– А что, Сергей Петрович, у вас и школа тоже есть? – спросила одна из учительниц, полноватая «пергидрольная» блондинка лет сорока.
– Разумеется, – ответил тот, – ведь школа и цивилизация – это синонимы. Одного без другого не бывает.
– Я рада, что у вас такой трезвый взгляд на жизнь, – с достоинством сказала женщина, – позвольте представиться: Середа Инна Аркадьевна – учитель русского языка и литературы с пятнадцатилетним стажем.
– Очень приятно, Инна Аркадьевна, – ответил Петрович, делая пометку в блокноте, – можете считать, что ваше будущее обеспечено. Учителя нам нужны. А теперь, если тут есть еще ваши коллеги, я попрошу их встать и представиться.
В ответ на это заявление встала молодая миниатюрная брюнетка чуть восточного вида.
– Баязитова Елизавета Идрисовна, – сказала она, – учитель математики, алгебры и геометрии.
– Очень хорошо, Елизавета Идрисовна, – сказал Сергей Петрович, – вы тоже приняты.
– Перепелова Евгения Викторовна, – встала еще одна девушка, – учитель физики.
– Замечательно, и вы тоже приняты. – Сказав это, Петрович и посмотрел на худощавого молодого человека лет двадцати – тот ерзал на табурете и нервно потирал запястья.
– Дамиров Ринат Ахметович, – сказал тот, – студент Башкирского государственного педагогического университета, обучался на учителя родного, то есть башкирского языка. В настоящий момент нахожусь на практике и выполняю обязанности помощника педагога.
– К сожалению для вас, эта педагогическая специализация здесь не актуальна, – вздохнул Сергей Петрович. – Наша задача – сцементировать разнородное общество единым языковым полем, а не дробить его на отдельные фрагменты. Говорить на родных языках никому не запрещается, но вот вводить в школьную программу их незачем. К тому же вы мужчина, а это значит, что прежде чем вас начнут слушаться как педагога, вам следует сначала прославить свое имя на охоте и войне, или же владеть нужным и уникальным мастерством, которому можете обучить только вы. А вот с этим, как я понимаю, у вас не очень. В армии служили?
– Н-нет, – сказал Дамиров, – у меня отсрочка как у студента.
– Плохо, очень плохо, – покачал головой Сергей Петрович, – армия – это школа жизни для мужчины, а вы, получается, ее не закончили. Прописываю вам двухмесячный курс молодого бойца под руководством старшего унтер-офицера Пирогова. Гавриил Никодимович, к весне этот молодой человек должен окрепнуть телом и духом, а также уметь в любой ситуации прочно стоять на своих ногах, а то в таком виде, как сейчас, его запинают даже местные кузнечики. Нагрузки при этом следует повышать постепенно, наряды на тяжелые и грязные работы распределять равномерно, а не только на молодого, а рукоприкладство применять прямо запрещено. Раз в неделю это юноша должен являться на осмотр к доктору Блохину на предмет контроля физического состояния и. не дай Бог, тот заметит на пациенте хоть один синячок – тогда я на вас серьезно обижусь. Нам нужно подготовить этого молодого человека к дальнейшим испытаниям, а не унасекомить до полного развоплощения. Задача понятна?
– Так точно, – утвердительно кивнул старший унтер, – сделаем в лучшем виде. Такое нам не впервой – взять барчука и сделать из него человека.
– Да как вы смеете так издеваться над свободными людьми?! – вдруг вскричал Амир Мергенов, снова забывший, что он больше не начальство. Все время, пока он слушал речь вождя, его ноги нетерпеливо топтались под столом, а лицо подрагивало от желания высказать свое возмущение. – Какое вы имеете право решать, кто из нас и где будет работать?! Мы не часть вашего народа, и никогда ей не станем!
– Говорите только за себя, любезнейший, – ледяным тоном произнес Сергей Петрович, вприщур оглядывая говорившего – так, словно навскидку определял, сколько килограмм наглости и злости в том содержится. – Вам уже один раз сказали, что вы здесь никто, но этого внушения хватило ненадолго. Что ж, любой из вас, кто не пожелает становиться частью нашего народа, должен проваливать из нашего поселения в том, в чем он к нам пришел. Такова суровая правда жизни. Мы не имеем возможности содержать избалованных воинствующих засранцев, не вносящих свой вклад в борьбу за выживание нашего народа, и к тому же сеющего среди него раздоры и скандалы. Мы отнеслись к вам как к своему соотечественнику, но вы не оправдали этого доверия… Инна Аркадьевна… вы хотите что-то сказать?
– Да, хочу, – ответила та. – Дело в том, что у него (кивок в сторону возмутителя спокойствия) среди наших детей находится восьмилетний сын. Он не переживет, если вы убьете его отца или выгоните его раздетым на мороз, что одно и то же. Вы уже говорили, что ваши законы суровы и неотвратимы, но пожалейте же хотя бы ребенка…
– А этот ребенок знает, что его папа избалованный засранец? – В голосе Петровича зазвучали нотки стали. – Пожалуй, да, ведь свой первый скандал тут он, ничего не стесняясь, затеял в его присутствии. Наверняка сынок гордился тем, что его отец большой начальник и может кричать на кого угодно. Но даже если мы проявим милосердие, то эту проблему придется как-то решать.
– А вы, Сергей Петрович, ентого барина тоже отдайте нам, – сказал Пирогов. – Мы из него человека сделаем, не чета некоторым.
– Гавриил Никодимович, а вы точно уверены, что в этом будет толк? – спросил Сергей Петрович. – Ведь кончится эта затея все тем же, только вы и сами замучаетесь, и замучаете насмерть этого типа, пытаясь превратить его в человека. Это же не вьюнош лопоухий, который сам не знает, кто такой, а матерый чиновный волк, который за людей считает только таких, как он сам, да начальство, а остальные – не более чем прах под его ногами.
– Да, – поддержал эти слова Сергей-младший. – Мы ж не звери. Отрубить голову гораздо гуманнее. Чик – и уже там.
– Погодите, – сказал отец Бонифаций, поднимая руку, – не говорите ничего дальше. Дайте этот человек последний шанс одуматься и принять жизнь так, как она есть. Даже самый большой грешник имеет шанс раскаяться и принять Бог в своя душа.
– Вы же знаете условия, – мягко сказал Петрович, – чтобы мы списали грешника в монахи, он должен сначала раскаяться в своих поступках и образе мыслей, и сам попросить о прощении. Ну…
Пока шел весь этот разговор, Мергенов буквально трясся от сдерживаемой ярости. Его пальцы подрагивали, выпученные глаза метали молнии, которыми он привык устрашать своих подчиненных. Эти люди вздумали пугать его, давить на него? Ну уж нет, подчиняться каким-то там дикарям он не привык… Он им покажет! Он им не безответная баба, чтобы покорно кивать и соглашаться! Да еще и прощения просить? Да они просто не представляют себе, кто стоит перед ними!
– Никогда и не за что! – закричал он, когда на него устремились все взгляды. – Я мусульманин и не верю в вашего Христа! Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк Его!
– Мы находимся в тех временах, когда не родился еще Христос и тем более Магомет, – очень мягко сказал Сергей Петрович, но от этой нарочитой мягкости голос его прозвучал особенно зловеще для Мергенова. – Вы можете молиться в сторону Мекки, но там нет еще ничего, только ветер гоняет песок по пустыне. Нет среди нас ни христиан, ни мусульман, все мы веруем в единого Бога-Творца, которого местные называют Великим Духом. Впрочем, при отсутствии раскаяния с вашей стороны все это не имеет никакого значения. Ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы изгнать из нашего поселения новоприбывшего Амира Мергенова, высказавшего прискорбное нежелание становиться частью нашего народа и соблюдать наши законы? – Голос его зазвучал громко и веско. – Кто против? Кто воздержался? Против ни одного, воздержался один, все остальные за. Андрей, возьми Гуга и Серегу, и приведите приговор в исполнение…
И вот тут «начальничек» растерялся. Он стал нервно озираться, при этом непроизвольно сжавшись. Он часто заморгал, и принялся облизывать губы, при этом его смуглое лицо отчетливо побледнело, став землисто-серым.
– Вы… вы… что же… вы и в самом деле хотите выбросить меня голым на мороз или отрубить голову? – внезапно осипшим голосом принялся бормотать Мергенов, непроизвольно отступая назад и затравленно озираясь. – Вы не имеете права… Это незаконно… Я… я буду жаловаться… – В последней фразе явственно прозвучало что-то похожее на всхлип. Сам Мергенов хотел казаться грозным, но ему в лицо уже смотрела Неотвратимость, откровенно глумясь над его жалкой бравадой.
– Вполне законно, – равнодушно пожал плечами Сергей Петрович, – только что был суд, который приговорил вас к изгнанию. Мы, знаете ли, не сажаем людей в тюрьму. Для легких поступков у нас есть общественное порицание, для тяжких преступлений – изгнание в лес или смертная казнь. Испытательный срок – это только для пленных врагов, к которым вы не относитесь. А жаловаться на нас вы можете сколько угодно. Дам вам совет: обращайтесь непосредственно к Всевышнему, когда очутитесь перед его престолом. Не переживайте, это произойдет очень скоро.
Отодвинув в сторону табурет, главный охотник поднялся со своего места и вместе с ним синхронно поднялись его лейтенанты. Особенно угрожающе выглядел Гуг, его гимнастерка буквально трещала на широких плечах. Такой одной рукой возьмет ослушника за шкирку, как кутенка, и вытащит на мороз…
И только тут осужденный к изгнанию окончательно понял, что с ним не шутят. Его зашатало. Он весь поник, и теперь в его широко раскрытых глазах, исчерпавших запас молний, плескалась смертная тоска.
– Нет, только не это! – взмолился он и воздел руки к лицу в умоляющем жесте; голос его зазвучал неожиданным фальцетом. – Простите меня, я больше так не буду, умоляю, пощадите, не выгоняйте!
– Я слышал, – как бы невпопад сказал Андрей Викторович, – что в НКВД арестованных больших начальников первым делом били в морду лица, чтобы показать, что все более чем серьезно. Может, и нам стоило?
– Не стоило, Андрей, – ответил Сергей Петрович. – От удара в морду истинного раскаяния не получится, а только хитрость и озлобление. Леди Сагари, а вы что скажете по поводу этого человека?