Каким-то образом в единственной газете штата Нью-Гэмпшир появилась статья о романе Гарпа, который был назван, во-первых, «извращенческим», а во-вторых, «новой библией феминизма».
«Это страстный гимн нравственной порочности, воспевающий сексуальные извращения наших дней!» — писал один из рецензентов с Западного побережья.
«Это исполненный боли протест против насилия и сексуального подавления меньшинств в наш век, ощупью продвигающийся к справедливости!» — говорилось в какой-то другой газете.
Нравился роман или не нравился, но он постоянно и широко обсуждался в прессе. Собственно, для романа, для беллетристики, одна из возможностей обрести успех — сходство с документальным рассказом о том или ином документальном событии. Когда он превращается в газетную «новость». Именно это и произошло с романом Гарпа благодаря усилиям губернатора Нью-Гемпшира.
«Нью-Гемпшир — весьма отсталый штат с замшелой политикой, — писал матери Гарп. — Ради всего святого, не лезь ты в эту политику!»
«Ты всегда так говоришь, — писала ему в ответ Дженни. — Когда ты вернешься домой и станешь знаменитостью, я посмотрю, как тебе удастся избежать участия в политике!»
«Вот увидишь. Это легче легкого», — отвечал Гарп. Постоянная переписка через Атлантику на время отвлекала Гарпа от вечного присутствия ужасной и смертоносной Подводной Жабы, хотя теперь уже и Хелен призналась, что ей кажется, будто Жаба где-то поблизости.
— Давай вернемся домой, — предложила она мужу. — Мы отлично провели время.
Но тут пришла телеграмма от Джона Вулфа: «Оставайтесь пока там. Люди стадами охотятся за твоей книгой».
А Роберта прислала Гарпу майку с надписью: НЬЮ-ЙОРКСКИЕ «РАЗВЕДЕНКИ» ВПОЛНЕ ПРИГОДЯТСЯ И В НЬЮ-ГЭМПШИРЕ!
— Господи! — сказал Гарп и предложил Хелен: — Давай подождем хотя бы до конца этих дурацких выборов, а потом уж поедем.
Таким образом, им удалось пропустить «особый феминистский отзыв» о романе, напечатанный в популярной желтенькой газетенке. Этот роман, говорилось в рецензии, «решительно поддерживает мнение, что женщины — всего лишь вещи и вполне подходящая добыча для хищников-мужчин… Т.С. Гарп продолжает развивать отвратительную мужскую мифологию: мужчина хорош всегда, ибо он защитник семьи; а женщина хороша, только когда по собственному желанию не позволит никому, кроме мужа, войти в свою „дверь“»…
В рецензирование романа оказалась вовлечена и Дженни Фиддз, но, к счастью, Гарп никогда не видел рецензий своей матери. Дженни, например, писала, что, хотя это и лучший роман ее сына — ибо сюжет его отличается наибольшей серьезностью, — все же он «испорчен бесконечными типично маскулинистскими высказываниями собственнического характера, которые читательницам могут показаться неприятно тенденциозными». Однако она отмечала, что ее сын — безусловно хороший писатель, он еще молод и, конечно, будет писать еще лучше. «И его сердце, — добавляла она, — находится там, где ему и полагается быть!»
Если бы Гарп прочитал это, он, пожалуй, постарался бы задержаться в Вене значительно дольше. Но они уже строили планы отъезда. И как всегда, беспокойство ускоряло сборы. Когда однажды вечером Дункан вовремя, то есть до наступления темноты, не вернулся из парка домой, Гарп бросился искать сына, а потом позвонил Хелен и сказал, что это последняя капля и уезжать отсюда нужно как можно скорее. Вообще жизнь в столичном городе заставляла Гарпа особенно опасаться за жизнь Дункана.
Гарп бежал по Принц-Ойгенштрассе к памятнику советским солдатам на Шварценбергплац. Поблизости там была кондитерская, где продавались пирожные, которые Дункан очень любил, хотя Гарп постоянно твердил сыну, что тот испортит себе перед ужином аппетит.
«Дункан!» — звал он на бегу, и его голос эхом отдавался от прочных солидных зданий, окутывая его липкой пеленой страха, точно зловонное сырое дыхание Подводной Жабы, отвратительного чудовища, чье присутствие Гарп постоянно ощущал совсем рядом.
А Дункан, совершенно счастливый, уплетал себе пирожные в кондитерской.
— Темнеет все раньше и раньше, — пожаловался он отцу. — И я, между прочим, не так уж и опоздал!
Гарпу ничего не оставалось, как признать это, и они вместе пошли домой. Подводная Жаба исчезла, удрав по одной из маленьких, ведущих вверх темных улочек. Возможно, ее интересует вовсе и не Дункан, подумал Гарп. Ему чудилось, что колени его обнимает приливная волна, хочет утащить на глубину, но это ощущение быстро прошло.
Телефонный звонок, извечный вопль тревоги — крик воина, заколотого кинжалом на посту и в предсмертном крике излившего свою боль и неожиданность нападения, — поднял на ноги весь пансион; дрожащая хозяйка в белом, точно привидение, влетела к ним в комнату.
— Bitte, bitte! — умоляла она. И сообщила, дрожа от возбуждения, что звонят из Соединенных Штатов.
Было два часа ночи, отопление отключено, и Гарп, дрожа от холода, устремился по коридору за хозяйкой пансиона. «Ковер в коридоре был тонкий, цвета тени», — вспомнил он вдруг. Он написал это много лет назад и теперь пытался вспомнить остальных жильцов пансиона «Грильпарцер» — венгерского певца, и человека, который ходил только на руках, и мрачного медведя, и всех остальных членов печального «цирка смерти», какой он тогда вообразил себе…
Но никого из тех персонажей здесь не было; впереди шла только эта изящная пожилая женщина с удивительно прямой, даже какой-то светской спиной, словно она до сих пор исправляла давным-давно исправленную юношескую сутулость. И на стенах коридора не было фотографий конькобежцев, и возле туалета не стоял велосипед с огромным единственным колесом. Спускаясь по лестнице в комнату хозяйки, ярко освещенную, словно потайной командный пункт в осажденном городе, Гарп чувствовал, что следует по пятам за ангелом смерти — повивальной бабкой Подводной Жабы, болотистый запах которой он почуял сразу, как только взял телефонную трубку.
— Да? — прошептал он.
И на миг испытал облегчение, услышав в трубке голос Роберты Малдун — вероятно, будет жаловаться на очередное оскорбление на сексуальной почве или сообщит последние новости о предвыборной гонке в штате Нью-Гэмпшир, и всё. Гарп встретился с вопросительным взглядом старой хозяйки пансиона и понял, что она даже не успела вставить зубы: щеки ее будто всосало в рот, отвисшая кожа складками спадала на подбородок, а остальное лицо оказалось, наоборот, обтянуто кожей, словно череп. В комнате прямо-таки разило Подводной Жабой.
— Я не хотела, чтобы ты увидел это в «Новостях» по телевизору, — говорила между тем Роберта. — Я, правда, не уверена, что в Вене это покажут по телевизору… Там, может, и в газетах ни слова не будет… В общем, я просто не хотела, чтобы ты все узнал таким образом.
— Кто же победил? — весело спросил ее Гарп, хотя в душе уже понимал, что этот телефонный звонок вряд ли имеет отношение к победе старого или нового губернатора Нью-Гемпшира.
— Ее застрелили… твою мать убили, Гарп! — сказала Роберта. — Какой-то ублюдок выстрелил в нее из винтовки.
— Кто? — прошептал Гарп.
— Какой-то мужчина, — Роберта заплакала. Это было самое страшное ругательство в ее устах: какой-то мужчина. — Какой-то мерзавец, женоненавистник, — сказала Роберта. — Охотник — Она зарыдала. — А сейчас как раз охотничий сезон, и никому даже в голову не пришло обратить внимание на человека с винтовкой. И он ее застрелил.
— Насмерть? — спросил Гарп.
— Я успела ее подхватить, — снова заплакала Роберта. — На землю она не упала, Гарп, но так и не сказала больше ни слова. И, по-моему, так и не поняла, что с ней случилось. Да, я уверена, она так и не поняла, Гарп.
— А этого типа поймали? — спросил Гарп.
— Его кто-то застрелил. А может, он сам себя… — сказала Роберта.
— Значит, он мертв? — снова спросил Гарп.
— Да, мертв, ублюдок проклятый! Он тоже мертв.
— Ты одна, Роберта?
— Нет. — Роберта заплакала еще сильней. — Нас тут много. Мы все у тебя дома, Гарп. — Он легко мог представить себе всех этих плачущих женщин, собравшихся в доме Дженни Филдз, которой они теперь лишились.
— Она хотела, чтобы ее тело отдали в анатомичку, студентам, — сказал Гарп. — Ты меня слышишь, Роберта?
— Слышу, — сказала она. — Все это так ужасно!
— Но именно так она хотела, — повторил Гарп.
— Я знаю, — сказала Роберта. — Тебе нужно приехать домой.
— Да-да, мы немедленно выезжаем, — сказал Гарп.
— Мы совершенно не знаем, что делать! — жалобно всхлипнула Роберта.
— А что тут поделаешь? — сказал Гарп. — Теперь уж тут ничего не поделаешь, Роберта.
— Но должно же быть хоть что-нибудь! — воскликнула она. — Правда, она никогда не хотела, чтобы устраивали похороны и все такое…
— Естественно, нет, — сказал Гарп. — Она хотела, чтобы ее тело передали в медицинский институт. И ты, пожалуйста, всем этим распорядись, Роберта. Потому что мама хотела именно этого.
— Но должно же быть хоть что-нибудь! — рыдала Роберта. — Может, не церковное отпевание, но хоть что-то!
— Ничего не затевай и ни во что не лезь, пока я сам не приеду, — строго велел ей Гарп.
— Тут столько всяких разговоров! — сказала Роберта. — Люди хотят собраться, устроить поминки…
— Я — ее единственный сын, Роберта. Скажи им.
— Она, знаешь ли, для многих из нас значила очень много! — резко возразила Роберта.
Да, именно это ее и убило! — подумал Гарп, но вслух ничего не сказал.
— Я пыталась за ней присматривать, я глаз с нее не спускала! — плакала Роберта. — Я так просила ее не ходить на эту парковку!..
— Тут некого винить, Роберта, — мягко сказал Гарп.
— Но ты-то думаешь, что винить есть кого, Гарп, — возразила она, — ты всегда так думаешь!
— Пожалуйста, Роберта, прекрати! — сказал Гарп. — Ты же мой лучший друг!
— Потому я и скажу тебе, кого надо винить! — решительно заявила Роберта. — Мужчин, Гарп! Представителей твоего пола! Этих потенциальных убийц! Потому что если вы не можете