Мокей подозвал к себе связистов, пора было доложить о ситуации и запросить координаты для огня – он понятия не имел, как изменилась обстановка на шоссе за последние двадцать часов.
Новый артналёт заставил их всех бежать в укрытие.
Через сутки стало и легче и тяжелее одновременно.
По гати подтащили ещё боеприпасов, пришло подкрепление – стрелковая рота. Миномёты раз за разом накрывали шоссе, оно перестало быть сколько-нибудь надежной коммуникацией, и теперь Волуйки из проблемы армейского масштаба превращались в частный эпизод.
Но «бурые» нажимали – взяли остатки какого-то полка, кинули от шоссе вдоль грунтовки. Торозов откатился почти к самой гари. Единственное орудие разбили, расчет там же и полёг. Остатки Тулово были в зоне действия артиллерии, и в домах не осталось целых крыш.
Однако на той стороне – у «бурых» и «серых» – войска откатывались, штабам было не до батальонов, и ни у кого не было времени нормально спланировать операцию по подавлению новоявленного «чиряка». Хватили первые попавшиеся орудия, били, убеждались, что танков со стороны Тулова не будет, глухого мешка не получится, и для артиллерии тут же находились задачи поважнее.
Мокей созвал ещё живых офицеров на военный совет в подвале магазина – на мешках с картошкой и мукой. Из ламп были керосинки. У стены рядком лежали собранные тела, а на груди Виссы сидел и сверкал глазами батальонный кот Трубач. Он всегда истреблял крыс и ни разу не пытался есть человечину или царапать тела. Тянуло кислым запахом консерванта.
Начштаба ощущал себя тореадором, который стоит перед раненым, умирающим зверем. И всё бы хорошо, да только в руках вилка, и до смерти быку ещё минут пять. И убегать он права не имеет.
– Пора воскрешать. Ещё день, и нас будет слишком мало. Раньше ночи подкрепление просто не дойдет.
Командир первой роты молча поднял руку. Партизан тоже согласился и тут же начал прикидывать, как всё провернуть.
– Воскрешать – это правильно, это мы организуем. Вот вытащим народ по первой к болотцу, там пригорки есть хорошие, добрые, трава не мятая, земля спокойная. Всё скоренько и пройдет. А другим делом… – Ермил торопливо стал загибать пальцы.
– Отставить. Какое болото? Мы половину живых угробим, пока до распадка донесём, – начштаба устал и говорил тихим голосом.
– Так что, здесь? Тут земля плохая. И вообще, – партизан хотел что-то объяснить, но наверху скрипнули дверные петли, и по лесенке начал спускаться замполит. Керосиновая лампа на столе давала мало света, только дыры в спине и левом боку были видны очень хорошо.
– Арефий, ты что надумал? – Мокей привстал и прошипел эти слова таким тоном, какой действует посильнее иных матюгов.
– Всё одно не жилец, – замполит повернулся к остальным и весело подмигнул. В глазах лихорадочный блеск, и лицо уже начинало худеть. – Сердце не задето, так что сутки нормы имею, своими мозгами думать буду.
– По-другому не мог? – Модест не упрекал его. Просто спрашивал.
– Там горячо, между прочим. Чичибаев с Хорсом тоже.
– Где вы только консервант пережигать умудряетесь? – первый фельдшер задал риторический вопрос.
Этот молодой человек всегда щеголял чисто выбритыми щеками, белозубой улыбкой и новой формой. И хоть приходилось ему идти практически в строю и работать с тёплыми трупами, за нагловатый форс его не любили.
– С такими темпами ещё две атаки – и колоться придется всем, – Арефий привалился к стене.
– Тогда немедленно. Будем попеременно раненых и консервированных работать, – Мокей повернулся к партизану. – Сколько людей можешь дать? В пределах часа.
– Годящих? Десятка три наскребём помаленьку: Елена Семёновна, Лукия Дмитриевна, Валерия Давыдовна, Клавдия Устиновна, – он перечислял бы и дальше, да только напоролся на взгляд начштаба и торопливо закончил: – У нас за это дело Ярина Семёновна отвечает.
– Действуй.
Тот бросился в лестнице.
Начштаба повернулся к первому фельдшеру. Медик услужливо поднял брови, дескать, чего изволите.
– Имей в виду, Водин, станешь от общего каравая отщипывать, и трибунала не будет.
– Так точно. Я сколько с вами вместе воюю? – улыбаясь чему-то своему, спросил в ответ фельдшер.
– Мало. Для таких вещей жизни мало.
Водин сделал вид, что не обиделся. Прошёл в центр подвала, достал из саквояжа – изрядно потёртого, много раз от пыли и глины чищенного, но всё-таки настоящего докторского саквояжа – коробку со шприцем. Начал раскладывать инструменты.
Мокей встретился взглядом с Арефием – чего здесь завтрашнему тухляку сидеть, там живые под огнём. Замполит отдал честь и ушёл. С ним поднялся наверх Захлебный, который теперь командовал второй ротой.
Редкие разрывы снарядов восьмидесяток, которыми «бурые» угощали от шоссе. Плохо слышные металлические щелчки – выстрелы ближайшего миномёта. Мокей попытался успокоиться и по рации выбить ещё хоть какие-то подкрепления.
Через какое-то время его отвлекла старуха. Бодрая женщина с прямой спиной, но сморщенным, как плохо вымешанное тесто, лицом и запавшими губами. В руках она держала немалый бутыль самогона, и было видно, что кожа на тыльной стороне ладоней вся в старческих пятнах.
– Шо, принимай, я тебе людей привела.
В подвале уже было с десяток селян. Только начштаба больше смотрел на женщину.
– Ярина Семёновна?
– Тошно так.
– Сколько лет?
– Дак тридшать третий пошел, – она будто смеялась над собой.
Мокей посуровел.
– Дети? Из-за них?
Она тоже перестала смеяться.
– Шиновья, блишнята. Воевать подалиш. Им шас по пятнадшать было бы. Я их, оболтушов, два раша вытягивала. Ранеными валялишь. Митька потом шгиб, его каратели повешили. И за шо? Гебитшу тутошнему чуделошь, будто он ш него военную мышль крадет. Ну какой ш Митьки мышляк?
Факт. Настоящих телепатов во всем фронте по пальцам одной руки пересчитать можно было. Да и кто их пустит на фронт? Начштаба ещё хотел спросить Ярину, не хватит ли с неё, только понял, что для себя она уже всё решила. Он кивнул и пригласил рассаживаться.
Остальные женщины выглядели покрепче, только вот лица их молодыми назвать было невозможно.
В подвал протиснулось четверо бойцов. Тоже расселись по мешкам.
Бутыль поставили неподалеку от фельдшера.
– Ну что, этого, думаю, хватит, – фельдшер с еле уловимой насмешкой в голосе распаковал коробку со шприцем.
Мокей вопросительно посмотрел на медицину – что колоть будешь? Водин вытащил плоскую нагрудную металлическую флягу, с которой по уставу не должен был расставаться и во сне, а из неё вытряхнул на ладонь полупрозрачный шарик, похожий на белужью икринку. Шарик взял в левую руку, пустой шприц в правую. Скорчил вопросительную физиономию.
Тянуть дальше не имело смысла.
Мокей снял трубку – от «бурых» остались отличные телефоны, в придачу аккумуляторы ещё дышали – и позвонил в подвал бывшей школы второму фельдшеру. Из госпиталя должны были притащить раненого.
Его подвели меньше чем через минуту. Дергенько, из второй роты. Порванные осколком мышцы плеча, перевязка. Ни кости, ни важные органы не задеты.
Боец сел в центре круга.
Первый фельдшер невозмутимо вложил икринку обратно во фляжку. Вытащил ножницы и быстро срезал повязку. Плохо зашитая рана кровоточила.
– Приготовились, – он сделал пару пассов, подражая движениям фокусников. Чувство юмора не покидало его даже сейчас.
Все подняли руки, показывая открытыми ладонями на бойца. Начштаба увидел на груди у двух селян ладанки Спасителя пылающего, но решил, что если те не начнут вслух молиться, то он этих амулетов не заметит.
Снова появилась икринка, фельдшер вытянул шприцем её содержимое, а потом уколол бойца с тем расчетом, чтобы «живая вода» сразу попала к порезам.
Мокей почувствовал, как теплеет раскрытая ладонь. Чаще забилось сердце, по спине и ногам забегали мурашки. Пришло спокойствие, отрешенное, безучастное довольство судьбой. Какой-то голос из детства зашептал на ухо, что надо просто стоять вот так, ничего не делать, и скоро наступит счастье.
Боец зашипел, задергался от боли. Люди вокруг напряглись – это всё сейчас отдавалось в них. Рана стала закрываться прямо на глазах.
– Терпи, – первый фельдшер взял лопаточку, похожую на плоскую ложку, и этой лопаточкой стал прижимать формирующийся рубец, чтобы наружу не поперло дикое мясо.
Дергенько шипел, кусал губы. Участилось дыхание, было простым глазом видно, что и сердце у него колотится на пределе. Фельдшер продолжал давить, изредка помогая себе пальцами.
Людям в кругу тоже было несладко – пришли страх и ощущение безнадежности. Сладковатое наваждение первых секунд отпускало, а вот силы на выздоровление раненое тело брало как хотело.
Минута-другая – и напряжение стало спадать. Рубец сформировался, давить уже больше ничего не надо было, а когда Дергенько поднял руку, показывая, что с ней полный порядок, все как по команде сложили ладони.
– В распоряжение второго комроты шагом марш! – Мокей, который со всеми сейчас разминал болевшие пальцы, выкрикнул команду, будто излеченный боец вышагивал на плацу.
Дергенько, хоть и был сейчас дьявольски голодным, не стал волынить, тут же вскочил, подобрал у лестницы автомат и ушёл в бой. Лечение почти не укоротило его жизнь.
– Командира точно потянем? – спросил у первого фельдшера Мокей.
Всё-таки не выходит из меня нормального комбата, с застарелой досадой подумалось ему.
– Должны. Он не тяжелый, – Водин как раз подтаскивал тело командира к центру подвала. – В том смысле, что весь свинец навылет, сердце цело, разве только легкие… Да и ребра. Он от болевого шока, скорее всего. Я ему консервант почти сразу вколол, крови много не вылилось.
Гимнастёрка сошла за простыню.
Раны на мертвом теле первый фельдшер прижёг ещё в бою.
Несколько глубоких вздохов – и люди в подвале снова показали свои ладони.
– Товарищи, – Водин, стоя на коленях перед телом, как раз набирал в шприц содержимое второй икринки, и тон его голоса стал добродушно-примирительным. – Па-апрошу не напрягаться. Когда почувствуете слабость, не старайтесь её перебороть. Просто засыпайте.