— Чего тебе, солдат, — буркнул трактирщик, который поджидал его, словно кот мышь.
— Еда, — глухо ответил он из-под шлема.
— Ясно, что не подгонка брони. Что конкретно будешь? — казалось, что трактирщика раздражала медлительность гостя.
— Что есть? — задал встречный вопрос солдат, окидывая пустые полки за спиной трактирщика.
— Есть картошка. Жареная, варёная, тушенная, суп из картошки, каша из картошки, салат из картошки, пюре из картошки, картошка-соломка, картошка запечённая…
— Есть мясо? — спросил солдат, устав слушать это нескончаемое меню из одной картошки.
— Мяса нет. Отродясь не было, как война грянула. Всё съели.
— Хлеб?
— Не пекут, — вздохнул трактирщик. — Посевы померли. Что не померло, забрала армия, — он злобно глянул на солдата, — которая проиграла.
— Выиграла. Именно поэтому твоя голова не украшает кол, трактирщик.
— Если выиграла, тогда где она?
— Разбита, — холодным голосом ответил солдат.
— Разбита, — передразнил его мужик. — Остановили врагов, но и самих не стало. А теперь в этой части королевства голод, холод и разбой. У нас никто закон не защищает, как хотим, так и живём, вот как получается.
— А вы оскотинились настолько, что, как скоту, вам пастух нужен, который вас хлестанёт, чтоб не забывали место в стаде? — спросил солдат. — Жить не можете по закону, что как рука твёрдая пропала, ударились в подобное, — он кивнул на дверь, за которой на площади висели трупы. — Оставь свой жалкий бред, трактирщик, для других посетителей. Подавай свою картошку, жаренную с супом.
Солдат кинул несколько монет на стойку. Тот недовольно что-то пропыхтел, сгрёб деньги, от которых было в это время не принято отказываться, да принялся готовить, оставив солдата одного со своими мыслями.
Почему солдат это делал, когда другим на подобное плевать? Он любил свою страну. В годы расцвета ещё в детстве он получил свой шанс и использовал его. Не было в его юности такой дикости, что сейчас бушевала в этой части страны после войны. Тогда даже самый нищий мог найти себе приют, где он не умрёт с голода. Тогда люди были добрее, и сиротка могла найти себе крышу над головой у какой-нибудь семьи или же у своей страны.
Но это было тогда, когда страна цвела. Несмотря на войны, эпидемии и постоянные проблемы, она цвела, преодолевая их; теперь же королевство переживало агонию. Казалось, что с каждым годом становилось всё хуже и хуже. Он, после патовой войны, где победителя не оказалось, брёл по дорогам. Брёл куда глаза глядят. И встречая несправедливость и беззаконие, он с ним боролся по мере сил. Боролся, потому что мог, потому что это было правильно и в этой жизни больше ничего не осталось, что его бы интересовало. Он просто бродил как призрак туда-сюда, попутно исполняя свой долг.
Хотя в сознании уже давно жила мысль, что этими поступками мир не изменить. И если менять его, то нужно делать это более глобально, чем точечные вспышки правосудия. Более глобально и более радикально.
Получив свой обед, единственный и, скорее всего, последний на этот день, солдат молча съел всё, давясь этой картошкой, которую он жрал уже месяц, если не больше. Иногда ему казалось, что он сам становится картошкой, того и глядишь, глазки на коже появятся, а сам он покроется кожурой.
Приём пищи был одним из немногих моментов, когда он снимал свой шлем. Его лицо, чуть ли не выдолбленное из скалы, было угловатым, суровым, хмурым и слишком мужественным, словно у какого-нибудь воина с диких земель. Казалось, что такой, как он может, не моргнув глазом, убить человека. Однако его глаза выдавали в нём пусть не образованного, но умного человека. Умнее большей части этой деревни.
Да и его телосложение даже под бронёй было внушительным. Желания с таким связываться ни у кого не было. Потому его не уважали, но боялись, что помогало ему восстанавливать то тут, то там справедливость, если того было нужно деревням. Потому что тем, кому было плевать, сразу после его ухода устраивали вновь беспредел.
Доев, он первым делом надел шлем, чтоб чувствовать себя в безопасности. Теперь до него можно было добраться только с помощью специального оружия, которое обычно не водилось у смердов, не считая кирок или крепких добротных вил.
— Благодарствую, — кивнул он и встал из-за стойки.
— Не за что, солдат, — буркнул трактирщик.
Можно ли было надеяться, что даже в такой захудалой деревушке не будет проблем? Хотя деревушка и не была захудалой.
Стоило открыть дверь, как тут же послышались крики. Кого-то или убивали, или насиловали, или делали всё вместе. Некрофилия с общим падением нравственности встречалась здесь всё чаще, хотя и не настолько часто, как самосуд.
Но для солдата это было ещё одним вызовом. Скорее, как обязанность, когда усталый работяга, видя работу, просто идёт и выполняет её, хотя мог спокойно и отлынивать. Потому что так нужно, потому что у него есть возможность это сделать, потому что в его жизни больше ничего и нет. Всё шло по накатанной.
Уверенным шагом он пересёк площадь и свернул за угол первого же дома. Там человек пять мутузили ту самую сиротку, которой десятком другим минут ранее он дал монетку. Если быть точнее, мутузили её двое: один вцепился в руки, словно пытаясь что-то отобрать, лупя её по голове и рукам. Другой тянул за тело, лупя её по спине. Казалось, что они пытаются растянуть девчонку, играя в перетягивание каната. Трое же просто наблюдали.
В этом не было ничего необычного, все хотели кушать и выживал сильнейший. Это было естественно и, возможно, это помогало выживать людям. Однако для солдата это не играло никакой роли. Они нарушали закон, с какими бы убеждениями это не делали.
Идеалисты, они и в аду идеалисты, иногда на таких мир строится. А иногда они рушат этот мир.
Подойдя ближе, он ни секунд не раздумывая, просовывает руки между двумя мужиками, закрывающими ему проход, что наблюдали за дракой, и без усилий расталкивает их.
— Эй! — раздаётся обиженный голос, однако дальше слов дело не пошло. Солдат же, толкнув плечом третьего так, что тот отшатнулся, и даже не заметив этого, добрался до драки.
Схватил за плечо одного, заставив скривился от боли, после чего не сильно стукнул второго в район локтя, от чего мужик сразу отпустил девчонку. Та рухнула на землю. Парень, что оказался в руке у солдата, попытался было ударить его… и сломал себе руку об броню; вскрикнул, словно девчонка и расплакался.
Он отбросил воющего парня в сторону, отчего тот упал в грязь, подняв брызги, и рывком поднял на ноги грязную, чумазую девчонку со ссадиной на лице.
— Что здесь происходит? — заупокойным голосом спросил солдат, оглядывая всех пятерых.
— Она деньги украла у меня! Медяк! — тут же вскрикнул второй, что держал её за тело до этого. Он выглядел жалко, сам грязный, подранный и чумазый. Ещё один лишившийся по какой-то причине дома. Однако, в отличие от ребёнка, он имел куда больше шансов выжить даже потому, что мог работать руками. Девчонке же оставалось лишь торговать собой, и они обычно долго не жили, умирая в руках какого-нибудь клиента, что, отказавшись платить, просто разбирался с жертвой.
— Я не крала медяк, — слишком спокойно для ребёнка в такой ситуации отозвалась девчонка.
— Лжёшь, вшивая ведьма, — вскрикнул бродяга, указав на неё пальцем.
— Покажи медяк, — спокойно сказал солдат.
На бледной ладошке тут же появилась монетка, обточенная с одной стороны. Обточенная, потому что до этого этой монетой сам солдат кое-что чинил в своих доспехах. Хотя даже без такого верного признака было ясно, что тот человек лжёт.
— Лжёшь, босяк, — посмотрел на него солдат.
— Не лгу! Это мо…
Он получил удар в зубы, лишившись сразу трёх. Отшагнул и упал в грязь.
— Я дал ей этот медяк, босяк. Он не твой. Так что закрой грязный рот, пока я не укоротил тебе руки за воровство, — его рука легла на меч. — А ты, — глянул солдат на девчонку, — беги отсюда.
Та под жадными взглядами остальных скрылась за домами. Юркнула, словно хорёк за угол, и была такова.
— Она ведьма! — стоило ей скрыться тут же рыкнул один из троих, которых он раскидал. — Она рыжая! Она ведьма! Она не заслуживает жизни!
— Заткнись, смерд, — бросил солдат, заставив того отшатнуться. — В этом мире ведьмы давно уже не враги людям. И никогда не были.
— Она злая ведьма, — буркнул другой. — От неё чувствуется зло. Ведьма ведьмам рознь, но в любом случае они все зло. Их надо убивать, а тела сжигать, чтоб они не поднимали мёртвых.
— В нашем королевстве нет гонения ведьм, смерд. И прежде, чем ещё раз сказать нечто подобное, подумай над своими словами. Я имею право тебя казнить за распространение клеветы и намеренное разжигание розни в тяжёлое время. — Хотя этого мужчина и не увидел, но солдат оскалился. — А могу просто убить, потому что мне так хочется.
Мужчина нервно сглотнул, покачал быстро головой и отступил. Отступил, как отступили все остальные, словно побитые псы, дравшие кошку, но попавшие под волка. Мир не менялся, выживают сильнейшие, слабейшие или приспособятся, или сдохнут.
А на эту часть мира опускался вечер. Сегодня идти дальше не имело смысла, солдату стоило найти ночлег уже здесь, в деревне и поспать нормально впервые за много дней.
Глава 307
Солдат уже выходил из деревни, когда всё случилось.
В этот день безнадёжье этого мира решило скрасить день ещё более унылой погодой, низкими тучами и влажным воздухом, который стал в разы холоднее и старался пролезть в каждую щель. От такой погоды в мире просто не оставалось сухого места, так как влага была везде. А холодный воздух хорошо дополнял эту картину. При такой погоде практически основным цветом был серый. Мягкий пепельный серый цвет абсолютно всего, словно каждый сантиметр этого мира покрылся пеплом, из-под которого проглядывались настоящие краски.
После ночёвки в той же самой таверне на каком-то дряблом мокром от влажности матраце, солдат чуть ли не с радостью покинул это богомерзкое заведение. По крайней мере, ту часть, где он ночевал. Разницы оттого, что он спал в лесу особо не было; на такой матрац даже больной, умирающий от проказы человек не ляжет. Потому лёг на него он исключительно в броне. Единственным плюсом можно было посчитать то, что здесь было теплее, чем снаружи. Но то был единственный плюс, не стоящих своих денег.