– Должен сказать, это было очень приятное чувство, – заключил он.
Глава шестаяЛечебный трип: психоделики в психотерапии
Первый трип: смерть
В Нью-Йоркском университете псилоцибиновые трипы совершаются в процедурном кабинете, заботливо украшенном и обставленном так, что он скорее напоминает уютную берлогу, нежели больничную палату. Подобная атмосфера действует благодатно на находящихся здесь людей, но далеко не всегда, потому как нержавеющая сталь и пластиковая фурнитура, ставшие неотъемлемой частью современной медицины, нет-нет да и проглядывают здесь и там сквозь маскировочные ткани, невозмутимо напоминая о том, что комната, в которой вы путешествуете в глубины собственного сознания, находится в самом сердце огромного больничного комплекса. У одной из стен стоит удобная кушетка, достаточно длинная, чтобы пациент, лежа на ней, мог во время сеанса вытянуть ноги. На противоположной стене висит некая абстракция – то ли картина, то ли кубический ландшафт? – а на книжных полках увесистые книги по искусству и мифологии делят пространство с поделками туземных умельцев и религиозными безделушками, привезенными из экзотических стран: покрытым глазурью большим керамическим грибом, статуэткой Будды и кристаллом. Чем-то это напоминает квартиру психотерапевта средних лет, много путешествовавшего по миру и, судя по сувенирам, отдающего предпочтение восточным религиям и прикладному искусству так называемых примитивных культур. Однако эта иллюзия тут же исчезает, стоит только взглянуть на потолок, белые звукоизолирующие плитки которого пересечены карнизами – к ним обычно крепятся шторы, отделяющие одну больничную кровать от другой. Кроме того, здесь же находится внушительных размеров ванная комната, освещаемая флуоресцентными лампами и оснащенная необходимыми поручнями и педалями.
Именно в этой комнате я впервые услышал историю Патрика Меттеса, добровольца, принявшего участие в испытаниях, имевших целью выявить воздействие псилоцибина на онкологических больных: на кушетке, где теперь сижу я, он совершил бурный шестичасовой псилоцибиновый трип, в корне изменивший саму его судьбу, жизнь и – не побоюсь сказать это – его отношение к смерти. Я приехал сюда, чтобы побеседовать с Тони Боссисом, паллиативным психологом, который в тот день был дежурным терапевтом, наблюдавшим за состоянием Патрика, и его коллегой Стивеном Россом, психиатром из Беллвью, руководившим этими испытаниями, сводившимися к тому, чтобы установить, способна ли одноразовая большая доза псилоцибина унять тревогу и депрессию, которыми обычно сопровождается неутешительный для больного диагноз: рак в запущенной форме.
Если Боссис, бородатый, с густыми космами мужчина, напоминает пятидесятилетнего манхэттенского психотерапевта, интересующегося альтернативными видами терапии, то Росс, которому чуть больше сорока, прямой и тонкий, напоминает выпущенную из лука стрелу; облаченный в элегантный костюм, при галстуке, он запросто мог бы сойти за банкира с Уолл-стрит. Некогда страстный любитель книг, выросший в Лос-Анджелесе, Росс говорит, что лично он никогда не пробовал психоделики и почти ничего о них не знал, пока однажды один из его коллег не упомянул в разговоре, что ЛСД с успехом использовался в 1950-х и 1960-х годах для лечения алкоголиков. Поскольку алкогольная тема является его специальностью как психиатра, Росс заинтересовался этим сообщением и, проведя кое-какие изыскания, обнаружил, к своему удивлению, «целый свод погребенных знаний». К началу 1990-х годов, когда он начал свою ординатуру по психиатрии в Колумбийском университете, а затем продолжил ее в Нью-Йоркском институте психиатрии, история психоделиков была изъята из этой отрасли медицины и основательно предана забвению, так что о самих психоделиках даже не упоминали. Испытания, проводимые в Нью-Йоркском университете, как и подобные им исследования, осуществляемые сотрудниками лаборатории Роланда Гриффитса в медицинском центре Джонса Хопкинса, принадлежат к числу тех немногих усилий, целью которых является подхватить и продолжить нить исследований, оброненную в 1970-е годы, когда с санкционированной психоделической терапией было покончено. Если испытания в Нью-Йоркском университете и центре Хопкинса имеют целью оценить потенциал психоделиков и их полезность при оказании помощи умирающим, то испытания, проводящиеся в других местах, направлены на исследование возможности того, можно ли использовать психоделики (по большей части псилоцибин, чем ЛСД, поскольку, как объяснил Росс, «он не несет в себе тот политический багаж, который ассоциируется с этими тремя буквами») для снятия депрессии и устранения зависимостей, прежде всего пристрастия к алкоголю, кокаину и табаку.
Ни одно из этих исследований не является новым: если погрузиться в историю клинических испытаний, проводившихся с психоделиками, станет понятно, что большая часть этих земель уже возделана. Чарльз Гроб, психиатр из Колумбийского университета в Лос-Анджелесе, чьи экспериментальные исследования псилоцибина на предмет его успокоительного воздействия на онкологических больных (они проводились в 2011 году) расчистили путь для испытаний в Нью-Йоркском университете и центре Хопкинса, признает, что «в большинстве случаев мы просто подхватываем факел у прошлых поколений исследователей, которые были вынуждены его опустить по причине культурного давления». Но если психоделики когда-нибудь найдут признание в современной медицине, то весь этот некогда погребенный свод знаний необходимо будет извлечь на свет божий, а эксперименты, приведшие к этим знаниям, провести вновь в соответствии с действующими научными нормами.
Но как современная наука тестирует психоделическую терапию и ее потенциал, точно так же эти очень странные молекулы, оказывающие непредсказуемое действие на ум и сознание, тестируют западную медицину на предмет того, способна ли она справиться с теми скрытыми проблемами, которые они создают. Приведу один очевидный пример. Обычные испытания психоделиков очень трудно, если вообще возможно, скрыть от глаз общественности: участникам рот не закроешь и они вполне могут рассказать, принимали ли они сам псилоцибин или плацебо, и об этом же могут рассказать и психотерапевты. Кроме того, могут ли исследователи надеяться на то, что им удастся в полной мере отделить воздействие химического соединения от критического влияния установки и обстановки? Западная наука и современная наркологическая экспертиза всецело зависят от того, удастся ли изолировать единичную переменную, но до сих пор неясно, можно ли вообще изолировать или отделить действие психоделического препарата от контекста, в котором он принимается, от терапии, которая с ним связана, или от ожиданий самих участников. Любой из этих факторов может замутить воды причинности. А кроме того, как западная медицина должна оценивать сам психиатрический препарат, который, по-видимому, работает не за счет какого-то сугубо фармакологического воздействия, а за счет внедрения в сознание людей, его принимающего, определенной установки?
Добавьте к этому и тот факт, что опыт видений или переживаний, к которому приводят эти препараты, часто выступает под определением «духовный», поэтому современная медицина предлагает вам в виде психоделической терапии некую пилюлю, настолько большую, что ее вряд ли возможно проглотить. Чарльз Гроб хорошо понимает эту проблему, но занимает по отношению к ней непримиримую позицию: психоделическую терапию он характеризует как разновидность «прикладного мистицизма». Странная фраза в устах ученого, и многим она кажется опасной и ненаучной.
«Для меня это понятие никак не связано с медициной, – сказал Франц Волленвейдер, один из пионеров в области психоделических исследований, в интервью журналу Science, когда его попросили прокомментировать роль мистицизма в психоделической терапии. – Само по себе это понятие довольно интересное, но оно скорее из области шаманизма». Но другие исследователи, работающие с психоделиками, не отвергают ту идею, что элементы шаманизма, возможно, играют некоторую роль в психоделической терапии – как это, вероятно, имело место на протяжении нескольких тысячелетий, прежде чем появилась реалия, именуемая наукой. «Если мы хотим разработать оптимальные исследовательские проекты для оценки терапевтической полезности галлюциногенов, – пишет Гроб, – одного лишь соблюдения строгих норм научной методологии будет недостаточно. Мы должны также обратить внимание и на примеры, даваемые нам удачным приложением шаманской парадигмы». Под парадигму шаман/терапевт тщательно инструментует «экстрафармакологические переменные» (такие, как установка и обстановка, например), чтобы наилучшим образом использовать «гиперсуггестивные свойства» этих медикаментов. Именно здесь, по-видимому, и может оказаться действенной психоделическая терапия – на границе между духовностью и наукой, столь же провокационной, сколь и неудобной.
Тем не менее новые исследования в области психоделиков ведутся как раз в то время, когда поддержание психического здоровья в стране находится «на изломе», если воспользоваться словечком Тома Инзела, до 2015 года бывшего директором Национального института психического здоровья, так что готовность этой области медицины к принятию совершенно новых, радикальных методов, вероятно, больше, чем готовность самого поколения. Фармакологический инструментарий для лечения депрессии, которой страдает примерно одна десятая часть всех американцев и которая во всем мире является главной причиной нетрудоспособности, на сегодняшний день очень скуден: он включает в себя антидепрессанты, все больше и больше теряющие свою эффективность[56], и новые психиатрические препараты, поток которых тоже иссякает. Фармакологические компании больше не инвестируют средства в разработку так называемых препаратов ЦНС, то есть медикаментов, воздействующих на центральную нервную систему. Система охраны психического здоровья охватывает лишь малую часть людей, страдающих психическими расстройствами, потому как больши