к каждому. Всепоглощающее пристрастие к единственному закрывает глаза на остальных людей. Такое пристрастие свидетельствует об эгоцентрической доминанте, перенесенной на того, в ком человек видит свою “собственность” и своего Двойника.
Но если я отодвигаю себя на второй план, а на первый ставлю другого — не единственного, а каждого встретившегося мне человека, тогда у меня постепенно образуется “доминанта на другом” или “доминанта на Собеседнике” как свойство личности и мировосприятия. М.М.Пришвин сознательно воспитал в себе такое восприятие мира, назвав его “родственным вниманием”. Он так писал об этом: “И вот, как только это достигнуто, что свое личное как бы растворено в чужом, то можно с уверенностью приступить к писанию — написанное будет для всех интересно, совершенно независимо от темы. Шекспир это или башмаки...” Почему же всем будет интересно? Очевидно, потому, что когда личное “растворено в другом”, тогда преодолена эгоцентрическая установка и рождается иная — общечеловеческая, универсальная точка зрения, родственная и понятная всем. Доминанта на другом и является такой универсальной, всеобщей точкой зрения. Это — точка, в которой сходятся бесчисленные оси индивидуальностей.
Лучше всего это можно представить в образе круга, через центр которого проходят радиусы.
Преподобный авва Дорофей, подвижник VI—VII вв. , так писал об этом:
“Представьте себе круг, середину его — центр и из центра исходящие радиусы-лучи. Эти радиусы чем дальше идут от центра, тем больше расходятся и удаляются друг от друга; напротив, чем ближе подходят к центру, тем больше сближаются между собою. Положите теперь, что круг сей есть мир; самая середина круга — Бог, а прямые линии (радиусы), идущие от центра к окружности или от окружности к центру, суть пути жизни людей. И тут то же: насколько святые входят внутрь круга к середине оного, желая приблизиться к Богу, настолько по мере вхождения они становятся ближе к Богу и друг к другу... Так разумейте и об удалении. Когда удаляются от Бога... в той же мере удаляются друг от друга, сколько удаляются друг от друга, столько удаляются и от Бога. Таково и свойство любви: насколько мы находимся вне и не любим Бога, настолько каждый удален и от ближнего. Если же возлюбим Бога, то сколько приближаемся к Богу любовию к Нему, столько соединяемся любовию и с ближними, и сколько соединяемся с ближними, столько соединяемся и с Богом. То есть: 1) чем более человек упражняется в милосердии и любит людей, тем более приближается к Богу и 2) чем более человек сердцем чувствует личное Божество, тем более он любит людей”.
Эти мудрые слова помогают глубже понять тайну духовного Я человека. К нему возможно лишь благоговейное, трепетное отношение. Приблизиться к нему можно лишь путем чистой бескорыстной любви. Привычная для психолога и педагога исследовательская и формирующая установка здесь недопустима и бессмысленна: тайна останется за семью печатями, а настойчивый исследователь уйдет с пустыми руками.
Духовное Я не может быть предметом научного исследования, но психолог должен осознать: оно есть. Тогда появляется возможность диалогически приобщиться к духовному Я в себе самом и в другом человеке. Тогда психолог совсем иначе будет относиться к наличному Я в себе и в другом.
Опытное, а не теоретическое знание духовного Я скорее открывается художнику, чем ученому. Испытывая творческое вдохновение, художник чувствует себя лишь исполнителем того, что несоизмеримо превосходит его наличные возможности. Вспомним стихотворение А.С. Пушкина “Пророк”: в духовном озарении поэт воспринимает огненную мощь “Божественного глагола”, несоизмеримую с его лукавым и празднословным человеческим языком.
Духовное пробуждение человека выражается состоянием изумления, трепетного поклонения, чувством своего недостоинства и несовершенства перед ликом открывшейся благодати. Если же в состоянии некоего “сверхчувственного” воодушевления человек не испытывает этой своей малости, а приравнивает себя великому, то, как свидетельствует многовековой духовный опыт, он находится на пути заблуждения, в Православии называющегося “прелестью” (прельщением лукавого). Приравнивая себя Богу, человек впадает в гордыню и безумие'.
“Вненаходимость” по отношению к Божественному, открывающемуся в душе, говорит о реальном диалоге наличного Я с духовным Я, об их встрече. Тогда открывается перспектива осознанного духовного пути человека. Великая радость открывшегося духовного пути неизбежно сопряжена с неудовлетворенностью своим наличным Я и стремлением изменить его. Это дается нелегко. Но пережив на опыте трудности изменения своей личности, становишься терпимее и мудрее в отношениях с людьми. Вместе с этим рождается вера в человека, надежда на его духовное преображение и любовь к каждому, какк самому себе, потому что в каждом — явно или потенциально — живет “сокровенный сердца человек”.
Но нередко человек отождествляет себя с так называемым “идеальным Я”, то есть с тем образцом, который желателен для него. Тогда он становится самодовольным, горделивым и чрезмерно требовательным к другим, нетерпимым к их недостаткам. Такой человек любит учить и воспитывать других, не видя своего недостоинства и не устремясь к исправлению. Внутренний мир его монологичен; хотя в его сознании много различных голосов, но они создают лишь внутренний шум, а не тот глубокий диалог двух Я, в котором совершается духовное возрастание личности.
Другой распространенный вариант внутреннего застоя — отождествление себя со своим наличным Я, с его изъянами и пороками. Человек не обольщается относительно себя, но и не верит в возможность изменения и духовного пробуждения. Столь же невысокого мнения он и о других людях. Но духовное Я потенциально живет в нем, и человек испытывает непонятное чувство тревоги, глубокой неудовлетворенности, одиночества, он ищет внешних средств, отвлекающих его от смутного состояния души: ему тяжко оставаться один на один с самим собой.
Глубокая неудовлетворенность собой проявляется в поиске удовлетворения со стороны других. Но внутренний монологизм, душевная ограниченность и обычный эгоцентризм такого человека приводят к невозможности глубоких отношений с другими — он остается безысходно одиноким даже в семье.
Как это ни парадоксально звучит, но в основе внутреннего мира человека лежит неустранимое противоречие между красотой, совер-
_________________________________________
' Таков, по мнению К.Г.Юнга, духовный крах Ницше, ставшего на путь сверхчеловеческой гордыни.
шенством, мудростью духовного Я и ограниченностью, ущербностью, слабостью наличногоЯ. Оно звучит в словах Державина: “Я царь — я раб, я червь — я бог!” Это противоречие не преодолевается достижениями личности, а, наоборот, воспроизводится: чем более возрастает человек духовно, чем ближе его наличное Я соприкасается с духовным Я, тем яснее он видит свое несовершенство и малость достижений, пока, наконец, эгоистичное Я утратит свою ценность в его глазах и не наступит господство духовного Я. Но и тогда человеку в той или иной мере приходится терпеть свои слабости, изъяны (например, дефекты темперамента и характера), подобно тому как терпит он слабости своего физического организма, пока живет на земле. Поэтому духовно живущий человек отличается простотой, скромностью, терпеливостью. Все хорошее он приписывает не себе, а живущей в нем духовной благодати. Его трудно обидеть и унизить, вывести из себя. Такого человека называют смиренным, потому что он живет с миром в душе. Рядом с ним легко и свободно людям. Великий святой земли Русской преподобный Серафим Саровский смиренно называл себя “убогим”. Он говорил: “Стяжи мир душевный, и тысячи спасутся вокруг тебя”.
СОЮЗ СВЯЩЕННЫЙ
Символы супружеского союза
Семейный очаг в древности был символом святости семьи: его огонь возжигался от огня святилища. Хранение его было священным служением женщины: погасший огонь был знаком величайшей беды. Так понимали люди связь каждой семьи с жизнью общества и всего мироздания.
В религиях, мифах, эпосе и сказках разных народов брачующиеся соотносятся с небом и землей, солнцем и луной, связанными между собою брачными отношениями. Брак считался священным союзом.
В Древней Греции покровительницей брака была сама Гера — супруга верховного бога Зевса. Так высоко почиталась святость брака.
Любовь — главная тема искусства. Не потому ли, что она— самая сильная потребность души человека? Именно об этом говорит миф об Амуре и Психее, рассказанный Апулеем.
У одного царя было три дочери. Младшая была красивее всех, ее звали Психея. Слава о ее красоте пролетела по всей земле, и многие приезжали только затем, чтобы полюбоваться ею, но Психея страдала оттого, что ею только любуются: она хотела любви. Отец Психеи, по обычаю того времени, обратился к оракулу за советом, и оракул сказал, что Психея, одетая в погребальные одежды, должна быть отведена в уединенное место для брака с чудовищем. Несчастный отец выполнил волю оракула. Оставшись одна. Психея почувствовала порыв ветра, который перенес ее в чудесный дворец, где она стала женой невидимого супруга. Загадочный супруг Психеи взял с нее обещание, что она не будет допытываться, кто он, не будет стремиться увидеть его лицо— иначе им грозит разлука, многие беды и мытарства. Но злые сестры, сжигаемые завистью, подговорили доверчивую Психею разглядеть супруга, когда он заснет. Ночью, сгорая от любопытства. Психея зажгла светильник и, увидев своего супруга, узнала в нем бога любви — Амура. Пораженная красотой его лица. Психея любовалась Амуром — и тут капля горячего масла светильника упала на плечо его, и Амур проснулся от боли.
Оскорбленный, он улетел, а покинутая Психея пошла искать своего возлюбленного. После долгих мытарств Психея оказалась под одной крышей с Амуром, но не могла с ним видеться. Мать Амура — Венера — задала ей невыполнимые работы; только благодаря