Раздался дружный крик – но уже не страха, а радости. За последний час мы несколько раз простились с жизнью – и вдруг все закончилось благополучно. И я закричала вместе с другими, а потом прильнула носом к иллюминатору. А там – заснеженный зимний пейзаж, и где-то вдалеке на высоком столбе горит яркий фонарь, освещая несколько приземистых строений. У самого берега, хвостом к нам, стоит еще один двухмоторный самолет, и там же, около, подпрыгивает и размахивает руками целая толпа людей, одетых подобно эскимосам: в куртки с капюшонами, отороченные мехом, и такого же вида штаны. И еще там два десятка людей, одетых как солдаты русской армии во время Первой Мировой Войны: на них серые шапки-папахи, которые я много раз видела в кино. На фоне всех прочих ярко выделяется человек в теплой одежде вполне современного европейского вида. Ясно, что это начальник: он распоряжается, а остальные его внимательно слушают.
Откуда-то сбоку к этим людям подъехал военный легковой автомобиль на больших и широких колесах, позволявших с легкостью передвигаться по сугробам, и из его кабины вылез еще один, также одетый в современную одежду, человек – он коротко переговорил с первым начальником, снова сел в машину и куда-то уехал.
И тут в салон зашел пожилой усталый дядечка в пилотской форме и сказал, что он, командир воздушного корабля Алексей Михайлович Гернгросс, доставил нас сюда в целости и сохранности, а дальше нашим спасением займутся уже местные власти. За бортом минус двадцать пять – так что это непростая задача, ведь ни у кого из нас нет с собой теплой одежды.
Он немного помолчал и сказал, что есть сведения, что наш самолет неведомым образом забросило во времена Ледникового периода за сорок тысяч лет до нашей эры, во времена каменных топоров и лохматых мамонтов. Он пока не знает, откуда здесь взялось поселение цивилизованных людей, которое нам только чудом удалось найти, но оно единственное на всей планете, и другого такого нет. Шанс был один на миллион, и мы его выиграли. А сейчас он просит нас не нервничать, соблюдать спокойствие и во всем подчиняться указаниям и распоряжениям местных властей.
Когда он ушел, мы, конечно, тут же принялись обсуждать эту фантастическую новость. До нас еще не конца дошло, что старая жизнь утрачена для нас навсегда. Мы пребывали в эйфории от того, что остались живы, и все происходящее воспринимали как увлекательное приключение.
Все мы были одеты довольно легко: у большинства девочек имелись при себе в ручной клади кофты и свитера для защиты от ночной прохлады, а у мальчиков пиджаки. Скоро в салоне стало ощутимо прохладней, и все стали торопливо надевать на себя все, что у них было.
А потом началась эвакуация. Старших девочек, в том числе и меня, отправляли в первой партии. Когда я шагнула из еще теплого самолета на мороз и, сев на попу, с визгом покатилась вниз по надувному трапу, холод обжег все мое тело. Внизу меня «поймали» люди в одежде русских солдат и сунули в большие, на несколько размеров больше, чем мне надо, штаны из шкуры мехом внутрь, затянули ремешок, а потом надели через голову такую же большую парку с капюшоном. Эта одежда была такой тяжелой, будто была сделана из железа, и очень неудобной, так что я в ней я двигалась с трудом. И эти же солдаты помогли мне сесть, а точнее, лечь, в сани, запряженные маленькой лохматой лошадкой, от дыхания которой в воздух поднимался белый пар.
Возница, одетый в обычный для местного народа «эскимосский» костюм, со странным акцентом сказал: «Но, залетная!» – и мы куда-то поехали. Лошадка бодро бежала вперед, а я, согревшись, лежала на устилающем дно саней сене и смотрела в небо, на маячащие в разрывах облаков звезды и проплывающие мимо верхушки сосен. При этом я думала о том, каковы должны быть люди, живущие в этом суровом краю, не будут ли они с нами грубы или даже жестоки. Ехали мы, наверное, минут десять, и приехали к ярко освещенному электрическим светом двухэтажному дому, из-за узких окон-бойниц чем-то похожему на средневековый замок. Там к саням подошли два очень широкоплечих и коренастых человека, на которых, впрочем, была обычная для местного народа одежда.
– Ты – лежать, мы – нести, – на ломаном русском сказал один из них, после чего, легко как пятилетнего ребенка, вскинул меня на руки.
Вот так, на руках, меня и внесли в дом, где обитали таинственные хозяева этой земли. Там внутри все было ярко освещено электрическим светом, пылал в очаге огонь, пахло разогретой сосновой смолой и чем-то вкусным из шкворчащих котлов. А еще там было много народа, причем все исключительно девчонки – примерно моего возраста или моложе. Одни из них были белокожими, другие напоминали мулаток. И все они были одеты одинаково и крайне легкомысленно: в короткие, до середины бедра, кожаные юбочки и такие же маечки-топики, оставляющие открытыми подтянутые животики – и это неудивительно, ведь внутри было не просто тепло, а даже очень жарко. Одни из этих девочек резали что-то на разделочных досках устрашающего размера ножами, а другие помешивали в котлах варево большими поварешками. Они переговаривались между собой на вполне понятном русском языке с тем же странным акцентом, который я уже слышала от возницы.
Мне и трем моим одноклассницам, приехавшим вместе со мной, помогли освободиться от тяжелых и неудобных одежд, которые тут же вынесли обратно за дверь. Мы стояли и растерянно оглядывались по сторонам, не зная, что делать дальше. Но тут к нам подошла девушка, одетая иначе, чем все остальные. На ней были мягкие светло-коричневые замшевые брюки, серая рубашка из тонкого неизвестно мне материала(замша из кожи лосося), а на ногах – мягкие кожаные тапочки, в то время как другие девицы шлепали по деревянному полу босиком.
– Привет вам, дорогие гости, – с мягким французским акцентом сказала нам эта особа, – меня зовут мадам Мадлен Петрова, сегодня я старшая кухонного наряда. Месье Петрович попросил нас позаботиться о ваших удобствах, поэтому вы проходите и садитесь вон за тот стол. Пока приедут все ваши и будет готов ужин, надо будет немного подождать.
Мы с девочками переглянулись, а потом тихонечко прошли за указанный нам стол, как раз на четырех человек. Едва мы сели, как одна из смуглых девиц принесла нам четыре грубых керамических кружки, наполненных каким-то напитком.
– Это пить, – сказала она, облизнув губы, – вкусно.
Я первая отхлебнула немного из своей кружки, остальные девочки смотрели на меня с напряженным ожиданием.
– Ну как? – выражая общий интерес, спросила меня Жаклин[29] Гаврилова.
– Похоже на компот из сухофруктов с медом, и никакой синтетики, – ответила я.
– Откуда здесь синтетика, – сказала Маша Мельничукова, отхлебывая из своей кружки. – Ой, и в самом деле вкусно…
– Да, девочки, мы попали так попали, – оглядываясь по сторонам, тихо произнесла Аделина Галиева, – тут у них что, как в армии – наряд, караул, равняйсь, смирно? И нас тоже заставят чистить картошку и убирать нужники? А эта мадам Мадлен Петрова – она что, такая молодая, и уже замужем?
– И причем она француженка, а замужем за русским, – заметила Жаклин, – обычно бывает наоборот.
– Тут все говорят по-русски, значит, выйти замуж за русского престижно, – мечтательно сказала Маша.
– У нас тоже все говорят по-русски, – немного презрительно ответила Аделина, – и что с того?
– У нас русские добрые и немного растяпы, – парировала Маша. – А тут они злые и при оружии. Другие в диких условиях не выживут. Так что, дорогая Аделя, держи свое мнение о русских при себе, а то будешь до конца жизни… нужники чистить.
– Ах вот ты как заговорила! – взвилась Аделина.
– Тихо, девочки, – сказала я, – не ссорьтесь. Не стоит оно того. Мы сегодня чудом от смерти спаслись, и совсем не стоит устраивать после этого скандал.
– Вот за что я тебя люблю, Лида, – сказала Жаклин, – так это за твою рассудительность. Ты всегда найдешь что сказать, чтобы ссора прекратилась. Не так ли, девочки? Аделя, ведь признайся, тебе нравился Серега Шевцов из параллельного класса?
– Да, нравился, – с некоторым вызовом ответила Аделина, – красивый и приятный мальчик. Да только папа не разрешает мне с ним дружить. А с чего это ты вдруг?
– Вот! – Жаклин подняла вверх указательный палец. – В этом предложении главное слово – ПАПА. Но теперь мы здесь, а он там, и ты можешь дружить с кем угодно. Выбирай любого…
– Кроме наших пап, тут есть наш куратор, так называемый «господин Мергенов», – тихо сказала я, – а это тот еще цербер. И, кроме того, Жаклин, неужели ты такая бессердечная? Ведь наши родители сейчас думают, что мы все умерли, и от этого им сейчас очень больно.
– Но мы же ничего не можем с этим поделать, – пожала плечами Жаклин, – а значит, надо жить и брать от этой жизни все, что возможно. И никакой Мергенов, будь он хоть тысячу раз «господин», мне не указ. Это там, у нас, он был большой шишкой, а здесь он просто ноль без палочки.
– Я тоже так думаю, – согласилась Маша. – Тут он дырка от бублика, а не господин. Начнет тут свои понты колотить и сопли пузырями распускать – сразу рога обломают и опустят ниже плинтуса. Не думаю, что тут позволят командовать какому-то залетному говнюку – иначе все выглядело бы совсем по-другому, примерно так же, как у нас в России.
– Да вы, девочки, просто русские националистки, – уже беззлобно произнесла Аделя. – И как я только могу находиться в одной с вами кампании?
– Русские, но не националистки, – сказала Маша. – Я патриотка, а Жаклин у нас сама за себя.
– И в чем разница? – вяло отмахнулась Аделина, – что совой об пень, что пнем об сову, а от перемены мест слагаемых сумма не меняется.
– Патриотизм, моя дорогая Аделя, – сказала Маша, – это любовь к своей нации, а национализм – это ненависть ко всем остальным.
– Хватит, девочки, – сказала я, – не нужно лишних споров, а то опять поссоритесь. Давайте сидеть тихо и смотреть, что будет дальше. Ну как в кино. От нас сейчас все равно ничего не зависит.