Со временем то знание о «тайнах сознания и бытия», которое он приобрел в ходе медитативных практик, стало казаться ему куда более убедительным, чем его наука. Он начал испытывать некое отчуждение по отношению к коллегам и ближним.
– Никто из тех людей, с которыми я был близок, – доверительно сообщил он мне, – не интересовался и не давал себе труда задуматься над теми вопросами, которые подпадали под категорию духовных, а что касается людей религиозных, то я их просто не признавал. И вот вам результат: я, штатный университетский профессор, выпускающий одну за другой научные работы и постоянно спешащий на разные важные встречи, чувствую себя при этом как мошенник.
Он мало-помалу начал терять интерес к исследованиям, прежде составлявшим смысл всей его жизни.
– Я мог бы изучить новое седативное или гипнотическое средство, мог бы узнать что-то новое о рецепторах мозга, мог бы войти в еще одну группу в Управлении по санитарному надзору и поехать еще на одну конференцию, но что из этого? Меня и эмоционально и интеллектуально больше интересовало другое, а именно: куда же приведет меня тот, другой путь. Исследования наркотиков начали казаться мне пустыми и бессмысленными. Я просто выполнял рутинную работу, мечтая в это время о том, что вечером приду домой и займусь медитацией.
Единственное, что мотивировало его все это время, заставляя продолжать подавать прошения о грантах, – это мысль о том, что этим он «оказывает услугу» своим аспирантам и стажерам.
Что касается изучения свойств кофеина, то Гриффитс мог бы направить свой любознательный ум на новую грань своего повседневного опыта (например, что именно заставляет его пить кофе каждый день?) и превратить ее в производственную линию научного исследования. Но углубляющийся интерес к иным уровням сознания, открывшимся ему в ходе медитации, помешал ему увидеть эту перспективу. («Мне даже в голову не приходило, что можно изучать это с позиции науки».) Загнанный в угол, скучающий, Гриффитс все чаще начал задаваться мыслью: уж не бросить ли ему науку и не отправиться ли в Индию, в ашрам к какому-нибудь гуру?
Примерно в это время Гриффитсу позвонил Боб Шустер, его старый друг и коллега, недавно ушедший в отставку с поста директора Национального института токсикомании, и предложил ему переговорить с неким молодым человеком по имени Боб Джесси, с которым он познакомился в Эсаленском гуманитарном центре, расположенном в местечке Биг-Сур, Калифорния. Джесси собрал в этом легендарном центре небольшую группу исследователей, психотерапевтов и ученых-теологов, чтобы обсудить с ними вопрос духовного и терапевтического потенциала психоделических препаратов, а также их реабилитации. Сам Джесси не имел ни медицинского, ни научного образования; он был простым инженером-компьютерщиком, бывшим директором по развитию бизнеса в компании Oracle, поставившим себе целью (и сделавшим эту цель своим предназначением) возродить психоделику как науку, но не столько как инструмент медицины, сколько как инструмент духовного развития.
Гриффитс в немногих словах рассказал Шустеру о своей духовной практике и поведал ему о своем все более растущем недовольстве традиционными методами исследования наркотических препаратов.
– Ты непременно должен поговорить с этим парнем, – сказал ему Шустер. – У них там есть несколько интересных идей, касающихся работы с энтеогенами. У тебя с ними много общего.
Когда будет написана история второй волны психоделических исследований, Боб Джесси наверняка будет фигурировать в ней как один из двух научных аутсайдеров Америки (несомненных любителей, но при этом блестящих эксцентриков), который неутомимо трудился, часто не на виду, а за кулисами, чтобы осуществить свой замысел. Оба нашли свое призвание, лично приобщившись к психоделическому опыту, который не только их преобразил, но и убедил в том, что эти субстанции обладают мощным потенциалом, способным исцелить не только индивидуума, но и человечество в целом, и что наилучший способ, ведущий к их реабилитации, – это заслуживающее доверия научное исследование. Во многих случаях эти неопытные исследователи сначала задумывали эксперименты, а затем уже находили (и финансировали) ученых для их проведения. Их имена часто можно было встретить на официальных бумагах, но где-нибудь на самом последнем месте.
Из них двоих Рик Доблин больше подвизался на этом поприще, чем Боб Джесси, и потому известен гораздо больше, чем он. Доблин является основателем многопрофильной Ассоциации психоделических исследований, основу которой он начал закладывать еще в те мрачные дни 1986 года (то есть через год после того, как МДМА был объявлен вне закона), когда даже самые умные головы были убеждены, что возобновление психоделических исследований – дело абсолютно безнадежное.
Доблин (он родился в 1953 году) – это большая лохматая собака с костью; он начал «обрабатывать» членов правительства, пытаясь заставить их поменять свое мнение о психоделиках, еще в 1987 году, вскоре после окончания Нового колледжа в штате Флорида. После экспериментов с ЛСД (в качестве аспиранта), а затем и с МДМА Доблин решил, что его жизненное призвание – стать психотерапевтом, специализирующимся на психоделиках. Но после запрета МДМА в 1985 году эта мечта, понял он, неосуществима без соответствующих поправок в федеральные законы и нормативные акты, поэтому он решил для начала получить докторскую степень в области государственной политики в Школе Кеннеди в Гарварде. Пройдя стажировку в Управлении по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов, он усвоил все тонкости процесса узаконивания лекарственных препаратов и в своей диссертации обозначил главные вехи трудоемкого пути их официального признания – пути, по которому ныне следуют псилоцибин и МДМА.
Доблин обезоруживающе, возможно, даже беспомощно честен и всегда готов открыто рассказывать журналистам о своих психоделических откровениях, впрочем, как и о политической стратегии и тактике. Как и Тимоти Лири, он благороднейший из воинов, суровый, никогда не улыбающийся и не стремящийся выказать и доли энтузиазма в своей работе, которого, собственно, никто и не ждет от человека, всю свою сознательную жизнь бьющегося головой об одну и ту же стену.
Доблин работает в офисе, размещающемся на чердаке его выстроенного в колониальном стиле дома в Белмонте, штат Массачусетс, в офисе, духом и обстановкой напоминающем диккенсовские конторы, где он сидит за столом, заваленным высящимися до потолка грудами каких-то манускриптов, журнальных статей, фотографий и всякого рода памятных заметок, собранных более чем за 40 лет. Некоторые из них относятся к самым ранним годам его карьеры, когда ему в голову пришла великолепная, как ему тогда казалось, мысль, что самый простой способ покончить с сектантскими разногласиями и межрелигиозной рознью – разослать ведущим духовным лидерам мира таблетки MДMA, препарат, известный своими свойствами разрушать барьеры между людьми и вызывать всеобщие сочувствие и симпатию. Примерно в это же время он договорился о том, чтобы тысячу доз МДМА отправили высшим чинам Красной Армии, людям, которые в это время вели переговоры с президентом Рейганом о контроле над вооружением.
Добиться от Управления по санитарному надзору согласия на использование психоделиков в медицине – прежде всего МДМА и псилоцибина, которые находятся в поле внимания общественности, – это для Доблина лишь первый шаг к достижению более амбициозной и все еще достаточно спорной цели: внедрении психоделиков не просто в медицину, а в американские общество и культуру. Разумеется, эта стратегия во многом беспроигрышная, и за ней тут же последовала кампания по декриминализации марихуаны, поскольку ранее проводившаяся кампания по продвижению конопли как средства, которое можно с успехом использовать в медицинских целях, полностью изменила представление об этих наркотиках, содействуя их общественной легализации.
Не удивительно, что подобные разговоры раздражают более осторожные головы в научном сообществе (и Боб Джесси в их числе), но Рик Доблин не из тех, кто смягчает свою повестку дня или даже подумывает о снятии с показа записи своего интервью. Это помогает поддерживать ажиотаж в прессе вокруг его имени, но способствует ли это успеху дела и насколько, остается спорным. Однако нет такого вопроса в сфере важных исследований, особенно за последние несколько лет, который бы Доблин не решил и на финансирование которого ему не удалось бы получить одобрение высших инстанций; особенно это касается МДМА, который долгое время был в центре внимания Международной системы предотвращения злоупотреблений (МСПЗ). Именно МСПЗ спонсировала ряд небольших клинических испытаний, доказавших ценность МДМА при лечении посттравматического стрессового расстройства (ПТСР). (Характеризуя психоделики, в том числе МДМА и даже коноплю, Доблин не скупится на похвалы в их адрес, хотя механизмы их воздействия на мозг сильно отличаются от механизмов, присущих классическим психоделикам.) Но помимо помощи тем, кто страдает ПТСР и прочими психическими расстройствами, МСПЗ спонсирует также и клинические исследования в Калифорнийском университете (Лос-Анджелес), имеющие целью выяснить терапевтическое воздействие МДМА на аутистов. Сам Доблин свято верит в целительную силу психоделиков и считает, что они способны усовершенствовать все человечество путем раскрытия духовных измерений сознания, которые являются общими для всех нас, несмотря на наши религиозные убеждения или отсутствие таковых. «Мистицизм, – любит он повторять, – это противоядие от фундаментализма».
По сравнению с Риком Доблином Боб Джесси – настоящий монах. Он аккуратист до мозга костей. Подтянутый, скромный, склонный тщательно подбирать слова, прежде чем что-либо сказать, Джесси, которому уже далеко за сорок, предпочитает выполнять свою работу вдали от глаз общественности, в основном в той тесной (она состоит всего из одной комнаты) хижине, расположенной среди пустынных гор к северу от Сан-Франциско, где он живет в полном одиночестве, оторванный от всяких средств связи, кроме Инте