было с вами» (1965, история любви на фоне съёмок «омнифильма» в Крыму 2020 года; прототипом «омнирежа» Баркова мог быть Андрей Тарковский) и «Мой дедушка – Дар Ветер» (1969, сочинённое с согласия Ивана Ефремова вольное продолжение «Туманности Андромеды» о юном звездолётчике далёкого будущего и его приключениях в Тёмных Эмпиреях). О «Моём дедушке» критики писали, что Аксёнову удалось превратить «светлый, но холодный и бесконечно далёкий мир Ефремова в реальность не менее светлую, но такую, что в ней хочется жить». В 1972 году вышла вторая книга дилогии – «Маячок, который вечно молчит».

Популярность Аксёнова росла стремительно. В марте 1963 года Никита Хрущёв на встрече с интеллигенцией подверг Аксёнова и Вознесенского своеобразной критике («фантасы-пидарасы»), но уже через три года, когда Аксёнов принял участие в демонстрации на Красной площади против предполагаемой реабилитации Сталина, власть вынуждена была считаться с шестидесятниками, на которых (по выражению того же Хрущёва) «чуть не молится пионерия». Флеминг, анализируя события эпохи, писал: «СССР шёл по тонкому льду; оттепель усиливалась, и лёд становился всё тоньше; неизбежно наступил момент, когда стране нужно было выбирать – либо идти ко дну недостроенной псевдокоммунистической Атлантидой, либо научиться плавать». Ряд исследователей утверждает, что на выбор власти в пользу продолжения оттепели главным образом повлиял не негативный опыт КНР, интеграция ЕЭС или события в США, а «фантастическая (во всех смыслах) популярность шестидесятников» (см.: Ху Сяомин. Две культурных революции. Шанхай, 2010; другую точку зрения см. в книге: Тамм Х.-В. Реальная политика и политический реализм. Тарту, 2012).

В 1967 году Аксёнов выпустил в серии ЖЗЛ биографию М.К. Ганди «Любовь к человечеству». С её публикации, как считается, началось движение «советских цветов». См. «Цветы в дуле танка» и Пражская весна.


От «сказок невинности» к «сказкам опыта»

Популярнейшая фантастическо-юмористическая повесть о буднях советского магического института «Золотая была Железка, о, золотая» (1974) стала последней книгой Аксёнова о «безусловно светлом будущем». Как сказал позднее автор, «это была последняя сказка невинности, за ней последовали сказки опыта». Повесть, равно как и переведённый Аксёновым НФ-роман «Нультайм» (1976) прогрессивного американского киберпанка К. Э. Доктороу, сформировали субкультуру «нуль-т», благодаря которой к концу 1970-х СССР смог ввести в эксплуатацию компьютерную сеть «Интернационал»; изначально сеть создавалась, чтобы сделать более эффективной плановую экономику, однако влияние «Интера» быстро вышло за экономические рамки (см.: О’Флаэрти-мл. Л. За пределы пределов. Дублин, 1999).

Написав после «Железки» «Огонь», который издали не сразу (автор считался фантастом, реализма от него не ждали), Аксёнов надолго отошёл от космической НФ и увлёкся альтернативными историями. Это и «Остров Крым» (1979), в котором Крым, отделённый от континента проливом, становится оплотом Белой армии и капиталистической страной (по аналогии с Тайванем), пока не происходит воссоединение с СССР; и «Метрополис» (1985), роман о тоталитарном Советском Союзе, в котором оттепель закончилась куда быстрее, и шестидесятники, пробующие издать альманах, сталкиваются с отпором КГБ, так что главный герой Василь Аксино вынужден эмигрировать; и «Желток яйца» (1989), в котором Достоевский и Карл Маркс встречаются в 1864 году в Висбадене, запуская цепь событий, завершающихся в 1989 году метафизическим преображением действительности.

Аксёнов возвращается к космической НФ на новом уровне в трилогии «Вселенская сага» («Поколение Сторожей», 1989; «Война и Империя», 1991; «Империя и мир», 1993), масштабной космоопере, описывающей жизни поколений «звездоробов» и поэтапное «превращение всей Вселенной в добрую и честную». Выход трилогии совпал с Большим Поворотом и заменой железного занавеса хрустальным.

Дальнейшее творчество Аксёнова проникнуто идеями космизма; как пишет Ия Чердынцева, «чаемое Аксёновым, неоднократно им предсказанное и во многом благодаря его книгам осуществившееся переформатирование Земли состоялось при его жизни, но он решил двигаться дальше». «О, дивный новый стиль» (1996) – антиутопия, которая переходит в лингвистическую утопию; главный герой, землянин Корбах, скитается по Знаемому Космосу, ища себя и ответ на Главный Вопрос Жизни, Вселенной и Всего Остального. «Свет в Господнем» (2000) – роман о «новолюдях», путешествующих по переплетающимся параллельным мирам, они же ветви Свет-Дерева. «Гагарьянцы и гагарьянки» (2004) – «старинный роман», альтернативная история XVIII века, который уже стал космическим. «You, Питер!» (2006) – ещё одна утопия / альтернативная история (о Сталине и Гитлере), утвердившая придуманный Аксёновым язык Shest в качестве лингва франка Земли. «Редкие солнца» (2007) – биография выросшего героя повести «Мой дедушка – Дар Ветер», становящегося к финалу Богом. Последний роман Аксёнова «Священнейшее пламя» (2009), с подзаголовком «Роман о шестидесятниках», начинается как реалистический и автобиографический, но спустя пару глав перерастает в хронокосмооперу масштабнее «Вселенской саги».

Василий Аксёнов скончался 6 июля 2009 года в Москве.


«Василиум»

Действие книг Аксёнова, несмотря на стилистические и жанровые различия, происходит в общей мультивселенной. Поклонники традиционно называют её «Василиум» (ш. Bazzilium), сам автор подтверждал, что постоянно пишет об одних и тех же героях, пусть они носят разные имена и «воплощены в разных обстоятельствах, разных гранях, разных сферах» Василиума. В романе «Редкие солнца» среди тех, кого герой освобождает из Чёрной Тюряги, перечислены персонажи как «сказок невинности», так и «сказок опыта».

Чердынцева и Глазенап предложили схему, по которой героями разных книг Аксёнова наряду с самим автором (Влас Ваксаков, Василь Аксино, Базз Окселотл, Васвас Ваксис и т. д.) выступают другие шестидесятники – под прозрачными и не очень именами. Отсюда исследователи делают вывод, что Аксёнов всю жизнь писал большой «роман с ключом», проповедуя под маской (точнее, масками) фантастики идеалы шестидесятников, – и именно эти идеалы, подготовив Большой Поворот, легли в основу нового мира. Cм.: Глазенап М., Чердынцева И. Лютеций, или Аврора Василиума. Л., 2010.


Великий Поворот

Долгое время Аксёнов был почти неизвестен на Западе и, более того, считался писателем второго эшелона в родном СССР. Как пишет Озимандия Сорока, до конца 1980-х советские писатели-реалисты – коллеги Аксёнова и таких фантастов, как Солженицын, Трифонов, Гладилин, Гранин, Юлиан Семёнов, – переводились за рубежом, завоёвывали всемирную славу и получали премию за премией по обе стороны железного занавеса. В то же время фантасты и в СССР, и на Западе довольствовались куда более скромной аудиторией: «Напомним: А. Ярославцев и Б. Витицкий, напечатав в 1985 году “Волны гасят ветер”, заключительную часть цикла философских детективов о Максиме Каммерере “Люди и сверхлюди”, а в 1988-м выпустив свой opus magnum – “Отягощённых злом”, вскоре получают Нобелевскую премию. Станислав Лем со своими “Терновыми дневниками” – абсолютный кумир критиков Европы. В США гремит Хайнлайн: в 1980-е он завершает – всё более и более слабыми вещами – “Историю настоящего”, оставляя далеко позади Фолкнера и Дос Пассоса. Филипа К. Дика, американского классика ХХ века, ценят за “психологический реализм” – и только после его смерти начинают приглядываться к неоценённым по ту пору НФ-романам…

Впрочем, как раз с фантастики Дика всё и начинается. Имена Набокова, Грэма Грина, Кена Кизи, Керуака, Беллоу и других фантастов в ходе Поворота становятся куда более значимыми. Оказывается, пока взрослые зачитывались семейными хрониками Желязны (в СССР – романами взросления Булычёва) и засматривались “Долгой дорогой в дюнах” Линча по саге Герберта о заповеднике “Орегонские дюны” (в СССР – “Полярисом” Тарковского по книге Лема о буднях арктической станции), пока хиппи смаковали свободу героев “Властелина Дороги” Толкина, а комсомольцы пережёвывали свежий номер “Юности” с очередным продолжением “Клокочущей пустоты” забытого ныне Казанцева (приключения советских разведчиков “по всему земшару!”), – в это же время подростки, вооружившись фонариком, жадно листали под одеялом невзрачные томики в мягких безвкусных обложках: космооперы Хэмингуэя, альтернативки Набокова, включая скандальную “Лолиту, королеву воинов”, цикл Керуака о межзвёздном наркоторговце Хулихене, многотомный и страшный “Колдун Архипелага” Солженицына, вейрд-фикции Кизи и Томпсона, фэнтези и хоррор Джона Ирвинга, а в СССР – повести о волшебной Москве Трифонова, исторические фантазии Пикуля, “Нового Жюль Верна” Бродского, НФ-баллады Высоцкого, космопоэзы Вознесенского, даже “Братскую КЭЦ” Евтушенко (постмодернистский, как скажут ныне, сиквел к роману Беляева) – и, само собой, причём по обе стороны занавеса, книжки Василия Аксёнова, “Базза Аксионова”, который как никто умел писать о разном и по-разному…» (