– Он… он арестован?…
– Нет. Яскульский сделает все, чтобы это не случилось.
– Боже, боже… Но, господин Стефан, вы ведь говорили, что это может оказаться каким-то недоразумением?
Борович молчал.
– Вы видели Эвариста?
– Да. Собственно, именно он и попросил меня вам сообщить. Ситуацию еще можно исправить, поскольку генеральный пока что держит все в своих руках. Генеральный заявил Эваристу, что если тот выплатит в скором времени всю недостающую сумму… дело можно будет замять.
– Сорок тысяч! Откуда же я возьму столько денег? Боже правый! Не могу сосредоточиться. Но нельзя терять времени, – вскочила она. – Который час?
– Четверть шестого, – взглянул на часы Борович.
– Ближайший поезд выезжает в девять. Я еще могу успеть, я должна успеть.
– Значит, вы желаете ехать?
– Естественно.
Принятое решение сразу ее отрезвило. Она протянула к Боровичу руки.
– Дорогой мой Стефан! Я очень вам благодарна. Никогда не забуду вашей доброты.
– Даже не говорите об этом, – нахмурился он.
– Вы поедете тоже?
– Конечно. Я не слишком-то пригожусь вам по дороге, но…
Осекшись, он отвернулся.
Вернувшись домой, Богна позвала кузена и заявила, что немедленно уезжает.
– Скажешь, что мой муж заболел. И прошу, прикажи побыстрее запрягать лошадей. Я бы хотела успеть на вечерний поезд.
– Что-то опасное? – обеспокоился он.
– Ох, мой дорогой, не знаю, ничего не знаю, и прости, что погоняю тебя, но у меня нет ни минутки.
С безумной поспешностью она упаковала небольшой несессер, переоделась и как раз надевала шляпку, когда к крыльцу подали лошадей. Одновременно постучали в дверь. То был господин Погорецкий. В первый момент он хотел спросить ее о причине отъезда, но, наверное, заметив ее заплаканное лицо, сказал лишь:
– Жаль, что ты уезжаешь, моя маленькая подруга. Снова оставляешь меня одного.
И вдруг Богну посетила мысль:
– Господин Валерий… а вы… купили бы мою часть Ивановки?…
Он нахмурился и взглянул ей в глаза.
– Там будет… не знаю точно, но что-то около ста гектаров, – добавила она поспешно. – Кузен просчитает. Потом можно выделить.
– У тебя какие-то проблемы?…
– Да, – ответила она коротко.
– Сколько тебе нужно?
– Много… Сорок тысяч. – Она задержала дыхание.
– Я подумаю, – отозвался он после короткой паузы. – В течение двух дней пришлю тебе ответ. Время играет роль?
– Да! – И она пожала ему руку.
Пришел отец, за ним тетки. Она быстро попрощалась с ними. Никому, конечно же, не сказала, отчего так неожиданно уезжает, а впрочем, никто и не спрашивал. Догадались, что дело в чем-то серьезном и важном.
– Когда ты вернешься? – крикнул профессор, когда она уже сидела в экипаже рядом с Боровичем.
– Не знаю, папа. Ничего не знаю. Бывайте здоровы.
– Счастливой дороги.
Кони с места рванули рысью и сделали большой полукруг у ограды сада. Окованные железом колеса застучали по брусчатке подъезда, затарахтели на небольшом мостике, а там дорога пошла меж полями высокой пшеницы, то и дело сворачивая, а после ныряя в Погорецкий лес.
До станции через лес было добрых пять километров, потом же шел кусок хорошей дороги, с растущими по обе стороны старыми березами. Поскольку дождя давно не было, экипаж вскоре покрылся серым слоем пыли; пыль оседала и на белом костюме Боровича, и на платье Богны.
Всю дорогу они молчали. Богна, поглощенная мыслями о страшной ситуации, ждущей ее в Варшаве, пыталась составить какой-то план действий. Естественно, она прекрасно понимала, что Эварист в любом случае потеряет свою должность, а значит, и все свои доходы. Но об этом она переживала менее всего. С голоду они не умрут. Какую-то должность всегда можно найти. Только бы вернуться как можно скорее, достать хоть из-под земли и отдать эти несчастные деньги, и только бы не пошли по городу слухи. Но если господин Яскульский обещал сохранить тайну, то этого еще можно избежать. Хуже всего, что эти ужасные события могут совершенно раздавить Эвариста. Найдет ли этот ребенок в себе силы для сопротивления, чтобы не согнуться, не сломаться от такого-то удара?…
«Только бы он не сделал какой-то глупости, боже, только бы не сделал», – повторяла она мысленно, пытаясь не воображать, как Эварист посягает на собственную жизнь.
Он, для которого достоинство, и честь, и человеческое уважение, и это мерзкое публичное мнение столько значат!.. Какие надлежит использовать аргументы, чтобы его успокоить, одушевить, доказать, что еще не все потеряно?… Его религиозность может оказаться серьезным козырем, а кроме того, он же еще молод, он должен стать отцом, у него есть обязанности… Нужно это подчеркнуть. И еще повторить то, что говорил профессор Бжостовский о самоубийцах: «Я презираю мужчину, который добровольно отрекается от жизни. Потому что он этим доказывает, что туп и ограничен. Он достоин смерти, если уж сознание его не ведает голода познания, не чувствует наслаждения от раздумий, от поиска истины и созерцания. Если его не интересует жизнь – любая, пусть даже и наихудшая, – он не заслуживает даже жалости. Если он заменил себе познание как цель жизни некоей другой целью, он глупец, а его несчастье не может вызвать во мне сожаления, поскольку оно вне разума».
Богна не полностью разделяла мнение отца, но решила использовать все, что могло отвлечь Эвариста от отчаянного шага.
А кроме того, следовало раздобыть деньги. Если господин Валерий решится купить ее часть Ивановки, дело будет решено. Деньги придут немедленно, формальности она уладит позже. Правда, таким образом она лишится своей небольшой ренты, ну и пусть. Неприятнее казалось лишиться последнего клочка земли, который остался в их семье. Правда, она сможет все так же бывать в Ивановке, но уже только как гость. Ну и господин Валерий никогда не простит ей этой продажи.
«Как это странно, – думала она с горечью, – совсем недавно я уверяла его, что не уступлю ему этой земли».
Но теперь это стало мелочью, которая ни на что не могла повлиять, особенно на главное – на необходимость спасти Эвариста. Только бы господин Валерий согласился купить землю! В противном случае собрать необходимую сумму не представлялось возможным.
Она полагала, что за драгоценности сможет получить самое большее четыре, пять тысяч, за старое серебро, соболью накидку и всякие мелочи – еще столько же. Мебель получится продать лишь отчасти, поскольку остальную они взяли в кредит, а тот не выплачен полностью, ведь Эварист все время его продлевал. Остались еще ссуды. Тетка Сименецкая, Дина Карась, Паенцкие…
И прежде всего – экономия, максимум экономии.
К этому она прибегла сразу. Когда они доехали до станции, заявила Стефану, что поедет третьим классом. Он пытался возражать, но она не отступила. Поезд был почти пуст. Они легко нашли свободное купе. Неприятный запах лака и дезинфицирующих средств наполнял воздух. Только когда вагоны тронулись, в окна ворвался ветерок.
– Когда это случилось? – спросила Богна.
– Мне сложно сказать, – задумчиво произнес Борович. – Но кажется, дней пять назад.
– Боже! Отчего же вы не сообщили мне сразу?
– Генеральный директор Яскульский известил меня только вчера утром. Я поговорил с Эваристом и тотчас выехал.
– Я не в упрек вам, господин Стефан, напротив, я очень, очень вам благодарна. Вам же до этого нет никакого дела… Правда, две ночи в вагоне…
– Госпожа Богна! – произнес он с упреком.
– Но ведь куда проще было бы отбить телеграмму.
Он поднял на нее глаза:
– Телеграмму?
– Правда, – кивнула она, – хватило бы написать: вам следует сейчас же приехать.
– Прошу прощения, но откуда же я мог знать, что… вы, узнав, в чем дело, вообще захотели бы приехать? – произнес он с напором.
Она удивилась:
– Но ведь это и так понятно!
– Не настолько уж… – улыбнулся он иронично. – Я не шпионил за вами, но уж простите мою откровенность, ни для кого не было секретом, что этот господин… изменял вам, что вы были близки к разводу, что у вас в любом случае нет причин особенно сочувствовать своему мужу…
– Господин Стефан, но не тогда же, когда с ним случилась беда!
– Такая вот беда, – подчеркнуто произнес Борович.
– Ах… вы об этом.
Борович пожал плечами и отвернулся к окну. Богна задумалась. И правда, Стефан имел право сомневаться, захочет ли она спасать Эвариста. Он ведь не знал об их отношениях.
«Меня он тоже не знал», – подумала Богна.
Но теперь она и сама удивилась, что у нее не возникло никаких сомнений. От нее ведь только и зависело спасение Эвариста, его доброе имя, освобождение его от моральной и материальной ответственности. Она трезво оценивала положение. В лучшем случае – бедность и тяжелый труд, полный уход из общества, возможно, даже остракизм. Она понимала это с самого начала. Ей придется остаться подле человека, которого она уже не могла уважать, которому не могла доверять, которого необходимо… стыдиться.
Мысли Боровича, похоже, шли сходным путем, поскольку он сказал:
– Я о том, госпожа Богна, что я даже на миг не предполагал, едучи в Ивановку, что вы так отреагируете на эту новость. Вот я о чем. И если я решил сообщить вам лично, то лишь поскольку боялся, что излишняя прямота повредит вашему нынешнему состоянию. Позволите ли… говорить искренне?
Он был возбужден и едва контролировал подергивающиеся мышцы лица.
– Прошу вас, – сказала она спокойно.
– Так вот, я знаю вас долгие годы и знаю, что вы презираете – или скорее презирали – всяческую грязь, мерзость… Как же я мог допускать, что вы захотите добровольно в эту грязь нырнуть?… Нет, ничто вас не заставляет это делать! Он испортил, разбил вашу жизнь! Оскорбил вас уже тем, что позволил себе прикоснуться к ней, обесчестил своими изменами. Ничего, кроме обиды и позора, он вам не дал, а в конце сделал из вас еще и жену вора!..
– Господин Стефан! – воскликнула она. – Проявите же ко мне немного милосердия!