Он сориентировался и склонил голову.
– Но я не переоцениваю свою внешность и потому не нахален и даже не высокомерен. Мне жаль, – добавил он шутливо, – если я вас разочаровал.
Она лишь слегка пожала плечами.
– На самом деле мне все равно.
– А что является… делом? – смело взглянул он ей в глаза.
– Рассчитываю на вашу сообразительность.
– Вы слишком рискуете, – начал он предостерегающе.
– Уверяю вас, совсем немного.
– Но догадки могли бы завести меня слишком далеко… перейти определенные границы… Могли бы оказаться за границами… скажем так… дозволенного.
После каждой фразы он поглядывал на нее, но выражение ее лица не изменилось ни на миг. Он испытывал смущение, но решил раскусить ее любой ценой:
– Догадливость с такой-то… хм… контрамаркой может зайти слишком далеко.
– Пусть это вам не мешает, – отвечала она равнодушно.
Они въезжали в город, и мадемуазель Сименецкая спросила:
– Куда вас отвезти?
– Если можно… – Он назвал адрес конторы.
Когда машина остановилась, он выскочил, приподнял шляпу и ждал, когда ему подадут руку, однако она лишь кивнула.
– Черт ее возьми! Что за зараза! – бормотал он себе. – Чего она вообще хочет?!
Весь следующий день у него вертелась в голове эта мысль, он повторял про себя разговор с ней. Он-то вел его изысканно, с эдаким… духом салонного флирта, но хотя он помнил каждое слово Лолы, не мог составить о ней окончательное мнение. На прощание она даже не подала ему руки! В большом мире так поступают – он знал об этом – но только не в отношении человека, которого приглашают на интимное свидание.
– Настоящая сумасшедшая!
И вовсе не такая уж она и красивая. Конечно, оригинальная, изысканная, шикарная, но не красивая. Малиновский вспомнил, что раньше, когда повстречал ее в доме Богны и не знал, что она из тех Сименецких и что у нее миллион приданого, он вообще не обратил на нее внимания. Даже и теперь она нисколько ему не нравилась, хотя он должен был признать, что она прекрасно сложена и совершенно безупречна, как ни посмотри.
Но ее холод, и неразговорчивость, и эта саркастическая улыбочка, наконец, странная таинственность скорее отталкивали его.
Однако в назначенный день он с утра был неспокоен. Естественно, решил пойти к ней – собственно, он ни секунды не колебался. Напротив, опасался, что не застанет ее дома, что она просто забыла о позавчерашнем капризе.
Однако она не забыла: лакей сразу объявил, что мадемуазель в салоне и ждет господина директора.
– А госпожа? – с невольной хитрецой переспросил Малиновский.
– Госпожа нынче утром выехала в Ниццу.
«Ага, – подумал Малиновский, – значит, это и правда что-то интимное. Но не слишком серьезное, поскольку лакей тут!..»
Так или иначе, но он был доволен, что пришел. Ему казалось, что Сименецкие сторонятся его и не собираются сближаться. Он был тут с Богной несколько раз, но одного его пригласили впервые.
Лола сидела в большом кресле в нише огромного зала и читала. На ней было скромное платье из серой шерсти с белым воротничком, застегнутым под самым горлом. Выглядела она почти как институтка. Прикрывая колени, платье все же демонстрировало по-настоящему красивые ноги.
– Мое почтение. – Малиновский как можно небрежнее поклонился. – Кажется, я пунктуален.
– Спасибо. – Она лениво поднялась и подала ему руку. – Пойдемте.
– Ваша уважаемая мамочка, говорят, выехала за границу? – спросил он.
– Отчего вы так забавно говорите: «уважаемая мамочка»?
Они оказались в небольшой комнатке, где стояли софа, изящный письменный столик и несколько полок с книгами.
– Собственно, – произнесла она словно в сомнении, – мы кузены…
Он покраснел и неуверенно засмеялся.
– И правда…
– Можем позволить себе немного больше… доверительности. А то ведем себя слишком официально. Например… например, мы могли бы поцеловаться.
Малиновский широко раскрыл глаза. Выражение лица мадемуазель Сименецкой нисколько не изменилось, она все так же улыбалась ему, внимательная и равнодушная. Только во всей ее фигуре неуловимо проявилось некое недовольство или беспокойство.
Малиновский сглотнул слюну и выдавил:
– Но… я не допускал… с радостью…
Она искусственно засмеялась, приблизилась к нему и сказала:
– Итак?!..
Он прекрасно понял, что должен ее поцеловать, что она сама желает того же, что проволочка опозорит его перед ней, и все же не мог отважиться, хотя в отваге тут потребности не было.
– Вы удивительно несмелы, – произнесла она кивнув.
– Я удивлен… Не ожидал такого…
– Такого счастья? – закончила она. – Ну?!
Он чуть наклонился к ней с намерением поцеловать в щеку, чувствуя при этом, что действует неумело, но Лола отклонила голову и произнесла:
– Не так.
Прежде чем он успел что-либо понять, она обняла его одной рукой за шею, вторую уперла ему в грудь и прижалась губами к его губам.
Дальше сохранять родственную дистанцию уже не представлялось ему возможным. Малиновский крепко обнял Лолу и принялся целовать ее в глаза, волосы, губы.
Теперь он знал, что делает это правильно. Неловкость исчезла вместе с робостью.
Зато она почти повисла на его руках, и, если бы не глаза, серые таинственные глаза, которые все еще внимательно вглядывались в его лицо, он подумал бы, что она без сознания.
Продолжалось все несколько минут, потом она выскользнула из его объятий и сказала:
– Погодите.
Она вышла, и ее не было довольно долго. Малиновский сел, поправил галстук, снял с рукава нитку. Ждал.
«Странная она, – думал Малиновский. – Она что, влюбилась в меня?»
Он все еще ощущал прикосновение ее холодных губ и терялся в догадках, чем все это закончится.
Ее шагов он не услышал: пол был покрыт толстыми коврами (один такой мог стоить и десять тысяч – персидский!), двери тоже не предостерегли его, поскольку в длинной анфиладе все они были раскрыты.
Она появилась вдруг в красном, как кровь, халате и в красных туфельках на высоких каблуках, над которыми виднелись ничем не прикрытые розовые пятки.
«Да она голая, – подумал он. – Под этим халатом на ней нет ничего».
Теперь все поняв, он слегка зарделся. Хотел встать, но она уселась рядом и легонько его придержала, при этом красный шелк раскрылся, обнажая груди: маленькие, твердые, чуть порозовевшие…
Он хотел сказать, что стоит быть осторожными: двери тут нараспашку, и слуги могут войти, – но ситуация была такого рода, что лучше промолчать. Следовало целовать ее, и Малиновский принялся целовать. Халат соскользнул с ее плеч, с коленей, и она теперь лежала перед ним совершенно нагая: прекрасное тело, кожа цвета слоновой кости.
– Раздевайтесь же, – произнесла она спокойно.
– А сюда никто… не войдет? – спросил он, задыхаясь, и в голове его мелькнуло опасение, нет ли тут какой-то ловушки.
– А вы боитесь? – спросила она.
– О чем вы! Я беспокоюсь о вас.
– Вы теряете время, – заметила она спокойно.
Он озабоченно осмотрелся, наконец встал за дверью и быстро разоблачился. Он злился на себя, на мадемуазель Лолу, на ситуацию – странную, без соблюдения привычных правил. Он ведь много раз читал романы о большом мире, и там все происходило по-человечески, не при открытых дверях, а после беседы, с вином и напитками, пирожными… Почему же он, именно он должен выносить выходки этой скучающей девицы? Но хотя он и не чувствовал ни малейшего желания флиртовать в таких-то обстоятельствах, надлежало сыграть роль до конца: отступать нельзя.
Он стянул рубаху и по привычке пловца перекрестился, однако ему пришло в голову, что он невольно совершил святотатство, из-за чего трижды стукнул по спинке стула и, все еще колеблясь, вошел. Его смущало то, что пришлось показаться ей в одних носках. Лола же нахально на него посматривала.
«Ты, распущенная барышня», – подумал он почти с ненавистью и с улыбкой склонился над ней, шепча:
– Какая же ты красивая!..
Впрочем, она и правда была хороша в своей наготе и беспокоила его этой рассудочностью во взгляде, которым она все время следила за ним. Наверняка она отличалась изрядной чувственностью, вот только чувственность ее была странно холодной.
Когда все оказалось позади, а она лежала неподвижно с опущенными веками, он шепнул:
– Люблю тебя…
Она подняла веки, взглянула удивленно:
– Что-что?
– Люблю тебя, – повторил он без уверенности.
Тогда она взорвалась громким обидным смехом.
– И что в этом забавного? – оскорбился он.
– Ложь, – ответила она. – Ненужная ложь.
– Я говорю правду.
– Ах! – махнула она рукой.
– Ты недооцениваешь себя, дорогая, – сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал серьезно. – Ты чудесная.
– У вас хорошее настроение, – произнесла она холодно. – Уже шесть?
– Откуда мне знать? – сказал в раздражении он.
Она потянулась и взяла халат. Он с удовольствием обнял бы ее.
– Загляните в салон, – отозвалась она, обувая туфельки. – На камине часы.
– Я не стану в таком наряде ходить по комнатам! – возмутился он.
– Ах, простите. Впрочем… можете уже одеться.
Он хотел сказать: «Спасибо за разрешение», но прикусил язык, одевался молча. Как только он закончил, Лола подала голос:
– Уже четверть седьмого. Простите, что не могу дольше вас задерживать, но к шести я приказала приготовить ванну. Не люблю, когда вода холодная.
– Я готов, – улыбнулся он, с яростью затягивая галстук.
Она нажала кнопку звонка.
– Вы сумеете попасть в прихожую? – спросила она вежливо.
– О, наверняка. Прощайте.
– Только до свиданья. Я вам очень благодарна. Вы и правда очень милы. Я замечательно провела день.
Она протянула ему руку коротким движением, словно бы их ничто не связывало. Однако Малиновский задержал ее пальцы в своих.
– Лола! – произнес он с упреком.
– Что?
– Ты такая странная. Я совершенно не понимаю твоих поступков.