Карин Сокель, инструктор по персональному росту и энергетический целитель, описала один такой опыт, «изменивший всю мою жизнь, пробудивший и глубоко растревоживший меня». В кульминационный момент своего путешествия она встретила Бога, назвавшегося «Аз есмь». В Его присутствии, вспоминает она, «все мои чакры раскрылись. И всюду был свет, чистый свет любви и божественности, он был со мной, так что все слова были излишни. Я стояла перед этой абсолютно чистой божественной любовью и сливалась с ней, растворяясь в этом взрыве энергии… Стоит мне только заговорить об этом, как мои пальцы насыщаются электричеством. Оно как бы пронизывает меня. Любовь – это суть меня как живого существа. Теперь я знаю это. На пике переживания я в буквальном смысле касалась лица Осамы Бен Ладена, глядела в его глаза, чувствовала чистую любовь, исходившую от него, и отдавал эту любовь ему. Сердцевина всего сущего – не зло, а любовь. Те же ощущения у меня были при встрече с Гитлером, а затем с диктатором Северной Кореи. Поэтому я думаю, что мы все божественны. Это не интеллектуальное, это сущностное знание».
Я спросил Карин, почему она так уверена в том, что это не сновидение и не фантазия, навеянная наркотиком, – предположение, которое, как оказалось, совершенно не соответствовало ее ноэтическому чувству. «Это был не сон. Это было так же реально, как вы и наш разговор. Я бы не поняла его смысла, если бы не имела непосредственного опыта общения. Теперь этот опыт запрограммирован в моем мозге, поэтому я в любой момент могу обратиться к нему, да и часто это делаю».
Именно на этот пункт и ссылается Джеймс, выделяя третью «веху» в своей характеристике мистического сознания. Ее суть – «быстротечность». Ибо, хотя мистическое состояние длится недолго, оно оставляет в сознании следы, которые постоянно дают о себе знать и повторяются, «и от одного повторения к другому отложившийся опыт становится все более восприимчив к постоянному развитию, оформляясь в то, что ощущается как внутреннее богатство и значимость».
Четвертая, и последняя, «веха» в типологии Джеймса – это существенная «пассивность» мистического опыта. «Для мистика характерно чувство, словно его собственная воля бездействует, а иногда он чувствует себя так, словно его схватила и держит какая-то высшая сила». Это чувство временного подчинения высшей силе часто вызывает у него ощущение постоянной изменчивости и преображения.
Хотя большинство участников опытов с псилоцибином из числа тех, с которыми я разговаривал, совершали свои «кислотные трипы» десять или пятнадцать лет тому назад, последствия пережитого ими ощущаются до сих пор, причем в некоторых случаях ежедневно. «Псилоцибин пробудил во мне такие сердечное сострадание и благодарность, которые до этого были мне просто неведомы, – рассказала мне одна женщина-психолог, попросившая не называть ее имени, когда я спросил ее о долговременных последствиях. – Доверие, Отдача, Открытие, Бытие – таковы для меня критерии подобного опыта. Сегодня я уже не верю во все эти вещи, потому как точно знаю, что они есть. Знание отменяет веру». Она сделала то, чего не смогли другие: претворила «предполетные инструкции» Билла Ричардса в руководство для жизни. Практически то же самое сделал и Ричард Бутби, преобразовавший свое понимание самоотдачи в своего рода этику:
«Во время сеанса [с псилоцибином] искусство релаксации само по себе стало для меня основой глубоких откровений, особенно когда мне неожиданно открылось, что нечто в самом духе этой релаксации, нечто в процессе достижения совершенства, в доверительном и любовном раскрытии духа является и квинтэссенцией, и целью жизни. Наша задача в жизни заключается именно в том, чтобы избавиться от страха и ожиданий, в том, чтобы попытаться отдаться влиянию настоящего момента».
Психотерапевт Джон Хэйес вернулся из своих трипов с «чувством дестабилизации конкретного [мира]», которое вскоре сменилось убеждением, что «за чертой обычной реальности с ее чувственным восприятием существует иная реальность. Как! За чертой этого мира есть еще один? Это существенно обогатило мою космологию». Этот мистический опыт Хэйес особенно рекомендует людям среднего возраста, которым он, по словам Карла Юнга, поможет пройти вторую половину жизни. «Молодым людям, – добавил Хэйес, – я бы его не рекомендовал».
Что касается Эми Чарней, то ее внутреннее путешествие утвердило ее в мысли посвятить себя изучению лекарст-венных трав (в настоящий момент она работает в Северной Калифорнии в компании, производящей пищевые добавки), а также в решении развестись с мужем. «Я вышла после сеанса, а он даже не удосужился вовремя приехать, чтобы меня забрать. И мне все стало ясно. Я поняла, что это наша извечная тема. Тема, которая есть и будет. Слишком уж мы разные люди. Мне сегодня надрали задницу, а ему надерут в свое время». Она сообщила ему эту новость в машине по дороге домой, ушла от него и ни разу об этом не пожалела.
Слушая рассказы всех этих людей о том, как псилоцибиновые трипы в корне перевернули их жизнь, поневоле задаешься вопросом: в самом деле, уж не является ли наркологический кабинет в медицинском центре Джонса Хопкинса своего рода «фабрикой по преобразованию людей», как назвала его ассистентка Мэри Козимано, проведшая в этом помещении больше времени, чем кто-либо другой? «Отныне, – сказал мне один из участников, – я делю свою жизнь на две части: ту, что была до псилоцибина, и ту, что после него». Вскоре после своего псилоцибинового трипа физик Брайан Тернер ушел с работы (как уже говорилось выше, он работал на военного подрядчика) и уехал в Колорадо изучать дзэн-буддизм. Правда, и до участия в опыте он занимался медитативными практиками, но теперь у него, по его же собственным словам, «появилась мотивация, потому что я постиг свое предназначение и даже вкусил его»; теперь, приобщившись к иным уровням сознания и «вкусив» их, он понял, что они вполне достижимы, и серьезно вознамерился заняться практикой дзэна.
Тернер принял постриг и ныне является дзэн-монахом, при этом оставаясь физиком: он работает в компании, выпускающей гелий-неоновые лазеры. Я спросил его, не чувствует ли он некоторого несоответствия или трения между наукой и своей духовной практикой. «Не вижу здесь никакого противоречия, – ответил он. – Но то, что случилось со мной в центре Хопкинса, повлияло на мою физику. Я вдруг понял, что существуют миры, в которые наука еще не проникла и вряд ли проникнет. Наука может подвести вас к Большому взрыву, но повести вас дальше она не в состоянии. Чтобы заглянуть за эту грань, нужен совершенно другой аппарат».
Эти довольно любопытные отчеты о персональной трансформации личности нашли серьезную поддержку в ходе последующих исследований, проведенных в центре Джонса Хопкинса все с той же группой здоровых людей. Кэтрин Маклин, психолог и сотрудница центра, обработав данные опроса 52 участников, включая последующие беседы с их друзьями и членами семей, обнаружила, что во многих случаях пережитый ими опыт не только оставил глубокие следы в их сознании, но и вызвал долгосрочные изменения их личности. Особенно это касается тех участников, которые прошли через «полный мистический опыт» (он вычисляется по критериям Панке – Ричарса на основе ответов участников на соответствующую анкету, которая так и называется – «Анкета установления мистического опыта»), не говоря уже о значительном улучшении их самочувствия и усиления в их характере такой личностной черты, как «открытость опыту». Открытость, одна из пяти характерных черт поведения, используемых психологами для оценки личности человека (другие четыре – это добросовестность, экстраверсия, покладистость и невротизм), включает в себя такие аспекты, как эстетическая оценка, чувственность, фантазия и воображение, а также терпимость к точкам зрения и ценностям других людей; кроме того, она указывает на творческую жилку человека как в искусстве, так и в науках и, предположительно, свидетельствует о готовности воспринимать новые идеи, расходящиеся с идеями современной науки. Такие ярко выраженные и длительные изменения у взрослых людей встречаются крайне редко.
И все же, если говорить о сдвигах в направлении большей открытости, они касались не только добровольцев, участников эксперимента, но и других людей, в частности сиделок, которых, по их словам, само нахождение подле участников, совершавших свои путешествия, и наблюдение за ними тоже кардинально изменили, причем иногда самым неожиданным образом. Вот что поведала мне Кэтрин Маклин, под наблюдением которой прошла не одна дюжина сеансов во время ее работы в центре Хопкинса: «В самом начале эксперимента я была атеисткой, но мне изо дня в день пришлось видеть и наблюдать такие вещи, которые противоречили этому атеистическому убеждению. Чем дольше я сидела с людьми, уносившимися с помощью псилоцибина в неизведанное, тем более таинственным становился мой собственный мир».
Во время моей последней встречи с Ричардом Бутби (мы с ним неспешно обедали солнечным воскресным утром в одной из кофеен в Балтиморском музее современного искусства) он в конце трапезы посмотрел на меня со странным выражением на лице, где почти евангелическая страсть к обретенным «сокровищам», мельком увиденным им во время псилоцибиновых трипов, смешивалась с изрядной долей жалости к своему наивному и все еще несведущему в отношении галлюциногенов собеседнику, то есть ко мне, и сказал: «Я не виню вас за то, что вы мне завидуете».
Да, мои встречи с участниками псилоцибинового эксперимента не прошли для меня даром, оставив во мне чувство зависти, а заодно вызвав кучу вопросов, которых было куда больше, чем ответов. Как мы должны расценивать те «озарения», с которыми вернулись эти люди после своих внутренних путешествий? Какими полномочиями мы можем и должны их наделить? Что представляет собой тот материал, из которого формируются эти сны наяву или из которого состоят, как выразился один из участников, эти «интрапсихические фильмы»? Откуда они берутся? Из материи бессознательного? Из сложной смеси предположений, высказанных «проводниками», и обстановки самого эксперимента? Или, как считают многие участники, откуда-то «оттуда», из того, что «за гранью»? И что, в конечном счете,