После часового сидения в задумчивости Ирина встряхнулась и натянула куртку. Может, невозможность возвращаться в прошлое пойдет ей во благо. Решив до конца придерживаться составленного алиби, она бросилась к шкафу и взяла свои старые лодочки, обнаруженные за рядами вызывающих туфель на шпильках.
Сбежав по лестнице, она толкнула входную дверь, но вместо того, чтобы вздохнуть с облегчением, едва не задохнулась от ужаса.
У тротуара стоял переливающийся «ягуар» Рэмси, а он топтался рядом и курил. Перед глазами, как кадр на фотопленке, встал его образ на пороге ее квартиры в сорок седьмой день рождения. Щелчок затвора фотоаппарата, и вот он стоит у машины, прямой и напряженный, как прислоненный к дверце кий, — за исключением того дня, когда он пригласил ее тем летом на суши, его вид завораживал, но сейчас, пожалуй впервые, та же картинка вызывала желание все бросить и убежать.
— Что ты здесь делаешь? — срывающимся голосом спросила она.
— Смешно. Я хотел спросить тебя о том же. — В его жесте не было привычной грации, лишь резкое движение головой. — Садись.
Ирина отступила назад.
— Я понимаю, как странно все выглядит. Пойми, его там нет. Можешь сам убедиться.
— Когда я не у стола, игры мне не по душе. Он прячется в шкафу или уже смылся?
— Рэмси, прошу тебя! Пойдем наверх! Я покажу тебе, что в квартире никого нет!
— Для одного дня мне достаточно унижений, голубушка, и я не собираюсь скандалить, когда придется ехать по шоссе Квинс. Залезай. — Он бросил окурок на обочину, сел в машину и распахнул дверцу пассажирского сиденья.
Нахмурившись, Ирина подчинилась.
«Ягуар» отъехал от бордюра, Рэмси сосредоточенно смотрел вперед. Сейчас он казался ей мучительно привлекательным — из-под кожаных рукавов показались тонкие запястья, сильные пальцы сжимали руль, ярость сделала черты его лица еще более четкими. Так было всегда, когда между ними возникал конфликт, и она с трудом сдержалась, чтобы не положить ладонь на тугой бугорок, соприкасающийся с внутренней стороной бедер. Нервно косясь в сторону, Ирина думала с горестной обреченностью, что никогда не перестанет хотеть этого мужчину.
Внезапно ее посетила приведшая в замешательство мысль о разводе, как возможном следствии возросшего нежелания понять друг друга во время разговора сейчас, в машине, а потом о случайной встрече по прошествии времени с бывшим мужем в баре. Она совершенно точно знала, что даже после многолетнего отчуждения и разлуки с этим долговязым, болезненно худощавым игроком в снукер, его притворного равнодушия к ее появлению — он бы спокойно курил, перебрасываясь шутками с друзьями, — она не перестала бы мечтать о сексе с ним. Вжавшись в сиденье, Ирина вспоминала одну из самых ярких своих сексуальных фантазий, от которой Жермен Грир пришла бы в ужас: опуститься на колени перед высокой фигурой в черных джинсах и молить, молить позволить ей прикоснуться губами к его мужскому достоинству. Конечно, фантазии о самоунижении, будучи делом обычным, все же не были здоровыми, однако, придя в бар, Ирина жаждала бы именно этого. Она допускала, что в течение долгих лет может не обмениваться с ним открытками, не переписываться по электронной почте и даже не звонить, но, увидев, не сможет сдержаться, чтобы не умолять дать ей возможность еще раз прикоснуться к его пенису, целовать и ласкать его, заставить стать твердым в ее руках. Порой она с тревогой вспоминала предостережения Бетси о том, что сексуальные увлечения скоротечны, но никто не предупредил ее о возможности увязнуть в них, словно приклеиться пальцами к липкой смоле.
— Куда мы едем? — спросила Ирина, с трудом выдержав несколько минут тягостного молчания.
— В Шеффилд, — ответил Рэмси. — Если ты забыла, а ты, кажется, действительно забыла, у меня завтра финал.
— Но я не взяла вещи. — Она посмотрела на лежащий на коленях пакет, соображая, как объяснить, что у нее с собой старые туфли.
— Как поется в песне: «В море случаются вещи и похуже», — горько произнес Рэмси.
— Помнится, несколько лет назад я уже получила по шее за то, что не собрала сумку.
— Борнмут, голубушка. Тогда мы просто не сошлись во мнениях. Я потом покажу тебе, что такое получать по шее.
Ирина закрыла глаза.
— Откуда ты узнал, что я там?
— Следил за тобой.
Она повернулась к нему и посмотрела с возмущением:
— Ты ведь должен быть в Шеффилде. Ты приехал в Лондон для того, чтобы сидеть в засаде у собственного дома, а потом следить за женой? А если бы я пошла в «Сейфуэй»? Ты бы возмущался, что я до сих пор покупаю продукты с желтыми ценниками? Кошмар! Ты настолько мне не доверяешь?
— Похоже, я прав.
— На машине непросто следить за пешеходом. Ты такой ленивый или боялся разоблачения?
— Послушай, я везу тебя в Шеффилд, тебе не придется тащиться на поезде. Это был сюрприз. Просто, когда я подъехал к дому, увидел, что ты выходишь. Мне стало любопытно, куда ты собралась.
— Это не любопытство. Ты параноик.
— Паранойя, милая, — это когда страхи неоправданные. В данном случае это определение не подходит.
— Рэмси, я не встречаюсь с Лоренсом. — Слова были бесполезны, как и туфли, даже не подходившие к ее одежде.
— Если постоянно твердить одно и то же, оно не станет истиной.
— Я сказала всего лишь раз. Больше повторять не буду. — У нее возникло болезненное ощущение, что она действительно только об этом и говорит.
— Ясно. Что же тогда ты делала в той квартире? Пила чай?
Ирина обреченно посмотрела на пакет с туфлями; ей никогда не убедить Рэмси в правоте того, что она придумала для Златовласки. Кроме того, у нее возникло предположение, что это шанс для ее мужа понять ее лучше.
— Понимаешь… я заходила туда время от времени. Когда Лоренса не было дома. Мне нравилось… находиться в квартире. Я сидела в своем старом кресле. Иногда листала газету. Вот и все.
Правдивые объяснения были непонятны Рэмси. Он презрительно проворчал: «Угу», словно она сказала что-то из ряда вон выходящее.
— И зачем тебе это?
Ирина отвернулась и посмотрела в окно.
— Я люблю тебя, но я связана со своей прошлой жизнью. Она течет параллельно независимо от меня. Я не жалею, что ушла от Лоренса, но иногда задаюсь вопросом, что бы было, останься я с ним. У нас с тобой прекрасная жизнь, но ты должен признать, что она… неспокойная. Тебя неделями нет дома, а когда приезжаешь, мы часами ругаемся и много пьем… В той жизни с Лоренсом были вещи, по которым я скучаю. Порядок. Скромность. Спокойствие. Мне нравилось бывать там. Это помогало поддерживать связь с прошлым и оставаться самой собой.
— Должно быть, ты хочешь, чтобы он тебе вставил, тогда ты тоже будешь чувствовать себя самой собой.
Ирина прижала два пальца к его лбу:
— И вот еще один момент, которого мне очень не хватает, Лоренс никогда не говорил мне такие грубые слова, никогда.
— А должен был, не так ли? Когда ты путалась со мной.
— Получается, я шлюха? Потому что влюбилась в тебя?
— Ты не вполне уверена, что счастлива и что не зря ушла от этого Заумного фаната. — Рэмси принялся вымещать свой гнев на оказавшихся рядом водителях, и Ирина очень надеялась, что его мастерство игрока в снукер поможет ему и на дороге. Впрочем, между цветными шарами и двухтонными автомобилями мало общего.
— Послушай, — начала она, — я понимаю, мое объяснение кажется тебе странным, но подумай о завтрашнем финале. Ради того, чтобы сохранить настрой и концентрацию, ты должен выбросить эти мысли из головы.
— Какая ты заботливая. Ради себя самого я не должен обращать внимание на то, что ты встречаешься за моей спиной с другим парнем.
— Я забочусь о тебе, идиот! Разве ты не хочешь выиграть титул, к завоеванию которого шел с семи лет? Зачем тебе сейчас неприятности! Тебе нужна вкусная еда, приятный вечер в обществе жены и хороший сон.
Увы, идеалистический сценарий даже ей самой казался надуманным.
— А твой мужик ничего, — послышался шепот над ухом, едва она уселась на свое место в ложе для гостей, — сегодня в хорошей форме.
Ирина повернулась и увидела перед собой лицо Джека Лэнса.
— Он ведь сможет.
— Преимущество у него минимальное. Ты, полагаю, не думаешь, что парень с номером тридцать два легко справится с таким финалистом. Наша примадонна появилась в последние секунды и даже не потрудилась причесаться. Держит нас всех в напряжении.
— Комната Рэмси расположена далеко, — сухо произнесла Ирина и отвернулась.
— Судя по твоему виду, ночка у него выдалась сложная.
Горячее дыхание Джека обожгло затылок.
— Благодарю за заботу. — Она ненавидела Джека. Он в свою очередь тоже терпеть ее не мог и даже не старался быть любезным. Когда Рэмси выпал из числа шестнадцати лучших игроков, многие маленькие жесты внимания, такие как цветы, шампанское и суши в номер, исчезли без следа, равно как и улыбка с лица менеджера. Теперь, вопреки ожиданиям многих, Рэмси Эктон все же вышел в финал, Джек опять принялся лебезить перед ним, будто вовсе не он дал ему от ворот поворот два года назад. Впрочем, в существовании Джека был смысл, только благодаря ему тело Рэмси сейчас находится у стола, а не лежит поперек матраса в номере гостиницы.
Свет погас. Чтобы распалить публику, сначала представили Ронни О’Салливана: несомненного фаворита, объект зависти и отвращения. Хотя носить галстук-бабочку уже не считалось обязательным, О’Салливан неизменно появлялся именно в нем, как и в белоснежной сорочке и черном жилете, желая, вероятно, навсегда забыть о неблагочестивой юности, отдав предпочтение классическому покрою в одежде. После лечения в шикарных летних лагерях для взрослых он даже пару лет не нападал ни на кого из Всемирной ассоциации бильярда и снукера. Заняв свое место, Ронни обвел зал серьезным взглядом человека, в свои двадцать пять умудренного опытом, и скромно улыбнулся, давая понять зрителям, насколько изменился его характер.
Следом объявили его противника, Рэмси Эктона, который предстал перед публикой также несколько другим человеком. Следует заметить, что известный своей элегантностью и манерами игрок мог значительно измениться лишь в одну сторону: к худшему. Галстук-бабочка съехал набок, вызывая воспоминания о морской болезни, на белой накрахмаленной рубашке помимо идеально отутюженных мест появились еще и заломы. Щетина на лице бросалась в глаза под ярким светом софитов. Прежде чем сесть, Рэмси оглядел толпу зрителей с таким видом, словно удивлялся, что попал на турнир по снукеру, хотя шел в прачечную.