дѣв-к-а — уменьшительно, но с двумя суффиксами (дѣв-ъч-ьк-а) уменьшительно-уничижительно. Социальная степень понижалась в соответствии с уменьшением возраста; этот принцип сохранился с древности, тут ничего не изменилось. И в отцовском доме «отроки» и «девки» до женитьбы оставались бесправными; такое положение освящает и «Домострой», и законы XVI—XVII вв. Различие между современными значениями слов девица или девочка и их исходным значением подчеркивается и различием в произношении (даже ударение было другим, а оно важно для устной речи): современное девиˊца и древнее дѣˊвица, девочка и прежнее дѣвоˊчка.
Так постепенно периоды жизни человека, поименованные отдельным словом, в конце-концов достигли числа семь, и каждый такой период равен был семи годам. Искусственность подобного членения на возрасты кажется несомненной, поскольку разные периоды называются иногда однокоренными словами. В одних случаях говорят, используя слова дѣтищь и дѣтя, в других — отроча и отрокъ, разграничивая этим разные этапы младенчества и отрочества. Иные из слов попали в перечень явно для «заполнения пустых мест» при переводе иноземных источников.
Действительно, византийские тексты указывают семичленную градацию жизненного пути, однако в «Изборнике 1073 года», который переписан с восточноболгарского оригинала в Киеве, «семь верстъ» человеческой жизни обозначены совершенно другими словами: младенець, отрочате, отрочище, юноша, средовѣчьный, старець, сѣдой старый при гробѣ; восьмым периодом жизни (вечная жизнь) признается воскресение из мертвых и блаженство, которое пребудет неизменным. Христианское осмысление этой периодизации ощущается явно.
Но этим дробление возрастной градации не завершилось. Сочинения XVII—XVIII вв. говорят уже о девяти возрастных периодах, в современном русском языке их фиксируется двенадцать (Путягин, 1974). Реальная, физически оправданная линия — юный и ветхий — постепенно множится все новыми терминами, что дробит цельность человеческой жизни. Происходит так потому, что изменяется общий социальный масштаб. Слова «возрастных степеней» начинают соотноситься с различными социально важными функциями данного возраста в определенном обществе (хлопец, ребята, отрок, муж и др.); они теряют значения слишком конкретных возрастных периодов именно потому, что по разным причинам обретают свой социальный статус, становятся знаками отношения человека к другим людям в обществе. Первоначально семейный термин как бы сгорает в пламени социальных симпатий и пристрастий.
Мало-помалу человек предстает в сложном переплетении личностных отношений. Скажем, «муж» — центральная фигура средневекового мира, точка отсчета семантических, социальных, политических, этических и иных отношений. Всю совокупность своих основных признаков, включая в них "зрелость", "правоспособность", "знатность", это понятие постепенно перенесло на другие, появившиеся в процессе развития общества слова, так что возникла необходимость в новых терминах, способных заменять в одном каком-либо смысле многозначное слово мужь. Одним из них стало слово человек, но уже за пределами того исторического периода, который мы изучаем.
«Человек» нового времени — это то же, что «мужь» средневековья — зрелая свободная личность. Но в Древней Руси с особенной тщательностью разрабатывались именно понятия о маленьком члене семьи, о наследнике, младенцах.
В древнерусских текстах слова дѣтя, чадо, отрокъ одинаково обозначают мальчика; младеньць — описательное, вторичное по происхождению слово, пришло из церковнославянского языка и никакого отношения к древнерусскому представлению о возрастах человека не имеет. Для хозяйственной жизни рода младенческий возраст не имел существенного значения, не было и нужды обозначать его самостоятельным словом. Важно было выразить в слове известный уровень различия в духовном и физическом развитии члена рода, указать на его отношение к самому роду-племени, а такие факты жизни, как рождение, появление зубов, начало хождения, выпадение молочных зубов и прочие (чему придается такое внимание современными родителями), никакой общественной значимости не имели. Не имелось, стало быть, и слов для выражения подобных периодов в жизни человека.
Дѣтя — самое древнее и достоверное из всех слов, обозначавших ребенка. Своей формой среднего рода и принадлежностью к архаической системе склонения (с основой на согласный; дѣтяте) оно указывает на то, что в только что родившемся члене прежде не различали пола и не обращали внимания на подробности возраста. Еще долго на Руси детинами называли и пятидесятилетних мужчин, живущих в доме отца, поскольку такой детина не начал жить самостоятельно.
Дѣтя (позже — дитя) — "вскормленное" (или "рожденное"), т. е. собственно "младенец" — тот, кого кормят; точным образом выражается и отношение к детям в обществе, для которого еда всегда была первостепенной проблемой.
Чадо — также слово среднего рода, оно связано с такими словами, как, например, начало, и обозначает маленького члена рода, начинающего свою жизнь.
Отрокъ — уже собственно социальный термин. Это все то же «дитя», может быть, и «неродное дитя» рода, но во всяком случае оно обозначает такого члена рода, которому пока отказано в праве говорить в присутствии взрослых мужчин; корень у слова отрокъ тот же, что и в словах рѣчь, речи "говорить". Впоследствии значения этого слова разошлись; оно стало означать и подростка, и дружинника (младшего в данной дружине), и слугу, и работника в доме. Социальная функция термина в данном случае для слова была определяющей, а возрастные различия наложились на него позднее, поскольку и сама возрастная градация человеческой юности дробилась, требовала все более конкретных обозначений.
Слово робенъкъ (которое в современном языке заменило слово дѣтя) имеет, пожалуй, самую сложную историю. Оно древнее, чем дѣтя. и когда-то (еще не осложненное суффиксом робя или книжное по происхождению рабъ) значило "маленький, маломощный". Впоследствии таким вот «маленьким» могли назвать и воина, взятого в плен, в обществе свободных он оставался «маленьким человеком». Поэтому маленького по возрасту стали обозначать уменьшительным именем робенъкъ. Позже соотношение между социальным и возрастным терминами окончательно распалось, и для обозначения холопа стали использовать церковнославянское слово рабъ, а в разговорной речи слово робенъкъ изменилось в ребенокъ. Еще позже само слово ребенок стали понимать как терминологическое, без осознания уменьшительного суффикса, поэтому появляется усложненное еще одним уменьшительным суффиксом слово ребеночек.
В Древней Руси уменьшительность значения, введенная с помощью соответствующего суффикса, не была выражением ласковости и умиления, она отражала социальный статус лица, которого обозначали подобной уменьшительной формой имени. Даже в детском возрасте четко разграничивались функции свободного и несвободного, т. е. «маленького». Вот почему только с конца XII в. в русских источниках появляется слово робенокъ. В это время окончательно разрывается прежняя связь понятия о ребенке с понятием о рабе.
Кстати, слово паробки, употребленное в «Хождении Афанасия Никитина» (украинское парубок "юноша", "холостяк") за триста лет до этого обозначало простых домашних слуг, если не просто рабов. На тревожный стук в дверь ворвавшихся в ночные покои убийц Андрей Боголюбский отвечает недоверчиво: «О, паробче, не Прокопья [ты]!» (Ипат. лет., л. 330) — т. е. не мой отрок (которого к этому времени уже закололи перед дверьми княжеских покоев). И в плаче над телом убитого князя скажет верный его слуга: «Увы тебе, господине, паробьци твои тебе не знають [забыли, пренебрегли]» (там же, л. 332).
Все именования возраста входящего в силу, но еще бесправного человека рано или поздно стали обозначать слугу или раба, подневольного человека. Самого же маленького человека обычно называли словом поласковей. После смерти Дмитрия Донского остались его сыновья, и среди них «шестый сынъ его, Костянтинъ, яже есть менший, мезиный, тогда бо четверодневну сущу ему по отцѣ оставшуся» (Жит. Дм. Донск., с. 220). Шестой сын «величиной с мезинец», мальчик-с-пальчик, но уже человек и наследник. Вот и Радонеж [город] «даде князь великы сынови своему мѣзиному Андрѣю» (Жит. Сергия, с. 290). Мѣзиный (ср. современное мизинец) — ласкательное слово, обозначает самого маленького — любимца и баловня, который «ласкается и лижется» (Фасмер, II, с. 620), совершенного младенца. Мѣзиный и есть народное соответствие книжному слову младеньць; ср. «но написахъ сиа новороженымъ младенцемъ, но да тин нѣкогда дойдуть в мѣру мужъства своего» (Сл. Фомы, с. 290). Еще раньше такого мезинного младенца называли отрочатем, ср. в переводе XII в.: «Бѣ же у нѣе отроча у сесца и приемши иˊ [его] в руцѣ и рече к нему: Младенче милый, се обидиша нас рать, и глад, и мятеж» (Флавий, с. 413). Постоянная замена слов при выражении общего понятия весьма характерна для средневекового сознания, для которого изменяется не понятие, во всяком случае не содержание его, а образ представления о сути.
Что же касается слова юноша, оно также пришло из книжного языка, как и юнец, и юница. В древнерусском существовал его эквивалент в виде определения уный, т. е. всякий новый в племени или в роде, молодой человек. Возрастные пределы юного не были устойчивыми, они постоянно изменялись по длительности; пока не появилось в языке столь дробное возрастное деление детства, юным мог быть и семилетний: «аще кто унъ — сирѣчь семи лѣтъ» (Кн. закон., с. 76; унъ равнозначно латинскому infantilis "неговорящий, молодой, ребячески наивный"). В древнегреческой традиции, как она представлена в древнерусских переложениях, «въ отрочяти до 14 лет, въ юноши же [до] 30 лѣт, въ съвръшеном же мужи 45 лѣт, въ старымъ же 80 лѣтѣмь» (Устроение, с. 194). В XVII в. «во восмьнатцать лѣт на службу идет», «а менши осминатцати лѣтъ никого имъ на службу не посылати» (Улож. 1649 г., с. 17).