Могучая женщина явно хотела что-то сказать, и аудитория терпеливо ждала. Хотя ждать, видимо, пришлось бы до бесконечности. Хорошо зная эту особу, Роберта встала рядом с Гарпом и принялась хлопать в ладоши, аплодируя этой большой, как скала, женщине и ее странному, точно зачарованному молчанию перед микрофоном. К аплодисментам Роберты присоединились и другие, в том числе и Гарп, хотя он понятия не имел, зачем это делает.
— Она из джеймсианок, — шепнула Гарпу Роберта. — Она не может ничего сказать.
Тем не менее этой женщине удалось пронять аудиторию одним лишь своим полным боли, страдальческим лицом. Она открыла рот и шевелила губами, словно пела, но из ее уст не вылетало ни звука. Гарпу почудилось даже, что он видит ее язык, варварски отрезанный под корень. Он помнил, как его мать поддерживала их — этих безумиц. Дженни, когда кто-нибудь из них являлся к ней в дом, прямо-таки окутывала бедняжку лаской и вниманием. Однако в конце концов и Дженни призналась, что не одобряет того, что они с собой сделали, — призналась, возможно, только Гарпу. «Они превращают себя в жертв обстоятельств, — сказала тогда Дженни, — ведь когда то же самое делают с ними мужчины, они негодуют. Почему бы им в знак протеста не принять, скажем, обет молчания? Или никогда не открывать рта в присутствии мужчин? Это же просто нелогично: уродовать себя, чтобы насолить кому-то другому».
Но теперь и Гарп, растроганный трагедией этой безумной женщины, что стояла перед огромной аудиторией, впервые осознал, что в этом массовом уродовании самих себя есть какой-то смысл, — насильственное и нелогичное, это уродование, как ничто другое, отражало тяжкие душевные, а не физические страдания. «Мне действительно очень больно», — говорило огромное лицо женщины на трибуне, и его, Гарпа, слезы, бегущие ручьем, застилали это лицо.
Но тут маленькая рука, лежавшая у него на плече, так сильно стиснула его, что Гарпу стало больно; он опомнился — мужчина на ритуальном собрании женщин! — и обернулся. За ним сидела молодая женщина с усталым лицом, которое тоже показалось ему смутно знакомым.
— А я тебя знаю! — шепнула она ему, но тон у нее при этом был отнюдь не радостный.
Роберта предупреждала его, чтобы он здесь даже рта не открывал и ни в коем случае не пытался ни с кем говорить. И он знал, как справиться с этой проблемой. Молча покачал головой и вытащил из нагрудного кармашка блокнот, довольно-таки помятый от напора фальшивой груди; потом выудил из своей дурацкой сумочки карандаш. Острые, точно птичьи когти, пальцы женщины впились в его плечо, словно она боялась, что он от нее убежит.
«Привет! Я — джеймсианка!» — нацарапал Гарп в блокноте, оторвал листок и передал молодой женщине. Она его даже не взяла.
— Черта с два! — сказала она ему. — Ты — Т.С. Гарп!
Слово «Гарп» прозвучало точно рык неведомого зверя в тиши застывшего в страдании зала, все еще находившегося под влиянием безмолвно замершей перед микрофоном огромной джеймсианки. Роберта Маддун тотчас обернулась, встревожено глядя на молодую женщину: она ее в жизни не видала.
— Я не знаю, кто эта твоя большая подружка, — сообщила Гарпу молодая женщина, — но ты — Т.С. Гарп. Понятия не имею, где ты раздобыл свой ублюдочный парик и здоровенные сиськи, но я бы тебя где угодно узнала. Ты ни капельки не изменился с тех пор, как трахал мою сестру — и до смерти дотрахал! — заявила она, и Гарп наконец сообразил, кто эта его врагиня: самая младшая из выводка Перси. Бейнбридж! Маленькая Пух, Бедняжка Пух, которая носила подгузники, когда у нее кажется, уже и менструации начались; да и сейчас, Гарп мог поклясться, она частенько к ним прибегала!
Гарп внимательно посмотрел на Бейнбридж Перси; сейчас у него сиськи и вправду были раз в пять больше, чем у нее. Бедняжка Пух никогда не отличалась привлекательностью: одежда и прическа в стиле «унисекс», черты лица ни изящные, ни грубые — никакие. Пух Перси была в армейской рубашке с сержантскими нашивками и предвыборным значком той женщины, которая надеялась стать новым губернатором штата Нью-Гэмпшир. И только тут Гарп осознал, что на пост губернатора претендовала именно Салли Девлин! Интересно, подумал он, неужели она выиграла?
— Привет, Пух, — сказал Гарп и увидел, как она поморщилась: еще бы, давнее ненавистное прозвище, и совершенно ясно, больше ее так никто не зовет! — Извини, Бейнбридж, просто вырвалось по старой памяти, — пробормотал Гарп, но становиться друзьями было слишком поздно. С дружбой они опоздали на долгие годы — с того самого вечера, когда Гарп откусил ухо Бонкерсу и изнасиловал Куши в изоляторе Стиринг-скул, хотя по-настоящему она никогда ему не нравилась и он не пришел ни на ее свадьбу, ни на ее похороны.
Каким бы тяжким ни было обвинение против Гарпа в данную минуту, когда он, казалось, воплощал в себе всю отвратительную половину населения планеты, Пух Перси думала о другом: она наконец-то поймала своего личного врага — о, наконец-то!
Теплая большая рука Роберты слегка коснулась спины Гарпа, и ее густой голос прогудел ему в самое ухо:
— Убирайся отсюда, да поскорее, только ни слова не говори!
— В наши ряды прокрался мужчина! — завопила, нарушив печальную тишину аудитории, Бейнбридж Перси. Ее вопль заставил даже вконец расстроенную джеймсианку, все еще стоявшую на трибуне, издать какой-то тихий невнятный звук — может быть, она просто кашлянула. — Здесь мужчина! — снова завопила проклятая Пух. — Это Т.С. Гарп! Здесь Гарп! — тявкала она.
Роберта пыталась вытащить Гарпа в проход. Когда-то «крепкий орешек» отличался редкостным умением блокировать противника, а затем передавать мяч или принимать пас от другого игрока, но сейчас даже такая знаменитость, как Роберта Малдун, была не в состоянии удержать напор этих женщин.
— Прошу вас, пожалуйста, простите нас! — твердила Роберта. — Это же его мать, поймите, наконец! Он ее единственный сын.
А она — моя единственная мать! — думал Гарп, пробираясь к выходу под прикрытием Роберты и чувствуя, как острые, словно бритва, ногти Пух Перси царапают ему лицо. Пух стащила с него парик, но он рванул его к себе и прижал к животу, словно эта штуковина имела для него первостепенное значение.
— Он затрахал мою сестру до смерти! — завывала Пух Перси. Каким образом она пришла к такому выводу, Гарп никогда не узнает, но Пух явно была уверена, что все обстояло именно так. Она перелезла через спинку сиденья, на котором он только что сидел, и преследовала его и Роберту по пятам, пока они наконец не выбрались в проход.
— Дженни была моей матерью, — мимоходом сказал Гарп какой-то женщине, которая определенно была беременна. Сквозь ее презрительно-насмешливую улыбку Гарп разглядел разум и доброту, но также — отстраненность и отвращение.
— Дайте ему пройти, — тихо и довольно равнодушно сказала беременная.
Некоторые другие как будто бы отнеслись к нему с большим сочувствием и кричали, что он, сын Дженни Филдз, имеет право быть здесь. Однако Гарп слышал и совсем иные выкрики, без малейшего намека на сочувствие
Шагая дальше по проходу, Гарп почувствовал, что с него срывают накладной бюст, и, прикрываясь одной рукой, другую протянул к Роберте в надежде на ее помощь, но Роберта была, что называется, «вне игры»: несколько молодых женщин в матросских куртках повалили ее на пол и уселись на нее верхом. Гарпу вдруг пришло в голову, что они, вероятно, и Роберту считают переодетым мужчиной, а когда обнаружат свою ошибку, результаты могут быть самые плачевные.
— Беги, Гарп! — крикнула Роберта.
— Да-да, беги скорей, маленький придурок! — прошипела одна из матросских курток.
И Гарп побежал.
Он уже почти добрался до двигавшихся чередой — из одной двери в другую — женщин у дальней стены, когда чей-то пинок попал точно в цель. По яйцам его не били со времен занятий борьбой в Стиринг-скул — за столько лет он напрочь забыл, что после такого удара невозможно пошевелиться. Он упал на бок, свернулся клубком и прикрылся руками. Разъяренные женщины все пытались вырвать у него из рук парик и крошечный ридикюль, но он крепко прижимал их к себе, словно драгоценный, выигранный в тяжком поединке приз. Его еще несколько раз пнули ногами, обутыми в туфли на каблуках, несколько раз стукнули кулаком, а потом он вдруг почувствовал приятный мятный запах и услышал голос пожилой женщины, дышавшей прямо ему в лицо.
— Попробуйте встать, — ласково сказала она, и он увидел, что это медсестра. Настоящая медсестра. Никакого модного красного сердечка у нее на груди не было, только маленькая бронзово-голубая табличка с именем — она была R N, то есть «дипломированная медсестра» такая-то.
— Меня зовут Дотти, — сказала она ему; ей было лет шестьдесят, не меньше.
— Очень приятно, — сказал Гарп. — Спасибо вам, Дотти.
Она взяла его за руку и быстро провела сквозь толпу. Пока она была рядом, ни у кого, похоже, не возникало желания причинить ему боль или не дать пройти. Они просто расступались, и все.
— У вас на такси денег хватит? — спросила медсестра Дотти, когда они уже вышли на улицу.
— Да, по-моему, вполне, — ответил Гарп и пошарил в своем ужасном ридикюльчике: бумажник был на месте. А парик — еще более всклокоченный — торчал у него под мышкой. Нормальная его одежда была в сумке у Роберты, однако он тщетно высматривал ее, надеясь, что она вот-вот выйдет из дверей.
— Наденьте парик, — посоветовала Дотти, — иначе вас примут за трансвестита. — Он с трудом нацепил парик; она ему помогала. — Знаете, люди ужасно не любят трансвеститов, — прибавила она, вынула из своих седых волос несколько шпилек и постаралась соорудить Гарпу более пристойную прическу. — А царапина у вас на щеке скоро кровоточить перестанет, — сказала она.
На крыльце появилась высокая чернокожая женщина, выглядевшая вполне достойной соперницей для Роберты, и погрозила Гарпу кулаком, но не сказала ни слова. Возможно, она тоже была из джеймсианок. Возле нее уже собирались другие женщины, и Гарп начал опасаться, что они снова нападут на него, но тут заметил чуть поодаль от этой группы девушку или, точнее, девочку-подростка, которая стояла, словно не имея к этим бандиткам никакого отношения; у нее бы