Тогда чёрт был одет в тёплый полушубок – Семён ещё подумал: лендлизовский, – новенькую эмгэбэшную форму и высокие начищенные сапоги, в которых у любого человека на сибирском морозе в полчаса отвалились бы ноги, – вот только он был не человек, и Семён это сразу понял, хотя не было ни рогов, ни хвоста, да и на копыта намекал только необычно высокий подъем обуви…
Увидев чёрта, зэк Ч-637 не удивился: за десять лет он отучился удивляться. В лагерях шутили, что десять лет дают ни за что, – но Ч-637 знал, что всегда есть за что: можно было оказаться здесь за то, что первый кончил аплодировать на собрании, за то, что завернул селёдку в газету с портретом Самого, за анекдот, за кривую улыбку во время политзанятий, за отца, брата, сестру, жену, свёкра, троюродную родню, за знание иностранных языков, за переписку с заграницей, за то, что якобы хотел попасть в плен, за то, что в самом деле попал и потом вернулся, за то, что не верил в нашу победу, за то, что верил в бога, за то, что у него была красивая жена или большая квартира, или просто за то, что органам спустили сверху план и его надо было выполнять. Бывшие военспецы и офицеры, священники всех конфессий, мусульмане, буддисты, православные, католики, лютеране, пятидесятники, старообрядцы; рабочие, колхозники, совслужащие; переводчики, филологи, историки, лингвисты, биологи, генетики, археологи; врачи, учителя, профессора, академики; писатели, драматурги, поэты, художники, актёры, певцы; театральные режиссёры, кинорежиссёры, постановщики опер, балетов, водевилей и оперетт; бундовцы, эсеры, меньшевики, троцкисты, зиновьевцы, бухаринцы, уклонисты всех мастей, соратники Ленина, старые партийцы, прошедшие царскую каторгу, тюрьму и эмиграцию; участники Гражданской, бывшие чекисты, бывшие энкавэдэшники, бывшие «товарищи», ставшие «гражданами», бывшие люди, ставшие номерами.
Ч-637 знал – сюда может попасть любой, – и поэтому не удивился, увидев сидящего в ногах кровати чёрта, одетого в щегольской полушубок и эмгэбэшный мундир. Ч-637 не только не изумился, но вообще почти не обратил на чёрта внимания: Ч-637 был занят.
Он умирал.
Чёрт посмотрел на него и задал безымянному зэку тот же вопрос, который спустя двадцать с лишним лет задаст лауреату премии Ленинского комсомола и члену президиума СП СССР. Он спросил:
– Ну как, старина?
Ч-637 не ответил. Всё было ясно без слов: потухший взгляд, серая обвисшая кожа, кровоточащие дёсны, крайняя степень истощения, холодный предсмертный пот.
– Так как мы решим с тобой? – продолжил как ни в чём не бывало чёрт. – Будем тут умирать или выслушаем интересное предложение?
Взгляд Ч-637 с трудом сфокусировался на своём собеседнике, но по-прежнему не сказал ни слова.
– Собственно, я думаю, подойдёт типовой вариант номер… э-э-э… семь дробь пять. Жизнь, здоровье, богатство, долгая жизнь… вот это всё. И вдобавок – никаких запретов. Будешь делать что хочешь: лгать, блудить, предавать друзей и врагов. Неплохо звучит, а? – и чёрт усмехнулся.
Теперь Ч-637 внимательно смотрел на него, словно обдумывая услышанное. Казалось, в потухших глазах забрезжил слабый отсвет.
– Ты хочешь спросить: «А что в обмен? Как придётся расплачиваться?» – спросил чёрт, хотя умирающий зэка всё ещё молчал. – Хороший вопрос, да. Ты прав, потом придётся платить, но, пойми, это будет потом, спустя много лет. А если мы не договоримся – то самое позднее завтра утром ты предстанешь перед Судом, который куда пострашнее всех ваших трибуналов и троек. Подумай сам: какие твои шансы? Похож ли ты на праведника? Нет, ни один праведник здесь десять лет не продержится, года два-три от силы. Так что прикинь – какие твои шансы на так называемый рай? А если ты в любом случае отправишься к Хозяину, то я предлагаю оттянуть этот неприятный момент лет на двадцать, а то и больше.
Чёрт закурил и протянул дымящуюся сигарету умирающему. Ч-637 затянулся, не сводя с чёрта глаз.
– А что душа? Это же как прошлогодний снег, – продолжал чёрт, – на дворе атомный век, какая душа, старина? Верно же? А если мы договоримся – ты проживёшь хорошую, счастливую жизнь. Деньги, слава, почёт, огромная квартира, красивая жена… а когда она состарится и надоест, я подгоню тебе табун молодых девчонок, которые даже не родились сегодня. Ты даже не представляешь, какие они будут, что они будут выделывать!.. Что вы будете выделывать!.. А что придётся платить – так, пойми, это нескоро, это потом.
И тут Ч-637 кивнул. В руке у чёрта появилось несколько скреплённых листов бумаги, другой рукой он протянул вечное перо – золотой Rotring, вероятно, трофейный или конфискованный при обыске.
Ч-637 сжал его серыми пальцами, но не протянул руки к договору. Вместо этого он так же напряжённо смотрел чёрту в глаза до тех пор, пока тот не скривился:
– Ну, старик, зачем тебе это? Ведь слаще помнить, как ты едва не умер, через что ты прошёл, разве нет? Нет? Ну хорошо, если ты так просишь… – он смял бумаги в комок и тут же развернул его назад. – Вот, добавил ещё один пункт, параграф восемь «О добровольном забывании», прочитать вслух или и так поверишь?
Ч-637 слабо кивнул и пошевелил рукой. Чёрт протянул ему договор, Ч-637 дёрнул кистью, перо едва оставило след на бумаге, но через миг подпись Самуила Лейбовича Гольдберга вспыхнула искрой, слепяще-белой, как при сварке. На мгновение она ослепила умирающего, но когда её отпечаток погас на его сетчатке, он резко сел.
Никакого чёрта рядом не было, не было и коек больничного барака: яркое солнце било сквозь не до конца задёрнутые бархатные шторы да в огромной кровати посапывала, свернувшись клубком, пышная блондинка. Семён Львович знал, что её зовут Алевтина и они уже год женаты. Он посмотрел на будильник – о, надо спешить, через час его ждут в театре, предстоит читка его новой пьесы. Семён сунул руку под одеяло и ущипнул спящую Алевтину за аппетитный зад.
– Пора, красавица, проснись! – сказал он. – Аля, вставай! Мне нужна утренняя порция творческого вдохновения!
Алевтина сквозь сон промурлыкала «Сёмушка…», перевернулась на спину и, не открывая глаз, протянула губы для поцелуя.
Семён стащил с жены одеяло, полюбовался на роскошные груди – ого-го какие, не надоедает ни смотреть, ни трогать! – ещё раз поцеловал, сам себя спросил: «За что мне такое счастье?»
И сам себе ответил: «Да ни за что! Наверно, я просто везунчик!»
– Значит, меня арестовали в декабре тридцать седьмого? – задумчиво сказал Семён. – Десять лет я оттрубил по лагерям, осенью сорок восьмого умирал в лазарете, а ты пришёл, подсунул мне договор и всё переиграл – вернул в Москву, придумал другую, ложную жизнь. И в ней я стал успешным драматургом, известным всему городу ходоком, любимцем дам… но только живых воспоминаний про эти одиннадцать лет ты мне не выдал, вот, значит, отчего у меня провал в памяти!
– Ну, про воспоминания в договоре ничего не было сказано, – возмутился чёрт. – Ты просил про всё забыть – я это сделал. А воспоминаний ты не заказывал, так что мы на этом немного сэкономили, было дело. Попросил бы – были бы нормальные воспоминания, как у людей. Первое свидание, трепетный поцелуй, вся эта лабуда. Страстная любовь в штабной землянке. И потом – родной город после освобождения, рассказы очевидцев, попытки найти ров, где лежат именно твои родные, смертная тоска, отчаяние, бессилие, злость… я бы красиво всё оформил, но ты же не попросил? Значит, сам виноват, претензии не предъявляются. Надо было договор читать внимательно.
– Ещё не поздно, – сказал Семён. Внезапно он почувствовал себя молодым и полным сил, как в тот год, когда приехал в Москву учиться на юриста, – давай договор, я почитаю.
– Так он уже сдан в архив, – развёл руками чёрт, – у нас знаешь какая бюрократия? Надо за полгода заказывать. К тому же ты всё уже подписал, чего там читать?
– Давай договор, сука, – прошипел Семён, – кончай, блядь, юлить, а то я тебе твоё перо в жопу засуну, будешь как птичка чирикать.
– Фу, – поморщился чёрт, – как грубо. Интеллигенты, когда изображают простых людей, всегда так нелепо выглядят…
– Ну хорошо, – сказал Семён. – Давай по-другому. Хочешь, чтобы я подписал твою бумажку, – давай договор. И без всяких твоих шуток – чтобы я его нормально прочесть мог, понял?
Чёрт вздохнул, протянув руку, вытащил из воздуха папку с надписью «Хранить вечно», а в ответ на удивлённый взгляд Семёна сказал:
– Ну, какая была под рукой, ту и захватил. Тем более наш-то договор в самом деле на всю вечность.
Семён разложил перед собой скреплённые листы бумаги и медленно начал читать. Да, подумал он, папа был прав, надо было стать юристом. Но как-нибудь и так справлюсь.
И он справился.
– Смотри, – сказал он, – параграф одиннадцать, подпункт три тире один. «Акт приёмки-сдачи работ должен быть подписан сторонами не позднее момента смерти Подписанта. До момента подписания данного акта любая сторона имеет право расторгнуть договор по собственному желанию, если у неё есть основания утверждать, что обязательства противоположной стороны выполнены не полностью или некачественно. Расторжение договора возможно без предварительного уведомления, в результате устного или письменного заявления стороны, расторгающей договор».
– И что? – сказал чёрт. – Разве мои обязательства выполнены не полностью? Или – как это там? – некачественно?
– Конечно! – уверенно сказал Семён. – Смотрим параграф третий, не помню, какой подпункт. Мне обещано счастье, слава и богатство.
– И разве я тебе недодал чего-нибудь? Ты что, безызвестный и нищий?
– Я известный и богатый, – кивнул Семён, – но я несчастлив.
– Ну, знаешь, люди вообще несчастны, – возмутился чёрт. – А лично ты несчастлив, потому что не хочешь принять то, что я тебе дал. Посмотри на твоих коллег, на тех, с кем ты пьёшь в ЦДЛ, – разве они несчастны?
– Да, – ответил Семён, – они все несчастны.
– Это смотря с кем сравнивать, – чёрт развёл руками, – если со звёздами Голливуда, то, может, и несчастны. А если с простыми работягами? С зэками? С диссидентами в психушке? С теми, кого отовсюду выгнали?