Сразу же после первого приема ЛСД и вызванных им видений Хаксли написал Озмонду, спрашивая, не кажется ли ему, что «всякий, кто пришел к осознанию неоспоримого факта единства всего сущего в любви, будет хотеть снова и снова возвращаться к экспериментированию на психическом уровне?.. Моя точка зрения такова, что такая возможность, как открытие двери в неведомое с помощью мескалина или ЛСД, слишком драгоценна и представляет собой слишком большую привилегию, чтобы отказываться от нее во имя экспериментирования». Или чтобы применять ее только по отношению к больным людям, добавим мы. В сущности, Озмонд с симпатией относился к этой точке зрения (в конце концов, именно он дал мескалин Хаксли, и вряд ли это можно было назвать экспериментом, тем более контролируемым), и именно он участвовал во многих сеансах Хаббарда с привлечением самых лучших умов Америки. Но при этом Озмонд не был готов бросить науку или медицину ради того, что, по мнению Хаксли и Хаббарда, лежало за ее пределами.
В 1955 году Эл Хаббард сделал попытку освободиться от научной смирительной рубашки и формализовать свою сеть психоделических исследований, учредив так называемую Комиссию по изучению творческого воображения. Само название органа отражает его желание вынести работу с психоделиками за рамки медицины и основной ее фокус сосредоточить на болезнях. В состав Комиссии, точнее – в ее правление, он включил Озмонда, Хаксли и Коэна, дополнив их пятью-шестью другими исследователями, а также философа (Джеральда Хёрда) и официального представителя ООН; себя же самого он называл «научным директором».
(Что думали эти люди о Хаббарде и его высоком титуле, не говоря уже о его фальшивых академических званиях? Они относились к нему снисходительно и одновременно восхищались им. Вот пример. Когда однажды Бетти Эйснер написала Озмонду письмо, где выразила чувство недовольства, оставшееся у нее после нескольких публичных выступлений Хаббарда, тот посоветовал ей начать относиться к нему как к Христофору Колумбу: «Исследователи не всегда были сугубо научными, превосходными или полностью независимыми людьми».)
До сих пор неясно, что именно представляла собой Комиссия по изучению творческого воображения и ради чего она была создана – для реальной оценки проводимой работы или формального прикрытия, но ее создание явно свидетельствовало об углубляющемся расколе между медицинским и духовным подходами к психоделикам. (Интересен тот факт, что Сидни Коэн, всегда сохранявший двойственную позицию в вопросах взаимоотношений науки и мистицизма, вдруг ни с того ни с сего ушел в отставку в 1957 году, через год после включения его в состав правления.) Несмотря на звание «научного директора», сам Хаббард во всеуслышание заявил в этот же период: «Мое уважение к науке как к самоцели с годами все больше и больше падает… потому как то, чего я хочу и к чему стремлюсь всем своим существом, находится далеко за пределами и вне досягаемости эмпирических манипуляций». Как видим, задолго до Лири пресловутый сдвиг в рамках объективных психоделических исследований от психотерапии к культурной революции медленно, но неумолимо назревал.
Последний узловой пункт в широко раскинувшейся психоделической сети Эла Хаббарда, который нам стоит, пожалуй, посетить, – это Кремниевая долина, где ЛСД с его потенциалом развития «творческого воображения» и изменения всей мировой культуры прошел самую тщательную на сегодняшний день проверку. Действительно, семена, посеянные Хаббардом в Кремниевой долине, продолжают приносить интересные плоды в виде неиссякаемого интереса к психоделикам как к инструменту творчества и инноваций. (Пока я пишу эти строки, практика микродозировки, то есть регулярного принятия крошечных, «неощутимо малых» доз ЛСД в качестве своего рода психического тоника, расцветает пышным цветом в техническом сообществе.) Стив Джобс часто говорил, что его эксперименты с ЛСД относятся к числу двух или трех наиболее важных событий в его жизни. Ему нравилось дразнить Билла Гейтса, делая заявления вроде этого: «Он был бы куда более масштабным парнем, если бы, когда был моложе, хоть раз подсел на кислоту или отправился в ашрам». (Гейтс не преминул на это заявить, что уж ЛСД он, во всяком случае, пробовал.) Если мы попробуем соединить приезд в Кремниевую долину Эла Хаббарда, имевшего при себе рюкзак, набитый ЛСД, с тем техническим бумом, который Стив Джобс привел в действие четверть века спустя, у нас получилась бы пусть и не совсем прямая, но все же достаточно ровная линия.
Ключевой фигурой, женившей Эла Хаббарда на Кремниевой долине, был Майрон Столярофф, талантливый инженер-электрик, который в середине 1950-х годов был помощником президента по стратегическому планированию в компании Ampex, одной из первых технологических компаний, не побоявшихся обзавестись собственным магазином в некогда сонном местечке, сплошь состоявшем из ферм и садов, раскинувшихся по всей долине. (Кремниевой ее назвали только в 1971 году.) Компания Ampex, в лучшие годы насчитывавшая свыше 13 тысяч рабочих и служащих, была пионером в области разработки и производства катушечных магнитных лент и аудиоаппаратуры: кассетных, бобинных и прочих записывающих устройств. Столярофф (он родился в Розуэлле, штат Нью-Мексико, в 1920 году) изучал инженерное дело в Стэнфордском университете и был одним из первых служащих, принятых на работу в компанию Ampex, – обстоятельство, благодаря которому он сделался довольно состоятельным человеком. Иудей по вероисповеданию, он, однако, рано встал на путь духовных поисков, и к тридцати годам этот путь привел его к Джеральду Хёрду, английскому философу и другу Олдоса Хаксли. Столярофф настолько увлекся рассказом Хёрда о том, что ему выпало пережить под действием ЛСД (которым его, разумеется, снабдил Эл Хаббард), что в марте 1956 года он отправился в Ванкувер, чтобы провести там сеанс на квартире у Капитана.
Шестьдесят шесть микрограммов ЛСД, полученных от Хаббарда, увлекли молодого инженера в странствие, полное ужасающих видений и экстатических состояний. За те несколько часов, что оно длилось, он увидел всю историю планеты с момента ее образования, пройдя через стадии развития жизни на Земле и появления человечества до собственного рождения и родовой травмы. (Типичная траектория, по которой обычно двигались все участники сеансов под руководством Хаббарда.) «Для меня это было потрясающим открытием, – рассказал он спустя многие годы в одном из интервью, – открытием поистине колоссальным. Я вновь пережил мучительный момент своего рождения, который обусловил практически все черты и свойства моей личности. Но я также пережил и состояние своего неразрывного единства с человечеством, и даже реальность Бога. И понял, что отныне… полностью посвящу всего себя этой работе. После того опыта с ЛСД я сказал себе: „Да ведь это величайшее открытие, которое когда-либо совершал человек!“»
Столярофф поделился своими впечатлениями с небольшим числом друзей и коллег из Ampex, и вскоре они начали собираться каждый месяц на квартире у кого-нибудь из них, обсуждая в тесном кругу вопросы духовности, а заодно и возможности ЛСД, а именно: можно ли с его помощью помочь индивидуумам – здоровым индивидуумам! – полностью осознать свой потенциал. Через какое-то время к компании присоединились Дон Аллен, молодой инженер из Ampex, и Уиллис Харман, преподаватель кафедры электротехники Стэнфордского университета, в результате чего в Менло-Парк стал наезжать сам Эл Хаббард, чтобы наставлять их, помогать в их психоделических странствиях, а заодно обучить их навыкам психоделического «проводника». «Как психотерапевт, – вспоминает Столярофф, – он был одним из лучших в этой области».
Убедившись в силе ЛСД и в том, что препарат может помочь людям выйти за рамки своих ограничений, Столярофф какое-то время пытался (с помощью Хаббарда) реорганизовать компанию Ampex в надежде сделать ее первой в мире «психоделической корпорацией». В штаб-квартире компании в округе Сьерра он начал проводить цикл семинаров, на которых снабжал сотрудников дозами ЛСД. Но проект потерпел крах, когда генеральный директор компании, по национальности еврей, выступил против того, чтобы в его офисе находились картины Иисуса Христа, Девы Марии и «Тайной вечери», на чем настаивал Хаббард. Примерно в это же время Уиллис Харман решил существенно расширить рамки преподаваемого им предмета, набрав новый класс с углубленным изучением «человеческого потенциала», – затея, приведшая к полному приятию психоделиков. Шутка ли, инженеров стали снабжать религиозными откровениями! (И по-прежнему снабжают; я знаю одну технологическую компанию из Сан-Франциско, в которой используют психоделики для обучении руководящего состава. А в некоторых других учреждены так называемые «микродозовые пятницы».)
В 1961 году Столярофф уволился из Ampex и всецело посвятил себя исследованию психоделиков. Вместе с Уиллисом Харманом он основал организацию с довольно претенциозным названием: Международный фонд перспективных исследований (МФПИ), который видел своей задачей исследование потенциала ЛСД для развития личных качеств и творческих способностей человека. В качестве директора медицинской службы фонда Столярофф пригласил психиатра по имени Чарльз Сэвидж, а обязанности штатного психолога выполнял молодой аспирант по имени Джеймс Фадиман. (Фадимана, окончившего Гарвардский университет в 1960 году, «подсадил» на псилоцибин Ричард Алперт, к счастью уже после того, как он завершил свое образование. «Со мной случилось нечто грандиозное, – сказал Алперт своему бывшему студенту, – и мне хотелось бы поделиться этим с вами».) Дон Аллен тоже ушел из Ampex и влился в ряды МФПИ в качестве информационного технолога-наставника. Обзаведясь лицензией на исследования, выданной Управлением по санитарному надзору, и солидным запасом ЛСД и мескалина, доставленным Элом Хаббардом, фонд начал, пользуясь термином самого Хаббарда, «обрабатывать клиентов», причем весьма успешно, потому как за последующие шесть лет там прошли «обработку» порядка 350 человек.