И этот корабль был очень нехорошим знаком, ибо любые люди из других времен, особенно если их много (команды на парусных кораблях составляли от сотни человек и больше) представляют собой опасность. Каждый моряк в те времена был немножечко пиратом, и, кроме честного заработка, при возможности не гнушался грабежом и убийствами. А если этот корабль военный, а не мирный торговец, то, оторвавшись от породившего его государства, он непременно превратится в пирата. Одно дело – встречать чужаков, имея за спиной готовое к бою ополчение племени Огня, и совсем другое – столкнуться с опасностью, когда на борту только десять человек, и лишь двое из них мужчины.
Коротко выругавшись, Петрович приказал свистать всех наверх и вооружаться. Потом он передал штурвал Алохэ-Анне, а сам взялся за бинокль. Он бы повернул обратно, но племени Огня требовалась соль, и он обязан был ее добыть. По крайней мере, возвращаться, пока опасность не стала очевидной, не было смысла. Будь на борту «Отважного» разведывательное подразделение Гуга или того же Виктора де Леграна, Петрович причалил бы ниже по течению, чтобы волчицы прокрались к лагерю неизвестных и посмотрели на него своими глазами. Но Виктор тут был один, так что этот вариант был недоступен. Поэтому Петрович выключил мотор, чтобы он не привлекал внимание своим шумом, и пошел дальше под одними парусами, благо попутный ветер с Бискайского залива благоприятствовал.
Но чем ближе коч подходил к стоянке чужого корабля, тем больше становилась неестественность происходящего. За полтора километра до чужого корабля река сделала последний поворот, и взгляду Сергея Петровича открылся как лагерь неизвестных, так и корпус чужого корабля. Но как он ни вглядывался в бинокль, он не увидел никаких шевелений. Никто не бегал при виде приближающегося чужого корабля и не размахивал руками, а от лагеря не поднимались дымки костров. Чем ближе подходил «Отважный», тем очевиднее становилось, что фрегат брошен своей командой. Метров с пятисот можно было разглядеть корпус корабля с одним рядом закрытых пушечных портов, введенный в неширокий приток, впадающий в Адур, а за ним – недостроенный палисад и нечто вроде бревенчатого пакгауза без крыши. На корме ветер трепал флаг, от времени и непогоды превратившийся в выцветшую до белизны тряпку. И никого. Тишина. Слышны только крики птиц да шум воды, разрезаемой форштевнем «Отважного».
– Они все умереть? – спросил Виктор де Легран, напряженно вглядываясь в приближающийся берег.
– Совсем необязательно, – ответил Сергей Петрович, – быть может, просто ушли пешком на юг – туда, где море, солнце и девушки.
– На юг, за гора, живут только дикий уеху, – добавила свои «пять копеек» Алохэ-Анна, стоящая за штурвалом, – будет им девушка. Ням-Ням. Ха-ха-ха.
– Год назад, – тут не было никакого корабля… – сказал Сергей Петрович, напряженно вглядываясь в приближающийся берег. – Ну что, причаливаем или пройдем мимо?
– Конечно, причалить, – убежденно произнес Виктор де Легран, – над корабль флаг короля Франция. Надо знать, что случилось с этот несчастный.
– А если у них была эпидемия: чума или оспа? – спросил Сергей Петрович. – Самое обычное дело в те времена.
– Тогда те, кто еще был жив, поднять над корабль черный флаг с две белый полосы крестом – вот так. – Виктор скрестил руки. – Такой закон. А если этот флаг нет, значит, болезнь тут быть совсем другой вид.
– Ну хорошо, Виктор, – согласился Сергей Петрович, – если ты считаешь, что опасности нет, тогда причаливаем.
Расстояние до чужого лагеря уже настолько сократилось, что и без всякого бинокля было очевидно, что он брошен или вымер. Парусиновые палатки повалены, и никто их не стал поднимать, более-менее достроена только та часть палисада, что отгораживала лагерь на треугольном мысу со стороны суши. Со стороны притока, которым могла быть только речка Нив, оборонительным препятствием служил сам корпус корабля, на корме которого уже можно было прочитать полустертое название «Méduse», при этом на берегу реки Адур строительные работы даже не начинались. Там-то «Отважный» и причалил, после чего Виктор де Легран, Сергей Петрович и их спутницы, спустив на землю сходни, могли сойти на берег.
Еще на подходе стало очевидно, что болезнь, поразившая команду, имела скорее социальные, а не медицинские причины. Полуистлевшие непогребенные трупы, больше похожие на истрепанные груды тряпья, были беспорядочно разбросаны по территории лагеря. Некоторые из них сжимали в истлевших руках проржавевшие сабли и мушкеты, другие же были безоружны.
– Это не нападений местный человек, – сказал Виктор, при виде картины смертного побоища. – Это мятеж команда. Они драться сам с сам.
Сергей Петрович, оглядев хмурым взглядом открывшуюся картину, произнес:
– Наверное, среди матросов нашелся умник, понявший, что тут нет государства, которое может наказать за мятеж, и подговорил своих приятелей убить офицеров и взять себе всю власть. Такие вещи всегда плохо кончаются, и этот случай совсем не исключение. Половина команды оказалась мятежниками, а половина была на стороне офицеров. Меня тут другое интересует: как этот корабль вообще мог провалиться в наши времена и уцелеть?
– Месье Петрович, – сказал Виктор де Легран, – наверное, он попасть прямо на река, как этот итальянский субмарина. Река – это тоже тропа, только из вода. Как это быть, мы узнать из корабельный журнал. Я читать и говорить тебе.
– Ну что же, наверное, ты прав, – ответил тот. – Пойдем и сами все посмотрим.
Осмотр территории лагеря не дал ничего интересного. Было только понятно, что, пристав к берегу, команда стала выполнять стандартные для своего времени мероприятия по оборудованию укрепленного берегового лагеря, но мятеж вспыхнул прежде, чем дело довели до конца. Осматривая лагерь, Петрович подумал, что сабли, мушкеты и прочие пистоли было бы неплохо прибрать, а то негоже, что оружие валяется просто так. Затем он и Алохэ-Анна поднялись по сходням на палубу фрегата вслед за Виктором де Леграном, а остальные полуафриканки остались внизу собирать разбросанные повсюду железки и складывать их в кучу. Как оказалось, орудия, числом шестнадцать штук, стояли прямо на главной палубе (опер-деке), и только в корме и на баке имелись надстройки, внутри которых размещались еще по четыре орудия. Вдоль бортов, по обеим сторонам, проходили узкие галереи, где с трудом могли бы разминуться два человека, и они же служили навесами над казенными частями орудий, когда те были выкачены на боевые позиции в открытые порты.
В носовой надстройке, как помнил Петрович, обычно, в кубриках, как сельди в бочке, размещались матросы, а на корме, в относительном комфорте, располагался офицерский состав и немногочисленные пассажиры. Это было обусловлено тем, что в большинстве случаев ветер на парусном корабле дул от кормы на нос, а матросские кубрики в силу скученности команды и антисанитарии всегда благоухали самым отборным сортиром. Тут, на палубе, тоже шел бой: валялись истлевшие трупы, а с нок-рея спускалась веревка с петлей, под которой на палубе бесформенной грудой валялось то, что раньше было человеческим телом.
– Наверное, капитан приказать повесить этот бедняга, после чего команда начать мятеж? – сказал Виктор де Легран.
– Возможно, ты прав, – ответил Сергей Петрович, – а возможно, это не причина и следствие, а два следствия одной еще неизвестной нам причины. Идем.
По очереди они спустились на палубу по узкой деревянной лестнице без перил и оказались перед дверью в кормовое помещение. Чтобы ее открыть, понадобились совместные усилия Сергея Петровича и Алохэ-Анны. За дверью находилось помещение, которое можно было бы назвать офицерским общежитием. По крайней мере, это подтверждали подвешенные к подволоку парусиновые гамаки, а также стоящие вдоль стен закрытые на висячие замки резные сундуки, где офицеры хранили личные вещи. Замки на сундуках остались не взломанными, а, значит, мятежные матросы сюда не добрались. Прямо напротив входной двери в поперечной перегородке располагались еще три двери, ведущие, по всей видимости, в каюты капитана и пассажиров, а у бортов перед закрытыми портами находились еще четыре орудия. Можно было вообразить, в какую душегубку превращалось это помещение во время боя, когда после выстрела орудия откатывались вовнутрь, отравляя воздух остатками порохового дыма.
Здесь мы обнаружили только один труп – скорее мумифицированный, чем разложившийся. Одетый в богато расшитый золотом кафтан, он сидел прямо на палубе рядом с правой дверью, чуть в стороне от нее, держа в руках украшенный серебряной инкрустацией пистолет. А на левом плече у покойника расплылось большое кровавое пятно, от времени приобретшее коричнево-черный цвет. Петрович подумал, что это, очевидно, сам капитан, который, будучи тяжело ранен, умер, дожидаясь, пока сюда войдет кто-нибудь из уцелевших мятежников. Но почему он сидит у правой, а не у средней двери, где и должна располагаться капитанская каюта?
Не желая пока тревожить покойника, Петрович проверил левую дверь, но обнаружил за ней не каюту, а узкое помещение, в котором даже несведущий человек мог бы угадать гальюн. А вот средняя дверь как раз вела в капитанскую каюту, и капитан, одетый значительно проще, чем тип в предыдущем помещении, был как раз там. Он сидел за своим столом перед раскрытым корабельным журналом, держа обеими руками пистолет стволом к себе, а выбитое окно у него за спиной и часть подволока были заляпаны брызгами чего-то омерзительного. Когда Сергей Петрович понял, что тут произошло, его чуть не стошнило, Виктор де Легран непроизвольно перекрестился и прочитал молитву. И лишь Алохэ-Анна, заглянувшая в капитанскую каюту вслед за мужчинами, сохранила невозмутимость египетского сфинкса – ни один мускул не дрогнул на ее лице.
Закончив молиться, Виктор подошел к капитанскому столу и решительным жестом развернул толстый том корабельного журнала на свою сторону.
– Сейчас мы узнать, что тут произойти… – произнес он, с шуршанием перелистывая страницы журнала. – О, вот. Это торговый фрегат. Частный вооруженный быстрый корабль, который перевозить ценный груз и важный пассажир. Капер наоборот. Мало порох и ядра, только на один бой, мало еда и вода, много груз в трюм. Он выйти из Новый Орлеан пятнадцатый октябрь тысяча семьсот пятьдесят седьмой год, имея груз сахар, табак и меха. Пассажир – очень важный человек. Семья хоз