– Он бояться, – ответила аквитанская княгиня, – очень сильно бояться, я ничего не видеть через этот страх.
– Ну хорошо, – немного подумав, сказал Петрович, – исполнение только что вынесенного приговора я откладываю на неопределенный срок, вместе с тем передавая осужденного на перевоспитание отцу Бонифацию с возможностью возвращения в мир. Но в то же время первый, кто увидит, что этот тип нарушает наши законы, сможет пристрелить его на месте без всякой процедуры. Это и в самом деле несколько гуманнее, чем изгнание в зимнее время в лес. А сейчас, Сергей, возьми УАЗ, отвези помилованного на подворье к отцу Бонифацию и сдай его Петру с рук на руки. И прими меры предосторожности, а то мало ли что ему придет в голову.
Мерами предосторожности заключались в том, что, позволив подконвойному надеть меховые штаны, парку Сергей-младший натянул на него, не продевая руки в рукава. Ну чем не смирительная рубашка?
И вот, когда Сергей-младший вывел за дверь осужденного и частично помилованного, старший унтер вздохнул и сказал:
– А все-таки зря вы, Сергей Петрович, не отдали его нам. Было бы все в лучшем виде.
– Да нет, Гавриил Никодимович, – покачал тот головой, – не справились бы вы с тем грешником ни в коем разе. Тут специалист по излечению закосневших в гордыне душ нужен, а не просто дрессировщик тигров на арене цирка. Отцу Бонифацию эта задача по силам, а вот вам нет.
– Жестокие вы люди! – вдруг звонко проговорила Инна Аркадьевна, вздернув подбородок и прищурившись – ну чисто гордая революционерка, изобличающая кровавое самодержавие. – Чуть что – и сразу изгнание или голову рубить! Мне и за себя уже страшно стало…
– Неправы вы, – устало парировал Сергей Петрович, глянув на нее как на неразумное дитя, – у нас слишком маленькое общество, чтобы мы позволили существовать в нем источнику смут. Это большое государство разрушить относительно сложно, а вот у нас пока что только его эмбрион, которому страшно любое неустройство. У нас каждый должен знать, что с ним поступят по справедливости – и в хорошую, и в плохую сторону. А за себя не беспокойтесь. Я же вижу, что вы человек совсем другого склада, и поэтому наша справедливость будет повернута к вам своей доброй стороной.
– Жестокость к одному есть милосердие к многим, – назидательно поднял старший унтер вверх указующий перст. – Так-то, сударыня!
– И все равно, леди Сагари, – сказал Сергей Петрович, – завтра с утра зайдите на подворье к отцу Бонифацию и еще раз посмотрите на грешника. На самом деле он раскаялся или это был всего лишь страх, который ничего не способен изменить. А теперь вернемся к нашим делам – поздно уже… – он указал на полноватую кудрявую шатенку лет тридцати. – А вот вы, девушка?
– А я не учитель, – растерянно ответила та, – я менеджер турфирмы, Литвиненко Ольга Владимировна.
– К сожалению, в менеджерах, рекламных агентах, адвокатах и экономистах наш народ пока не нуждается, – ответил Сергей Петрович. – Придется вам переучиваться, хотя бы на воспитателя детского сада. Хватит у вас терпения предводительствовать толпой малышей, многие из которых еще не владеют русским языком, потому что совсем недавно пришли из своих кланов?
– Не знаю, – растерянно сказала та, нервно тряхнув своими кудряшками, – но я попробую.
– Попробуйте, – ободряюще сказал Сергей Петрович; он видел, что та сильно подавлена. – А если не получится, переведем вас в швейный цех, там тоже всегда нужны люди. А теперь вот вы, молодой человек. Кого собой представляете? – Он указал на мужчину с ежиком коротких волос, сидевшего между Алексеем Михайловичем Гернгроссом и Ольгой Литвиненко.
– Я флайт-менеджер Антон Уткин, – немного уныло ответил тот, привставая, – но вы уже сказали, что вам менеджеры не нужны…
– Верно, – подтвердил Петрович, – нам нужны учителя, врачи, фармакологи, инженеры, зоотехники, ветеринары и прочие люди практического дела. Но скажите, в чем заключалась ваша работа?
– Я занимался организацией чартерных перевозок, – ответил тот, оживляясь, – и имел полномочия выписывать чеки на оплату аэродромного обслуживания и заправку топлива. Принять груз в Москве и выгрузить его в Брюсселе, ну или наоборот. И то же самое с пассажирами… только их грузить не надо, они сами ходят. – Казалось, этой шуткой он пытался сам себя подбодрить.
Петрович кивнул.
– Ну хорошо, – сказал он, – на ту же должность, только на фрегат, пойдете? Задача: принять некий груз, потом пройти по указанному маршруту, время от времени останавливаясь у берега и производя обменные операции, а потом вернуться обратно. Капитан Раймондо Дамиано будет отвечать за навигацию и корабль, а вы, Антон, за груз и обмен.
Молодой мужчина явно воодушевился столь неожиданной перспективой.
– Да, – с оттенком радости ответил он, – это вполне подходящий вариант!
– Но навигация у нас начнется только весной, – сказал Сергей Петрович, – а до весны чем предпочтете заняться: будете учетчиком на лесоповале или пойдете в очень дальний лыжный охотничий поход с нашим главным охотником?
– Пойду в поход, – без раздумья ответил бывший менеджер и взъерошил свои и без того торчащие волосы. Его серые глаза загорелись азартным блеском.
«Наш человек», – подумалось Петровичу. Но надо было определяться с остальными.
– Итак, теперь, за исключением пилотов, у нас осталось трое… – сказал он. – Вот вы двое, как я понимаю, супружеская пара? – Его взгляд устремился на коренастого лысоватого мужчину средних лет, за спиной которого испуганно терлась такая же коренастая женщина с красными волосами, собранными в хвост.
– Да, – с достоинством ответил тот, – мы супруги Шидловские из Белоруссии, владели фирмой по пошиву меховых изделий. Я был в ней директором, а моя жена бухгалтером…
– Меховые изделия – это хорошо, – Петрович удовлетворенно кивнул. – Но остальное несколько хуже. Во-первых – на это производство у нас уже есть руководитель, во-вторых – пока не закончится период первоначального роста, предпринимать тут у нас ничего не надо, поскольку это чревато распадом нашей социальной структуры. Сейчас у нас все работают на общество, и общество отдает плоды труда всем. Но как только где-то появится хоть маленький частный интерес, все сразу рухнет, и предприниматель тоже… – Он вздохнул. – Сложно мне с вами… И в лыжный поход вас не пошлешь, и учетчиком вашу жену на лесоповал не поставишь. – Несколько секунд он задумчиво смотрел на супругов, а потом махнул рукой. – Ну ладно, давайте отложим это на завтра. Только решим с вон той женщиной…
– Гагиева Софья Владленовна, – отрекомендовалась «вон та женщина», – мать двоих детей, четырех и одиннадцати лет, замужем… но муж остался на той стороне. Имею бесполезную, с вашей точки зрения, профессию экономиста.
В течение секунды Петрович смотрел на нее – высокую, с горделивой осанкой, спокойным лицом – и безошибочное чутье подсказало ему, что она, так или иначе, однажды станет весьма важным членом племени Огня. А пока он ответил ей:
– В детский сад, Софья Владленовна, однозначно в детский сад… И своего будете нянчить, и за чужими приглядывать. – Он тепло улыбнулся ей, и в ответ она махнула ресницами – в знак того, что будет делать то, что надо, и это не станет для нее обременительным.
Петрович же, сбросив наконец со своих плеч необходимые формальности, возвестил, обращаясь ко всем присутствующим:
– На этом, пожалуй, все. Прочие подробности завтра…
– А как же мы? – недоумевающе спросил Алексей Михайлович Гернгросс. Он казался разочарованным и несколько обеспокоенным.
– А с вами и прочими авиаспециалистами завтра будет отдельный разговор, – ответил Петрович, – хотели сегодня распустить всех и поговорить без свидетелей, но вы сами видели, сколько времени отняла возня с господином Мергеновым… Так что давайте отложим все на завтра, только будьте покойны – ни на какие тяжелые работы ни одного ценного технического специалиста мы назначать не будем, ибо гвозди не забивают микроскопом.
26 января 3-го года Миссии. Суббота. 10:05. Большой Дом.
Пассажирка рейса ВТС 2937 Голубкина Лидия Евдокимовна (15 лет).
Когда это случилось, мы все спали. Самолет встряхнуло так, что я чуть не прикусила язык. А потом было страшно – нет, было очень страшно… Но страх – это еще не повод вскакивать и делать глупости. Страх пройдет, а стыд за сделанную глупость останется. Поэтому я боялась молча. Я думала, что даже если мы разобьемся, то мне нечего будет стыдиться. И даже когда нам сказали, что в этом странном пустом мире, где среди ночи до самого горизонта не видно ни огонька, нашлось место для безопасного приземления – даже тогда страх не отпустил меня. Скорее бы только это закончилось…
Когда мы пролетали мимо того места, где экипаж собирался приземлить наш самолет, то я его не видела, потому что сидела у иллюминатора с правого борта, а оно находилось от нас противоположной стороны. Там ахали-охали, показывали куда-то пальцами, а я делала над собой усилие, чтобы не начать проталкиваться к иллюминатору, чтобы увидеть то, что вызвало такие эмоции.
А потом самолет пошел на посадку. Нам сказали, что садиться мы будем на лед широкой реки, поэтому надо приготовиться: пригнуться и прикрыть голову руками. Но я не стала этого делать. Если самолет разобьется, прикрывать голову руками бесполезно, а если нет – то я не увижу самого интересного.
И вот уже темные тени деревьев проносятся прямо на уровне иллюминаторов, и я понимаю, что сейчас это случится. Или – или. Тряска при посадке была такая, что у меня стучали зубы. Двигатели ревели так, что закладывали уши и от пронизывающей все дрожи казалось, что сейчас самолет развалится на куски. Но шли секунды, а ничего страшного не происходило; вот мы уже не мчимся, а быстро едем по льду широкой реки, постепенно уменьшая скорость. Вот мимо иллюминатора промелькнул силуэт засыпанного снегом старинного парусника – и вдруг, когда все страшное, казалось, осталось позади, в самолете наступила тишина. Потом раздался противный скрежет, будто провели железом по стеклу – от этого у меня в теле заныла каждая косточка, и затем самолет стал кружиться на льду как балерина. К горлу подступила тошнота, и тут все закончилось. Совершив один оборот, наш самолет встал на льду неподвижно, и мы в нем все были живы и здоровы. Страх закончился, бояться было больше нечего.