Зерно покупать не стали – где его намолешь? Купили только ржаную муку, сто двухпудовых мешков. Ежели собака Бошан говорит верно, то недели через две французы уйдут восвояси. До того времени с грибами да с рыбой хватит. Бабы будут варить похлебку, печь на костре лепехи. Ничего, как-нибудь выживется.
Всю главную хозяйственную заботу теперь взял на себя Платон Иванович. Отправил носильщиков за купленной мукой, разметил, где ставить землянки и рыть отхожие ямы, распорядился выкопать колодец и прочее. Для барыни и барышни возвели плетеный короб с крышей из коры. Посередине – очаг для тепла, по бокам скамьи. Даже стол срубили. Полина Афанасьевна за ним сидела, думала стратегическую думу: как быть дальше. Сашенька ей мешала, всё горевала по Ларцеву и Женкину, особенно по первому. Как-де их из плена вызволить. Чудной у нее сейчас был возраст. То умница – с банкнотами, прямо Василиса Премудрая, то малое дитя плаксивое. Как их вызволишь, пленных, если у Бошана в монастыре каменные стены и караул?
Первое решение, к которому пришла Катина, было военное: наладить разведку, чтобы знать, какие дела творятся в округе. Отправила во все стороны мальчишек-подростков. Так у лесного лагеря появились глаза и уши.
Французы всё стояли в Москве, но про бои было не слыхать. Может быть, дело все же шло к замирению. Теперь Катина очень его хотела. Если война не кончится до холодов – беда. Померзнут в лесу все ее крестьяне, мука закончится, лесной прокорм тоже.
Из ближних вестей главная состояла в том, что Бошан свою квартиру перенес к овсяному амбару. Там теперь и солдатский лагерь, и обозы. Но зерно пока никуда не вывезли. Видно, ждет майор наилучшего для своей карьеры момента. В Саввинском монастыре остались только пленные с небольшим караулом. Наши тоже там – и отец Мирокль, и Ларцев, и англичанин. Сенька Тележников, шустрый мальчуган, вскарабкался по водостоку на башню и божился, что их там видел.
Сашенька сразу стала собирать передачу: лепешек, печеной рыбы – всё, что было. Полина Афанасьевна, конечно, объявила, что никуда ее не отпустит. Заспорили, ни одна не уступала. Внучка в слезы. Не удержите-де, ночью сбегу. А время было уже к вечеру. Бабушка тоже взволновалась. Обозвала девчонку глупой дурой, которая только хуже сделает. Не надо спешить, надо получше разузнать. Сеньке Тележникову веры большой нет, он и соврет не дорого возьмет.
И так у них в лубяной избушке стало шумно, что не сразу услышали, как лагерь пришел в шевеление.
– Постой! – сказала вдруг Катина. – Что это там?
Какой-то топот, рев, глухие удары.
Вышла поглядеть, а там Кузьма Лихов и Тишка Молотобоец спиной к спине отбиваются от доброго десятка мужиков. Мельканье кулаков, лай, кряхтенье.
Полина Афанасьевна кинулась в самую гущу. Остановила драку. Но лай продолжился.
– Это из-за них всё! Они на французов напали! – орали крестьяне. – Побить аспидов до смерти!
Надрывался и мельник:
– За вас же! За вас биться пошли! Детям вашим хлеба добыть!
– Ага! Теперь ни хлеба, ни домов!
Они и снова бы сцепились, но Катина сходила за пистолетом, пальнула вверх из обоих стволов. В наступившей тишине сказала:
– Что сделано, не воротишь. Они трое и правда не за себя, а за вас пошли. И один, Спиридон, голову сложил. Нам между собой драться нельзя. Нам нужно думать, как дожить до ухода французов.
А Лихов – нет бы спасибо сказать за заступничество – перебил барыню:
– Я доживать не согласный! Французов бить надо! За Спиридона, за сожженные дома, за пограбленное! Мельню мою, которую дед ставил, они тоже спалили! Не прогоним француза – он никогда не уйдет. За тем я сюда и пришел. – И во весь бас: – Кто со мной, мужики, басурманов воевать? Есть тут мóлодцы? Иль одни курицы?
– Не полоши людей, Кузьма! Спятил ты? Нельзя нам на французов нападать! – крикнула Катина. – Найдется какой-нибудь иуда вроде Варравы или Кляксина. Наведет сюда, и переколют, перестреляют всех!
– А мы, барыня, отселимся – которые воюют, – сказал ей мельник уже без ора, рассудительно. – Я для стоянки хорошее место приглядел, в Волчьей чаще. Там дорога, по ней французы в заречные деревни за припасом ездят. Бесстрашно ездят, без опаски. По одной, две, много три повозки. Бывает, сам-шестой, а то сам-пятый. Мы на них из-за кустов скопом навалимся, топорами забьем, а харч отберем. Вам же будем сюда доставлять на пропитание.
Слушали его внимательно. Некоторые кивали.
– Французов, может, будет только пятеро или шестеро, но они солдаты. С оружием. А вы – мужики, воевать необычные. Забыл, Кузьма, как вы не совладали с тремя караульными и убежали, а Спиридона убили?
Думала, что мельнику на это возразить будет нечего.
Но Лихов, почесав затылок, сказал:
– А мы вот что. Мы из Саввинского наших пленных вызволим. Их там сотни две, если не больше. Даже офицера есть. Поп наш опять же там.
И поглядел на Виринею, стоявшую среди баб.
Попадья шагнула вперед.
– Я с вами пойду. Пригожусь. Лечить буду, если кто раненый или заболеет.
– Добро, – кивнул мельник. – А то одной моей Агафье за всеми не досмотреть.
– Я тоже пойду, если вы пленных будете освобождать! – объявила вдруг Сашенька, отодвигаясь от бабушки. – Лечить и я могу, у меня книга медицинская.
Потянулись к Кузьме и мужики – один, другой, третий. Всего шестнадцать человек, почти все молодые, неженатые.
– Через мертвый мой труп ты с ними пойдешь, – яростно зашептала Катина внучке. Но поглядела в упрямые Сашенькины глаза, да вспомнила, какою была сама в такие годы – и умолкла. А кроме того пришла в голову некая мысль, то ли очень умная, то ли вовсе безумная, это еще надо было помозговать.
Но решение было уже принято.
– Коли так, и я с вами. У меня хоть пистолет есть. Платон Иванович, оставайся тут за старшего. Хватит в тебе строгости, коли понадобится? Без нее порядку не будет.
– Будет, – лучисто улыбнулся староста. – Строги те начальники, кто по-хорошему управлять не умеет.
Это он про меня, что ли, внутренне подивилась Полина Афанасьевна, но выпытывать не стала. Голова была занята совсем другим.
Так или иначе, житье в лагере на Гнилом озере для Катиной заканчивалось.
Глава XVIIЮдифь и Олоферн
До соседнего леса, за свою волчистость и дремучесть называемого Волчьей чащей, было верст пять.
– Не ожидал, барыня, что ты с нами воевать пойдешь, – сказал Кузьма, шагая рядом с помещицей.
– Не пошла бы, да деваться некуда. Прав ты. Не перезимовать нам, с голоду помрем. Даже если уйдут французы, все равно – чем станем кормиться?
– У француза награбим, – беспечно ответил мельник.
– Чтобы пятистам душам до лета хватило? Столько ты не награбишь.
– Оно, пожалуй, так, – согласился Лихов. – Что же тогда?
У Полины Афанасьевны ее умная-безумная мысль к этому моменту уже дозрела, превратилась в план. Не потому что казалась надежной – какое там, а потому что другого спасения не было.
– А вот что. Надо овес назад отбить. Его и продать можно, а нет – самим худо-бедно прокормиться.
Кузьма вытаращился.
– С ума ты, барыня, сошла? То я у тебя спятил на обозных нападать, то желаешь с цельным войском воевать?
– Ты сам мне и подсказал, что делать. Вызволим солдат из плена, будет у нас войско. Вот почему я с вами пошла, понял?
– Эхе-хе… – Лихов взялся за бороду, понизил голос. – Я, правду тебе сказать, про пленных-то приврал. Не управиться нам с этим. Там караул – десять человек, все с ружьями, сторожат зорко. Я хотел Виринею уманить. Она баба боевая, в нашем деле очень нужная. Знал, что за мужа она на край света пойдет. Попа-то у караульных, выменять можно. За вино или еще за что. Он, чай, не енарал какой, даже не солдат.
– Приврал ты или нет – неважно. Иного выхода у нас нет. Без овса людям гибель, а овес без пленных нам не добыть.
– Сколько лет на тебя смотрю – диву даюсь, – сказал мельник, действительно глядя на помещицу с изумлением. – Откуда ты, барыня, такая взялась? Тебе бы не Вымираловым, а царством заправлять.
– Значит, договорились. Я буду царица, ты – мой военный министр. Вдвоем что-нибудь придумаем. Нельзя нам не придумать.
Сначала-то казалось, что дело совсем невозможное.
Два дня сидели втроем – помещица, попадья и мельник – в березовой роще, откуда хорошо видно и монастырь, и дорогу на Звенигород. Наблюдали.
Французов было одиннадцать человек: зычный сержант с огромными бакенбардами и десять солдат. Сторожили посменно – пятеро караулят, перед воротами костер жгут, пятеро в паломнической палате отдыхают. И днем так, и ночью.
Внутрь монастыря часовые даже не заглядывали. Зачем им? Стены высоченные. Залезть можно, но не спрыгнешь.
В полдень из Звенигорода приезжала телега, на облучке солдат с ружьем, всякий раз один и тот же. Привозил караулу бочонок пива, хлеб, мясо и еще какой-то мешок, наверное, с крупой. Мешок французы, приоткрыв ворота, кидали внутрь – на прокорм пленным. Видно, те варили из крупы кашу, но на двести человек должно было получаться впроголодь. Потом французы все собирались у костра, жарили свое мясо, запивали пивом, иногда горланили песню.
Ружья, однако, у них всегда были близко, и место открытое – не подкрадешься. Ночью они на подходе еще один костер разводили, для освещения.
– Никак нам их не взять. Сами поляжем, а дела не сделаем, – сказал Кузьма вечером второго дня. – Отступиться надо. Только время теряем. Того гляди, с голоду околеем.
Они сидели у огня, в лагере. Было время ужина. Горбатая Агафья сварила из последнего зерна и осенних трав похлебку. На завтра уже ничего не оставалось.
– Неужто зря всё? – мрачно молвила Катина.
– Не зря. – Мельник поворошил угли веткой. – Телегу-то с припасом мы возьмем. Нас восемнадцать мужиков, а солдат один. У него ружье хорошее, мушкетон называется, я в армии видел. Картечью палит. Коли успеет стрельнуть, двоих-троих положить может, но это уж кому как свезет. Всех не порешит. Зато мясом разживемся, хлебом, пивом. А мушкетон я себе заберу.