– Казя, прошу тебя, ступай к матери. Ты тут не нужна.
Девочка с иронией взглянула на Богну, извинилась и вышла. Только когда дверь за ней закрылась, господин Феликс молча поприветствовал Богну, кашлянул снова и уселся напротив с каменным спокойствием на лице.
– Вы приехали…? – спросил он.
– Я приехала к вам. И вы уже знаете, верно?
– Однако я попросил бы вас рассказать подробности этой страшной истории, которая отобрала у меня несколько лет жизни, – наморщил он лоб.
Богна коротко изложила суть дела.
– Да-да, – кивал он. – Его вина несомненна. Что ж… но и вы… хм… несете ответственность… Жили вы не по средствам. Это может себе позволить лишь тот, кто обладает большим достатком. Землей, домами, капиталом… Да… Следовало его сдерживать. Но случилось как случилось. Он обесчестил доброе имя, на котором, скажу я вам, и пятнышка не было, ни малейшего пятнышка. Меня весь Львов знает, да и Краков. Знает и уважает. А теперь я должен краснеть. Да, не по средствам жить… это величайшая ошибка. И что вы намерены делать?… Мне жена говорила: вы должны с ним развестись?… Очень справедливо. Я узнавал тут у одного адвоката – за такие растраты он получит три года точно.
– Пока что я ни о чем подобном не думала, господин Феликс, – перебила его Богна. – Думаю только о спасении Эвариста.
– Как это – о спасении?
– Благодаря доброте некоторых людей можно его спасти. Нужно только выплатить всю недостающую сумму.
– Сколько?
– Шестьдесят семь тысяч.
– Фью! – присвистнул Феликс. – Серьезные деньги.
– Потому-то я вас и прошу. Большую часть я уже выплатила…
– Значит, не все он спустил?
– Увы, но у меня был участок земли, за который я получила сорок тысяч, а кроме того, продала свои драгоценности, серебро, взяла в долг… И мне не хватает еще восьми-девяти тысяч. Меня уверили, что Эвариста сразу же освободят и дело закроют.
Господин Феликс искусственно рассмеялся:
– Вы и правда, уж простите меня, легкомысленная женщина. Значит, вы лишились всего, взяли в долг – и ради чего? Ведь его все равно уволят с должности и никуда не возьмут. На что вы станете жить? Как возвращать долги?… Похвально, конечно, с вашей стороны и благородно, не стану возражать, но – ради чего?…
– Он мой муж, и я не могу оставить его без помощи. Считаю это своим моральным долгом.
– А я не признаю моральных долгов по отношению к растратчикам. Советовал бы и вам не лезть в это дело. Я вот его видеть не хочу и на порог не пущу. Так меня обидеть!
– Не стану спорить, вы имеете право сурово его осуждать, хотя я верю, что случилось это не по его злой воле, а из-за отсутствия рассудительности, из-за слабости характера, из-за того, что он поддался дурному влиянию. Но я надеюсь, что в любом случае вы захотите поучаствовать в спасении Эвариста.
– Я?… Я?… Да я пальцем о палец не ударю!
Она принялась его убеждать. Использовала все аргументы, какие только могла. Ведь речь шла о сравнительно небольшой сумме. Однако господин Феликс остался непоколебим:
– Полагаю это бессмысленным мотовством, – повторял он.
После долгих уговоров он заявил:
– Да и… кто мне сможет пообещать, что Эварист эти деньги отдаст?
– Я вам обещаю.
– Я вам верю, но хочу спросить: с каких таких средств?
– Стану работать, для Эвариста какая-то должность найдется.
– Не думаю, но вам я могу поверить. Я не располагаю наличностью… Хм… Дам, сколько смогу.
Он вышел в соседнюю комнату, а потом вернулся с банкнотой в пятьсот злотых и листком бумаги.
– Хочу получить с вас расписку. – Он положил перед ней листок и перо. – Полностью, фамилия и имя.
– Всего пятьсот! – вырвалось у нее.
– Я не могу разбрасываться состоянием своих детей, – с достоинством ответил господин Феликс. – Времена тяжелые, а игра не стоит свеч.
Она с таким удовольствием отложила бы банкноту и вышла бы не прощаясь! Но не имела права этого сделать. Богна подписала бумагу, обещая себе, что этот долг она отдаст раньше прочих, даже раньше, чем Ендрусь.
Спрятав деньги в сумочку и увидев, что Феликс не садится, а стоит в ожидающей позе, она вскочила:
– Спасибо вам и до свидания.
– До свидания. Всех нас этот дурак обидел. Желаю счастливой дороги. До свидания. Целую ручки.
В прихожей мелькнуло кругленькая мордашка Кази. Богна же быстро сбежала по лестнице и пешком отправилась на вокзал. Там выпила стакан молока, съела булку и, попросив кельнера, чтобы вовремя ее разбудил, задремала в кресле.
Сон, однако, не придал ей сил, как и дрема в вагоне. Она приехала в Варшаву смертельно уставшей, но на отдых не было времени. Сперва она послала Эваристу пакет с едой, потом нужно было искать деньги. У знакомой швеи одолжила еще тысячу, Мишенька отыскал ей какого-то Файнцина, ростовщика, который согласился дать семь тысяч под десять процентов ежемесячно при условии, если она представит двух серьезных поверенных. С поверенными было уже проще. Профессор Шуберт поставил свою подпись, вторую – Сташек Карась.
«Через месяц, когда вернется тетя, – рассчитывала Богна, – отдам долг ростовщику».
Наконец все было урегулировано. Яскульский сдержал слово: лично побывал у министра и получил его согласие на закрытие дела. Госпожа Карась решила проблемы в прокуратуре, а Богна – в министерстве внутренних дел.
В полдень она приехала в следственный комитет, имея на руках все бумаги. В грязной тесной комнатке она ждала решения оставшихся формальностей. Наконец привели Эвариста. Богна представляла, что увидит его сломанным, согбенным, с небритым лицом и в испорченной одежде. Поэтому, когда он вошел вполне свежий, с улыбочкой на губах и с рукой в кармане, она испытала некоторое разочарование. Не могла понять отчего, но ощутила странную обиду.
Эварист непринужденно приблизился к ней и поприветствовал с таким лицом, словно ничего и не случилось. Она впервые поняла, что ей стыдно рядом с ним. Не могла поднять глаз, чувствуя на себе взгляды полицейских и нескольких человек, которые, как и она ранее, ожидали здесь. Тем временем Эваристу пришлось расписаться за возвращенные часы, портмоне и прочие мелкие предметы, при этом он перешучивался с чиновником. Богна сцепила зубы, чтобы не расплакаться.
– Ну, пойдем же из этого пристанища, – услышала она над собой его голос.
По лестнице они шли молча, на углу сели в такси.
– Что ты такая печальная? – спросил он.
– Так просто… и я не печальна…
– Ты осунулась. Должно быть, беспокоилась обо мне? Да? – Он наклонился и хотел ее поцеловать.
Она осторожно, но решительно отодвинулась. Не вынесла бы сейчас его ласк.
– Перестань, – сказала она. – Мы на улице.
– И что с того?… – Пожав плечами, он добавил с горечью: – Хорошо же ты меня приветствуешь.
– Эв… – начала она. – Эв, разве ты не понимаешь…
– Чего?
– Я слишком много… страдала.
Он сухо рассмеялся.
– Что ты говоришь?… Чудненько! Она, значит, страдала. Я в тюрьме сидел, приходилось спать на жестких нарах, есть баланду, выносить отвратительное отношение к себе, а теперь я узнаю, что это не я страдал, а она!
Водитель оглянулся, и Богна прошептала:
– Не говори так громко.
Он пожал плечами и замолчал.
– Куда мы едем? – спросил он, когда машина повернула к Вспульной.
– Домой.
– Значит, ты продала квартиру?
– Да. Поселилась в небольшом отеле.
Она расплатилась с водителем, и они поднялись наверх.
– Комнатка и правда маленькая, – сказала она. – Но сейчас нам и на нее не хватит.
– Клетка, – сказал он.
Выглянув в окно, из которого был виден похожий на колодец двор, он уселся на кровать, пробуя пружины матраса, потом на клеенчатую софу, после чего махнул рукой:
– В любом случае, удобнее, чем на нарах.
– Ты не голоден? – спросила она.
– Нет.
– Может, тебе нужно помыться? Дальше по коридору есть душевая.
– Приму душ вечером. – Закурив, он сказал: – Сейчас мне нужно выйти. Должен встретиться с одним мужиком. А он всегда бывает «У Клеща» между часом и двумя.
– Где?
– «У Клеща», в кондитерской. Я должен отдать ему это. Ты не поймешь, потому что написано специальным шифром.
Он показал Богне кусок серой бумаги, свернутый в тонкий рулончик.
– Что это?
– Малява, важная малява. Читала ты об скандале Мищаковского?
– Нет.
– Как это? – удивился он. – Ты не читала о Мищаковском, который создал кредитное бюро? То, которое обставили на двести тысяч?
– Эв, как ты выражаешься?
– Ах, моя дорогая, а не все ли равно?… Так вот, представь себе, я сидел вместе с этим Мищаковским. Вот же голова! Ну! Первоклассный мужик. Ничего не смогут доказать против него. Каждая мелочь отработана. Его уже шестой раз берут, а он всегда выкручивается. Адвокатом мог бы стать: весь криминальный кодекс и процедуры наизусть знает. Ничего ему не сделают. Со всех сторон у него схвачено.
Говорил он с оживлением, граничившим с удивлением. Богна в первый момент не могла его понять, но постепенно ее охватил ужас. Она не узнавала Эвариста. Это был другой человек. А может, и не другой, может, все тот же, но только теперь проявилась его истинная сущность?… Нет, нет, это было бы ужасно. У него просто слабый характер, он слишком подвержен внешним влияниям. Несколько дней, проведенных среди преступников, опасно отразились на его впечатлительной психике. Но это пройдет, должно пройти. Нужно, чтобы он понял, насколько отвратительно его отношение к подобным вещам, ему нужно помочь стряхнуть грязный налет. Она ведь верила, была убеждена, что на самом деле он хороший парень, а главная его вина – легкомыслие и какая-то детская жажда жизни. А остальное – это дурные внешние обстоятельства, и только. Нужно его воспитать, как ребенка, нужно заботиться о нем…
– Такой вот Мищаковский не погибнет, – продолжал Эварист. – Если бы только я знал его раньше! Фью!.. Знаешь, можно было так все провернуть, что они и через три года ничего бы против меня не доказали. Я рассказал ему все. У меня глаза открылись, когда он принялся составлять разные комбинации. У него и самого была похожая история в одном акционерном обществе, и ничего ему не сделали, а он их тысяч на сто нагрел…