При обычных обстоятельствах она могла бы обидеться, но сейчас решила сдержаться. Лоренс прав. Она действительно не обратила внимания.
Она даже не обиделась, когда он попросил ее помолчать, и затихла. Лоренс сделал звук громче. Сообщили о захвате еще двух самолетов. Один из них врезался в здание Пентагона, второй разбился в Пенсильвании. Впервые в истории США ни одному самолету не было разрешено подняться в воздух. Ирина и Лоренс стояли перед телевизором. Все слова и междометия, которые могли сейчас прозвучать, были известны каждому — происходящее ужасало, и было понятно, что любая фраза покажется глупой. События этого утра затмевали все — их слова, поступки и само существование переставало иметь значение. Таким образом, у Ирины просто не осталось времени на переживания по поводу какой-то пустяковой медали. На землю стали падать люди, и перед этим меркли все ее проблемы, связанные с неспособностью конкурировать в обаянии с матерью, неудачно сложившейся карьерой, сексуальной привлекательностью Рэмси Эктона. Они просто в один миг исчезли.
Как в годы Второй мировой войны никто не мог ответить на вопрос, победит ли Гитлер, так и в те часы 11 сентября никто из американцев не знал, будут ли направлены еще самолеты на Эмпайр-Стейт-Билдинг или Белый дом, будет ли свергнуто правительство, а остров Манхэттен повергнут в океан. На земном шаре, который, как известно, не стоит на месте, может произойти даже самое ужасное. И происходит.
Глядя на башню, складывающуюся, как поставленный на бок аккордеон, Ирина впервые в жизни поняла, что такое настоящий страх. Через несколько секунд самое высокое здание, расположенное на краю Манхэттена со времен ее юности и не очень-то привлекавшее ее внимание, перестало существовать. Казалось, башня не рухнула, как бывает с домами, а просто испарилась в воздухе. Происходящее противоречило закону физики, по которому энергия не появляется и не исчезает. Возведение башни в сто семь этажей требовало колоссального количества энергии, и вся она исчезла.
Близнецы часто похожи на пары, долго живущие вместе, — после смерти одного умирает и второй. Не прошло и часа, как разрушилась и вторая башня, словно долго крепилась, но не выдержала горя от разлуки с сестрой.
Когда-то после сообщений о гибели принцессы Дианы в тоннеле в Париже Ирина проклинала себя за употребление в ее адрес при жизни таких прилагательных, как «пресный» и «скучный». Так и сейчас она жалела обо всех недобрых эпитетах, которыми выражала свое отношение к зданию ВТЦ, к безвкусно оформленным вестибюлям, корила себя, что бескрайние размеры коммерческих площадей когда-то сравнивала с предложением двух тюбиков зубной пасты «Колгейт» по цене одного. Ей казалось, будто ее подслушали и неверно поняли, нет-нет, она не хотела сказать, что лучше бы ничего этого не было. Может, здание не имело в ее глазах особенной ценности, но она никогда не хотела, чтобы оно исчезло.
Ирина заплакала. Лоренс подошел и положил руку ей на плечо. По ее лицу текли слезы, но они были не похожи на те слезы, которые она проливала в детстве из-за неудач в балете, «лошадиного лица» в юности, из-за ссоры с Джуд и одиночества, когда Лоренса не было рядом. Оглядываясь назад, Ирина недоумевала, как могла плакать по таким ничтожным поводам, когда ужасающие катастрофы — трагические события мировой истории — происходят буквально за окном ее дома. Один за другим комментаторы и репортеры Си-эн-эн говорили, что ничто и никогда уже не будет по-прежнему. Но будет. В мире произошло множество катастроф, но после них жизнь опять становилась прежней. Не первый раз люди совершили нечто отвратительное, и, к сожалению, не в последний.
Сегодня был один из тех немногих дней, когда можно плакать до вечера. Ирина вспомнила, как в юности прорыдала весь день из-за гибели своего парня, а сейчас, в час такого горя, успокоилась через несколько минут. Это был еще один отвратительный факт, с которым ей придется жить.
Высморкавшись, она набрала номер матери. Никто не ответил.
— Мир катится в пропасть, — произнесла Ирина в трубку. — Готова поспорить, мама пребывает в восторге.
Ей показалось сумасшествием наблюдать по телевизору развитие событий, происходивших в восьми милях к югу.
— Я должна все увидеть своими глазами, Лоренс. Чтобы осознать и прочувствовать.
— Туда не ходит транспорт. Район должен быть оцеплен. Ты просто не сможешь туда попасть.
— Прошу тебя. — Ирина взяла его за руку. — Пойдем пешком. Вместе.
Поход превратился в паломничество, в хадж — через Риверсайд-парк по дорожкам, скрывающим неровный ландшафт острова, к дымящемуся краю на берегу Гудзона. Подойдя к концу Семьдесят второй улицы, они увидели разрастающееся белое облако, далекое, но видимое как на ладони. Теперь для Ирины беда была связана с тишиной, до нее не доносилось ни одного громкого звука, парк был погружен в сверхъестественное безмолвие, позволяющее услышать шаги других жителей города, спешащих той же дорогой. Люди почти не разговаривали, лишь изредка слышался приглушенный шепот. Все были вежливы и предупредительны, толчеи не было даже на велосипедных дорожках, в обычные дни переполненных и шумных. В нарушение конвенции городских жителей люди смотрели друг другу в глаза. Впервые в жизни Ирина ощутила, что город является единым целым, так редко люди чувствовали себя сплоченными одними переживаниями и эмоциями.
— Думаю, мне надо перед тобой извиниться, — сказала Ирина на Пятидесятой улице. На главном шоссе Вест-Сайда машины обычно подпирали друг друга бамперами, сейчас же дорога и ее окрестности напоминали пустыню из фильма «Безумный Макс». — Понимаешь, твоя работа — я никогда не считала ее важной и значимой.
— Понимаю, — кивнул Лоренс, не выпуская ее руки. — Иногда я и сам начинаю считать ее такой.
Они шли до самой Вест-Хадсон-стрит, где были установлены полицейские кордоны. Огромная толпа замерла в почтительном молчании. Воздух пронзил резкий запах жженой резины и оплавившегося никеля, металлические ограждения медленно покрывались священным пеплом. Вытянув руки по швам, все, как один, смотрели на полыхавший вдалеке погребальный костер. Ирина и Лоренс постояли минут пять, затем развернулись и отошли, чтобы уступить место другим.
На обратном пути они шли по верхней части города и даже не сделали попытки спуститься в открывшееся в пять часов вечера метро. Они шли словно пилигримы, миновали пустынную Таймс-сквер и вышли на Седьмую авеню. Экраны пестрели надписями: «НАПАДЕНИЕ НА США… УГНАННЫЕ САМОЛЕТЫ РАЗРУШИЛИ БАШНИ-БЛИЗНЕЦЫ И ПЕНТАГОН…» Ветер гонял по пустынным улицам мусор, картина напоминала день после встречи Нового года, когда праздник закончен и весь город страдает от похмелья. Открылись некоторые рестораны, хотя заведения, даже немного похожие на восточные, лишь плотнее закрыли железные ставни.
— Может, это звучит глупо, — сказала Ирина на Коламбас-Серкл, — но я рада, что мы сейчас в Нью-Йорке. Если бы мы успели вернуться в Британию, я бы чувствовала себя предательницей.
— Ты права, — кивнул Лоренс. — Звучит глупо. Но что сейчас не глупо.
— А я знаю. — Она остановилась и заставила его развернуться к ней лицом. Они встали у самого входа в Центральный парк, но пешеходы сегодня были почтительны друг к другу и молча обходили их. Ирина обхватила его лицо руками и крепко поцеловала. По щекам вновь полились слезы, но они не вызывали у нее чувства стыда.
11
Несмотря на то что за скандалами они не заметили сигналы, говорящие о катастрофе в жизни, для Ирины было в этом и положительное: она взяла с Рэмси клятву, что они больше никогда не будут ругаться. Даже Рэмси, для которого газета начиналась и заканчивалась на странице спорта, протрезвел и обещал, кажется искренне, постараться измениться.
Самым тяжелым наказанием для Ирины было чувствовать себя в изгнании. Из частых разговоров с Татьяной Ирина знала, что трагедия коснулась почти каждого жителя города: у некоторых погибли родные или близкие, кто-то успел в последнюю минуту выбежать из здания, многие были в то утро в этом районе и видели крушение башен не по телевизору, другие, одолеваемые приступами удушья, спасались в районах Верхнего Ист-Сайда. Сама Татьяна покупала в это время продукты на авеню и пропустила не только первые новости, но и кадры крушения башен, по своей осведомленности она мало отличалась от жителей Айдахо. Однако она с удовольствием рассказывала старшей сестре об остановленном движении метро, описывала жуткую оккупационную атмосферу на Манхэттене, кричала, что полиция и войска заполонили город, как в Африканской Республике после военного переворота. Татьяну можно было считать находящейся в гуще событий только по сравнению с Ириной, которую с Нью-Йорком разделял океан.
Однако Ирина никогда не сможет ощущать себя частью трагедии. Ни на йоту. Ее права на мнение, что должно быть построено на месте Всемирного торгового центра или по поводу вторжения в Афганистан, не существует, и, если эти темы поднимались в разговоре, она чувствовала себя подавленной. Катаклизм превратился в личный позор и напомнил Ирине Галине Макговерн, как просто может жизнь сойти с рельсов, стоит тебе не минуту отвлечься. Произошедшее напомнило ей и о существовании внешнего мира, теперь оно неразрывно связано с ее личным самым страшным позором. Она старалась побороть в себе угрызения совести, ведь если бы она не скандалила в тот момент в запертом доме, то непременно бы купила газеты и знала о взлетевших на воздух башнях-близнецах.
Когда Ирина обвиняла Рэмси в «саботаже» в номере отеля «Пьер», они оба были виноваты в том, что портили друг другу жизнь. Они оба смиренно согласились с тем, что тратить двадцать или тридцать последующих лет совместной жизни на то, чтобы вгрызаться друг другу в горло, слишком экстремально и бессмысленно. После 11 сентября 2001 года внимания, тепла и заботы, даруемых близким, не должно казаться слишком много.
Рэмси отнес Дениз к мастеру-кудеснику в Сити, способному якобы творить чудеса. Однако, заплатив за его работу две тысячи пятьсот фунтов, он сказал, что с таким же успехом мог бы играть сорванной в саду веткой. Он долго искал по всему городу подходящий кий, истратил несколько тысяч фунтов, но понял, что ему всегда будет дорога единственная истинная любовь, которую не заменить и пятью суррогатными. Ему было проще найти замену Ирине, чем Дениз. Он отказался от участия в «Эл-Джи кап», затем в чемпионате Великобритании и впервые стал задумываться об уходе из спорта.