Театр Но
Предисловие
Искусство древнего, но удивительно живого японского театра много веков из поколения в поколение передается в трех формах. Первая из них — хорошо известный театр кабуки, или так называемый народный театр; вторая форма — старый почтенный бунраку, или кукольный театр очень высокого уровня, а третья форма — эзотеричная, классическая драма Но. Кабуки и бунраку появились в XVII в., репертуар же Но складывался в XIV–XV вв. Символика средневековых драм Но пленяла воображение таких известных западных литераторов, как Поль Клодель, Эзра Паунд, Уильям Батлер Йейтс, Артур Уэйли.
Тот, кто хоть однажды видел представление Но, никогда его не забудет, хотя, возможно, затруднится передать другим своеобразие своих впечатлений. В Но время и пространство понимаются иначе, чем на Западе; тем более далек он от нашего понимания театра. Впрочем, если трудно следить за поворотами классического утаи, или либретто, так, как это делают просвещенные японские интеллектуалы и эстеты, то остается дух представления, независимо от излагаемой истории. Виртуозное владение голосом, умение искусственно приостанавливать дыхание, тягучая, печальная, одинокая мелодия флейты, неожиданные резкие крики или звуки, похожие на мяуканье кошки, которые издает хор, внезапный стук палочек о кожу трех разных барабанов, плавные, точно призрачные, движения танцоров, когда тела, веера, рукава то качаются, словно корабли, застигнутые в море внезапным порывом ветра, то спокойно реют, как птицы в воздухе, медленный подъем и полуповорот ноги главного актера, одетого в белое таби, непривычная пустота голой резонирующей сцены, весь «реквизит» которой сведен к нескольким абстрактным символам, фантастически красивые костюмы, неправдоподобная реальность деревянных масок на лицах участников представления, наконец, виртуозное владение пустотой и тишиной, неожиданно прерываемой громким звуком, наподобие всплеска воды от прыжка лягушки, о котором Басё сложил свое знаменитое хайку, — все эти и другие традиционные приемы помогают создать особую магию Но.
Внешние особенности этой театральной формы и ее внутреннее содержание описал и прокомментировал Дональд Кин в своей превосходной книге «Японская литература».
Во многом Но напоминает греческую трагедию. Во-первых, и то, и другое представляет собой сочетание текста, музыки и танца. Во-вторых, в обоих театрах есть хор; правда, у японцев он не принимает участия в действии, а лишь подпевает главному танцору, когда тот начинает свой танец. Далее, актеры Но пользуются масками точно так же, как и греки, но надевают их только главный танцор и его помощники, особенно когда они исполняют женские роли. Вырезание масок из дерева — целое искусство в Японии, а вместе с роскошными костюмами это настоящий праздник для глаз. Сцена, наоборот, украшена скупо, как правило, лишь общими силуэтами представляемых объектов. Музыка — по крайней мере для западного слушателя — совершенно не похожа на музыку, потому что мелодия появляется очень редко. Пожалуй, это, скорее, ритмический аккомпанемент к тексту, произносимому актером. Флейта отмечает основные моменты пьесы, стучат барабаны, привлекая внимание зрителей. Пьесы Но представляют в маленьких зданиях. В них обязательно есть хасикагари, приподнятый помост, который через весь зал идет на сцену от комнаты актеров, и квадратная, отполированная до блеска деревянная сцена. Зрители сидят с трех, а иногда лишь с двух сторон от нее, а сверху, точно над храмом, поднимается крыша. Актеры идут на сцену по этому помосту, висящему над зрителями, и там произносят первые слова роли, чтобы зрители сразу же поняли, что за герой перед ними.
Представление в театре Но идет около шести часов. За это время разыгрывается пять пьес, в порядке, неизменном с XVI в.: первая — о богах, вторая — о воине, третья — о женщине, четвертая — о сумасшедшем, пятая — о злых духах или же о празднике. Каждая пьеса из репертуара Но относится к какой-нибудь из этих тем, и жесткий порядок представления связывает их все в единое художественное целое, в котором есть и пролог, и развитие действия, и кульминация. Третья пьеса, о женщине, наиболее популярна, однако представление, состоящее из пяти таких пьес, не имело бы никакого смысла — ведь это все равно, что слушать итальянскую оперу с пятью сценами сумасшествия, которые исполняют пять разных колоратурных сопрано.
Настроение пьес Но серьезное, зачастую трагическое. Чтобы как-то разрядить обстановку, возникла традиция в перерывах между пьесами исполнять фарсы, которые часто пародируют содержание самой пьесы. Возможно, переход от высокой трагедии к грубому фарсу покажется кому-то слишком резким. Конечно же, такой фарс — это совсем не комедия Шекспира, хотя бы потому, что фарсы длятся почти столько же, сколько серьезные акты, и часто намеренно пародируют их содержание. Но, видимо, японской публике нравится эта резкая смена настроений.
Рисунок Сэнгая изображает маску театра Но — демона женского пола, которого актеры уже в стародавние времена прозвали «Хання», от палийского слова «пання», что значит «мудрость». Имеется в виду, однако, не мудрость, приобретаемая при обычном обучении, а мудрость, которая обретается после «утраты иллюзий». Персонажи Мака хання харамитта (санскр.: Махапраджняпарамита) выражают идею отказа при помощи этой особой мудрости от всех иллюзий и достижения состояния, которое иносказательно называют «другой берег».
Нужно все-таки сознаться, что юмор японских фарсов не слишком интересен европейцу, и в сознании западного человека Но — это трагедии. Что же наиболее ценно в них? В первую очередь — стихотворная форма. Пьесы пишутся строчками по пять или семь слогов, как и вся японская поэзия, хотя в пьесах этот прием достигает вершин, неизвестных в других областях. Короткие строчки — настоящее чудо лаконичности и изощренной фантазии; на взгляд же западного человека, им недостает мощи по-настоящему великой поэзии. Но — великолепная основа драматического произведения. В чем-то он представляет собой расширенный вариант крохотных хайку, изображая только моменты наивысшей напряженности, с тем чтобы намекнуть на остальные части драмы. Как и хайку, Но состоит из двух частей, а интервал между первым и вторым выходом главного танцора служит той же цели, что и пауза в хайку (зрителям приходится устанавливать связь между двумя этими частями). Иногда в Но есть такое же переплетение мимолетности и вечности, которое имеется и во многих хайку. То же самое заметно и в первой части пьесы «Кумасака», главный герой которой, странствующий священник, встречается с призраком грабителя по имени Кумасака, и тот просит священника помолиться за дух человека, чье имя он не хочет называть. Поздно вечером священник видит грабителя таким, каким тот был при жизни, и грабитель взволнованно восстанавливает обстоятельства своей жизни, заканчивая следующим образом:
О, помоги мне возродиться к счастью
(Кумасака протягивает к священнику сложенные в мольбе руки).
Кукуют кукушки. В ночи мерцает белый свет. Он скрывался в тени сосен Акасака
(Кумасака закрывает лицо левым рукавом).
Под сенью сосен он скрылся.[68]
В этой пьесе священник и грабитель встречаются случайно, по стечению обстоятельств, и грабитель обнаруживает горячее желание порвать со своим прошлым и встать на путь спасения.
За этими пьесами, как и за хайку, стояло учение дзэн-буддизма, чье огромное влияние, вероятно, можно встретить в самой форме пьесы Но — это простота сюжета и скупое сценическое оформление. Это учение, вдохновившее всю японскую литературу и искусство XIV–XV вв., пришло в Но через Канами и Сэами — драматургов, тесно связанных с двором сёгуна, где в большом почете были мастера дзэн. Идеи дзэн воплощаются в пьесах по-разному. Чаще всего второй персонаж (ваки) — священник, и иногда он использует язык и учения дзэн-буддизма. Однако в одной из известнейших пьес, «Сотоба Комати», не священник выражает идеи дзэн, но поэтесса Комати.[69]
Н. У. Росс
К. КанамиСотоба комати[70]
Легенда гласит, что в молодости у красавицы Комати было много поклонников, но эта жестокосердная женщина лишь смеялась над их страданиями. Один из них — Сии-но Сёсё — пришел издалека, желая обольстить ее. Но Комати заявила, что не будет слушать его, пока он не проедет от своего дома до ее дома за сто ночей и не сделает сто зарубок на ступице колеса своего экипажа. Сии-но Сёсё проехал девяносто девять ночей, жестоко страдая от ветра, бури, снегов и дождей, но, увы, в самую последнюю ночь его настигла смерть.
Однажды, когда Комати уже состарилась, поэт Ясухидэ предложил ей вместе съездить в Микаву. В ответ она написала:
Как срезанный тростник,
Я одинока.
Пусть речка меня подхватит —
С ней и уплыву.
Когда Комати совсем одряхлела, о ней забыли и друзья, и враги. Она одиноко блуждала по земле — оборванная, безумная нищенка.
В пьесе показано, что разум оставил Комати потому, что она была одержима духом человека, который любил ее и с которым она так бессердечно обошлась. Она освободилась от своей одержимости присев отдохнуть на священную ступу[71] (столб, разделенный на пять частей, каждая из которых обозначает один из пяти элементов).
В споре со священниками Комати выражает учение дзэнской школы, которая не признает священных книг и не поклоняется идолам; священники же защищают взгляды школы сингон, которая видит путь к спасению в чтении заклинаний и почитании священных изображений.
Авторство пьесы не вызывает сомнений. Сэами указывает, что это произведение его отца, Киёцугу Канами. Канами написал еще одну пьесу, Сии-но Сё-сё,[72] в которой Сёсё — главный герой, а Комати — цурэ, или второстепенный персонаж.
Сэами также воспользовался легендой о Комати. В его пьесе Сэкидэра Комати к старой поэтессе приходят священники из Сэкидэра и просят ее станцевать на празднике Танабата. Она соглашается, и, вспоминая великолепие своей молодости, на какое-то время сама становится молодой.
А. Уэйли
Действующие лица
Священник с горы Коясан.
Оно-но Комати.
Второй священник.
Хор.
Священник
Мы, построившие дом свой на этих пологих холмах,
Всей душой стремимся к уединению.
(Оборачивается к зрителям.)
Я — священник из Коясан. Я вознамерился отправиться в столицу, посетить тамошние храмы и святилища.
Былого Будды больше нет,
А будущий Будда еще не пришел в этот мир.
Второй священник
В мечтаниях проходит наша жизнь;
Всё, всё, что вокруг нас, — лишь марево, обман.
Но по благосклонности судьбы
Родились мы в человеческом облике,
Что дано не каждому;
Редкий дар получили мы —
Учение Будды, семя Спасения.
Лишь одно заботило меня —
Как вырастить из этого семени цветок;
И вот однажды набросил я на плечи эту рясу,
Узнал я, кем был до этого рождения,
И не люблю я тех,
Кто дал мне жизнь,
И не забочусь я о тех,
Кого родил (к чему мне это?).
Тысяча верст —
Малая дорога
Для ног пилигрима.
Поля — его постель,
Холмы — его дом,
И так будет всегда,
До скончания пути его.
Священник
Мы шли так быстро, что уже достигли сосновой рощи Абэно в области Цу. Отдохнем же здесь.
(Садятся у столба Ваки.)
Комати
Я — точно срезанный тростник;
Поднимутся воды — уйду с ними; но увы —
Нет волны; и теченья нет тоже.
Когда-то давно переполняла меня гордыня,
Локоны украшали меня и перья зимородка.
Жила я, точно молодая ива,
Колеблемая ветрами весны.
Я говорила языком соловья, что приветствует зарю,
Я была красивее цветка шиповника,
Что раскрывается перед тем, как опасть,
А сейчас я отвратительна даже оборванкам,
Нищим, бедным девушкам; с каким презрением
И они, и мужчины отворачиваются от меня!
Множится счет тягостным месяцам и дням;
Я постарела, постарела на целый век.
В городе я бегу от мужских глаз.
А в сумерках, заслышав: «Это она?» —
На запад, где нет света луны, ухожу я
Из достающего до облаков города Сотен башен.
Даже дозор ничего не спросит, не окликнет —
Столь жалкий путник никому не опасен.
А меня точно гонят под сень деревьев,
Мимо Могилы влюбленных,
Вперед и вперед,
К осеннему холму,
К реке Кацура, к лодкам, к лунному свету.
(Отворачивается и скрывает лицо, боясь быть узнанной.)
Кто это там плывет на лодке?[73]
О, как я устала! Присяду-ка на пне и отдохну.
Священник
Идемте! Солнце садится, нужно спешить. Смотрите, тут какая-то нищенка! Она осмелилась сесть на священную ступу! Нужно согнать ее оттуда. Эй, ты! Не понимаешь, куда уселась? Не видишь — это священная ступа, досточтимое тело Будды? Иди отсюда, поищи другое место.
Комати
Досточтимое тело Будды, говорите? Здесь разве написано или нарисовано? Я подумала — просто пенек.
Священник
Даже если маленькое сухое деревце
Расцветает на холме,
Его не скроешь;
И что же, ты думаешь,
Что дерево, из которого вырезают
Священный образ Будды,
Не явит свою божественную силу?
Комати
Я тоже несчастный куст,
Но в душе моей распускаются цветы;[74]
И надеюсь, они годятся для жертвоприношения.
Но почему названо это телом Будды?
Священник
Почему? Слушай же! Эта ступа — тело Алмазного Владыки.[75] Это символ его воплощения.
Комати
А какие же элементы избрал он для воплощения своего тела?
Священник
Землю, воду, ветер, огонь и пространство.
Комати
Из этих пяти составлен и человек. В чем же тогда разница?
Священник
Одинакова лишь форма, но не суть.
Комати
А какова суть ступы?
Священник
«Тот, кто взглянул однажды на ступу, навсегда избежит трех путей зла».[76]
Комати
«Достаточно одной мысли, чтобы посеять сомнение в сердце».[77] Разве это менее ценно?
Второй священник
Если ты увидела путь спасения, почему же до сих пор пребываешь в этом мире?
Комати
Это тело мое пребывает, а сердце давно уже не здесь.
Священник
У тебя совсем нет сердца, иначе бы ты давно узнала, что такое тело Будды.
Комати
Нет, я знала это и пришла сюда, чтобы посмотреть!
Священник
И, зная, что это такое, плюхнулась на этот священный предмет без всякого почтения?
Комати
Он уже так давно здесь стоит. Разве сделалось ему что-нибудь оттого, что я на него присела?
Священник
Этим ты проявила свою непочтительность.[78]
Комати
Порой и из непочтения рождается спасение.
Второй священник
Как из злобы Дайба…[79]
Комати
И из милости Каннон…[80]
Священник
Из глупости Хандоку…[81]
Комати
И из мудрости Мондзю.[82]
Второй священник
То, что зовут злом,
Комати
Есть благо.
Священник
То, что зовут иллюзией,
Комати
Есть спасение.[83]
Второй священник
Ибо спасение
Комати
Не посадишь, как дерево
Священник
И зерцало сердца
Комати
Висит в пустоте.
Хор (говорит за Комати)
«Нет ничего настоящего.
Меж буддой и человеком
Разницы нет, но мнимая разница —
Для того лишь,
Чтобы помочь несчастному,
Помочь непонимающему —
Тем, кого он обещал спасти.
Даже грех может стать ступенькой к спасению».
Так горячо говорила она; и потрясенные священники
Тихо сказали: «Сколько же святости
В этой заблудшей, отверженной душе!»
И склонившись трижды до земли,
Оказали ей почтение.
Комати
Есть у меня настроение
Пропеть забавную песню-загадку:
«Была б я на небе,
Не села б на ступу;
Но здесь мы — в суетном мире;
Что страшного в том?»[84]
Хор
Священники могли б упрекнуть ее; Но они почтительно слушали.
Священники
Кто ты? Скажи нам, как зовут тебя, и мы помолимся за тебя после твоей смерти.
Комати
Стыдно мне произносить его; но если вы за меня помолитесь, то я скажу. Вот мое имя, запишите же его в своем поминальном листе: я — то, что осталось от Комати, дочери Оно-но Ёсидзанэ, губернатора провинции Дэва.
Священники
Увы нам, увы! И это
Та Комати, некогда яркий цветок,
Красавица Комати,
С бровями, сходящимися,
Как два полумесяца,
С красиво набеленным лицом,
Чьи бесчисленные шелковые платья
Заполняли целые залы, благоухающие кедром?
Комати
Я написала стихи на нашем наречии И на наречии иного суда.
Хор
Та чашка, что она держала на празднике,
Точно луч луны, блестела на рукаве ее.
Где же теперь ее очарование,
Зачем белизна зимы
Увенчала голову ее?
Где прекрасные локоны, дважды закрученные,
Черные, как гагат?
Жалкие пучки, остатки волос
Редеют теперь на голове ее.
А брови! Не крутые, не соболиные,
Не похожи уже на изгибы далеких холмов.
«Так скрой же меня от яркого света зари.
Да не увидит никто
Эти седые космы,
Что локонами были когда-то.
О, скрой же меня от моего позора».
(Комати скрывает свое лицо.)
Хор (за Священника)
Что в той суме, что у тебя на шее?
Комати
Сегодня смерть может настигнуть, а завтра — голод. Горсть бобов да лепешка из проса — Вот что в моей суме.
Хор
А в заплечном твоем мешке?
Комати
Старое платье, покрытое пылью да потом.
Хор
А в корзине что ты несешь?
Комати
Белые и черные стрелы.
Хор
Рваный плащ,[85]
Комати
Драная шляпа…
Хор
Не скроет она лицо свое от наших глаз;
И болят все члены ее
Комати
От дождя и росы, инея и снега?
Хор (за Комати, которая изображает описываемые хором действия)
Нет такой тряпки, чтобы стерла слезы с моего лица!
И вот, брожу я по дорогам,
Прошу подаяние у прохожих.
Если ж откажут мне,
Злой дух, сумасшествие овладевает мной.
Даже голос мой меняется.
Горе мне, горе!
Комати (тычет шляпой в лица священников и умоляет)
Священники, дайте мне что-нибудь, дайте… О-о!
Священник
Чего же ты хочешь?
Комати
Отпустите меня к Комати.[86]
Священник
Ты же говорила, что ты Комати. Что за чушь ты теперь несешь?
Комати
Нет, нет… Комати была красавица.
Много писем получала она, много посланий —
Больших, точно капли с летнего грозового неба.
Но не отвечала она, ни слова от нее не было.
И вот в наказание она состарилась,
Прожила уже сотню лет.
Но я люблю ее, о, как я люблю ее!
Священник
Любишь Комати? Скажи же, чьим духом ты одержима?
Комати
Многие отдавали ей свои сердца, Но был среди них один, Кто любил ее больше всех, — То был Сёсё, Сии-но Сёсё, Родом из селенья Густой Травы.[87]
Хор (за Комати, т. е. за дух Сёсё)
Колесо бежит назад; и снова Я проживаю весь круг моих несчастий, Снова иду я к священной скамье. Солнце… Какой час оно показывает? Вечер… Один в лунном свете иду я.
Грозные стражи стоят на пути моем, Но нет для меня никаких преград!
(Помощники одевают Комати в шляпу судьи и дорожный плащ Сёсё.)
Смотри, я иду!
Комати
Подниму я белый шлейф придворного платья,
Хор (за Комати, которая в одежде своего возлюбленного жестами показывает его ночное путешествие)
Натяну на голову высокую шляпу,
Завяжу сверху рукава дорожного плаща,
Скрою глаза от людей.
В лунном свете, во тьме,
Сырыми ночами шел я; ветер свистел,
Листья мелькали; зимою мело,
Комати
А вода стучала по крыше — кап, кап…
Хор
Быстро, быстро, приходит, уходит, приходит, уходит… Вот одна ночь, вторая и третья, и десятая (ночь урожая)… Так и не увидел я ее, хоть шел долго; Верным был, точно петух, что зарю своим криком встречает, На скамье оставлял я зарубки. Так сто ночей принужден был провести я; Мне не хватило одной…
Комати (чувствуя агонию Сёсё)
Глаза мои закрыла пелена. О, как больно, как больно!
Хор
О, боль! О, отчаяние! Последняя ночь не настала, А Сии-но Сёсё уж нет.
(за Комати, которая больше не одержима духом Сёсё)
Его ли духом я была одержима, Его ли гнев сломил мои силы? Если это так, дай мне помолиться за его будущую жизнь,
Ибо только там есть успокоение.
Поднимусь высоко в песках,[88]
Пока не стану я золотой,[89]
Смотрите, я подношу свой цветок Будде,[90]
Держу его обеими руками.
О, да направит он меня путем Истины,
Да поведет меня путем Истины!