[72].
Во время своих психоделических приключений я свел кое-какое знакомство с этим психическим пространством, и иногда (увы, не всегда) в ходе ежедневной медитации мне случайно представляется возможность вновь в него возвратиться. Не знаю точно, то ли это самое состояние, в котором я должен очутиться, когда медитирую, но я всегда испытываю радость, когда оказываюсь в нем, уносимый этим мысленным потоком. Я бы никогда его не открыл, если бы не психоделики. Я расцениваю это как один из величайших даров тех редкостных переживаний, в которые они вводят человека, и дар этот – расширение его репертуара сознательных состояний.
Только потому, что психоделическое путешествие происходит всецело в уме или сознании человека, отнюдь не означает, что оно нереально. В любом случае это некое переживание, и для некоторых из нас оно по своей глубине не имеет себе равных. Как таковое оно действительно имеет место и является некоей особенностью ландшафта жизни. Для одних оно может служить отправной точкой, для других – верстовым столбом, для третьих – целебным родником, а для некоторых – духовным знаком или святыней. Для меня эти переживании стали своеобразной вехой, вокруг которой я кружусь, доискиваясь смысла – смысла как моего собственного существования, так и существования мира. О некоторых образах и видениях, явившихся мне во время моих психоделических трипов, я размышляю постоянно, надеясь раскрыть то, что мною воспринимается как дар (что за дар, откуда и от кого, не знаю), а именно – их смысл. Одним из этих видений является та стальная конструкция (опора), которая висела над ландшафтом моего внутреннего «я». А другим – образ моего деда, который я увидел, глядя на себя в зеркало у Мэри. Или величественные, но пустотелые деревья, в образе которых мне явились родители, готовые рухнуть под напором следующей бури. Или черный пространственный колодец внутри виолончели Йо-Йо Ма, резонирующий со светлыми мыслями Баха о смерти, которые он выразил в своей сюите. Но есть еще один образ, о котором я еще не рассказывал и который, как мне кажется (даже несмотря на то, что он по-прежнему остается для меня загадкой), заключает в себе некое очень важное послание.
Последнее психоделическое странствие я совершил под действием айяуаски. Я тогда примкнул к небольшому кружку женщин, которые каждые три или четыре месяца собираются вместе, чтобы поработать под началом одной старой легендарной женщины, давно перешагнувшей порог семидесятилетия, которая некогда обучалась у Лео Зеффа. (Она, в свою очередь, обучала Мэри, ту женщину, которая готовила меня к псилоцибиновому трипу и руководила им.) Эта поездка отличалась от других тем, что я совершал его в компании десяти спутниц, с которыми был совершенно незнаком. Этот психоделик представляет собой отвар, завариваемый из двух растений, растущих в джунглях Амазонки (одно – виноградная лоза, а другое – куст). Как и подобает в таких случаях, ему была посвящена целая церемония в шаманском духе, состоявшая из традиционных icaros, молитв и призывов к «великой матери», или «знахарке-травнице» (именно таково значение слова «айяуаска»), звона колокольчиков, треска трещоток (shakapas) и различных ароматических смол и дымов, которыми нас окуривали. Все это должно было способствовать созданию определенного настроения, атмосферы таинственности и доверия, которые были особенно желанны, поскольку все это действо как-никак совершалось в студии йоги, далеко от настоящих джунглей.
Как и в других случаях, ночь перед сеансом я провел без сна: одна часть меня пыталась убедить другую часть не совершать столь безумный поступок. Здраво-рассудительная часть была, естественно, моим эго, которое перед каждым путешествием в неведомое с неслыханными упорством и изобретательностью борется за свою цельность, сея в уме сомнения и сцены катастроф, которые мне удается рассеивать лишь с большим трудом. «Эй, что у тебя с сердцем, парень? Ты же умрешь! Что, если ты выблюешь весь свой обед или, что еще хуже, все свое дерьмо? Что, если «великая мать» вскроет какую-нибудь скрытую детскую травму? Ты действительно хочешь вывернуть все свое нутро перед этими незнакомками? Перед этими женщинами?» (Часть своей силы эго черпает из умения распоряжаться рациональными способностями человека.) К тому времени, когда я присоединился к кружку «незнакомок», я был на грани нервного срыва, одолеваемый второй и третьей волнами мыслей относительно разумности того, что я собирался сделать.
Но, как это случалось каждый раз, стоило мне только проглотить отвар и, погрузившись внутрь себя, дойти до точки, откуда нет возврата, как голос сомнения затих и я полностью отдался тому, что меня ждало. Что, в общем-то, мало чем отличалось от других моих психоделических ощущений, если не считать двух-трех примечательных исключений. Возможно, из-за отвара, который оказался вязким, едким и неожиданно сладким и давал почувствовать свое чужеродное присутствие, терзая мой желудок и кишечник, айяуаска, на мой взгляд, больше, чем все другие психоделики, содействует опыту телесных переживаний. Я не заболел, нет, но реально ощущал, как плотный, густой отвар колышется внутри меня и, под действием диметилтриптамина (активного ингредиента айяуаски), растекается все дальше и дальше, вызывая в воображении образ виноградной лозы, которая, выпуская усики, вьется по изгибам и извивам моего кишечника, заполняя все мое тело, и затем медленно начинает прокладывать свой змеиный путь к моей голове.
Вслед за этим на меня нахлынуло огромное количество воспоминаний и образов, одни из них ужасные, другие прекрасные, но я хочу описать лишь один из них, поскольку он (почему, я до сих пор не совсем понимаю) заключает в себе нечто, чему психоделики научили меня, нечто важное.
Поскольку в комнате, когда началась церемония, горели свечи и было светло, мы надели маски, закрывавшие глаза, и моя оказалась тесной – во всяком случае, она очень плотно охватывала мою голову. В самом начале странствий я вдруг осознал, что мою голову опоясывают черные ремни, а затем они вдруг превратились в прутья решетки. Моя голова была заключена в стальную клетку! Затем прутья начали множиться, двигаясь от головы вниз и охватывая стальным кольцом мое туловище, а затем и ноги. Я целиком оказался в черной стальной клетке. Я надавил на прутья, но они не поддались. Из клетки было не выбраться. Во мне начала нарастать паника, и в этот момент я вдруг заметил у ног, в основании клетки, зеленый побег лозы. Он неуклонно поднимался вверх, а затем виртуозно изогнулся и проскользнул между прутьями клетки, выбравшись на свободу и в то же время продолжая тянуться к свету. «Растение нельзя запереть в клетке, – услышал я свою мысль. – Только животное можно».
Не могу сказать, что все это означает, если только что-то означает. Может быть, лоза показывала мне выход? Что ж, возможно, но последовать за ней я при всем желании не мог; в конце концов, я ведь животное. И все же мне показалось, что растение пытается чему-то научить меня, что оно предлагает мне некий визуальный коан, который я должен разгадать, поэтому с тех пор я постоянно проворачиваю его в уме, пытаясь найти разгадку. А может быть, это был урок, наглядно демонстрирующий, как глупо устранять препятствие, наваливаясь на него и применяя к нему силу; возможно, решение проблемы можно найти не путем применения силы, а путем изменения условий самой проблемы, представив ее таким образом, что она теряет свое господство, но при этом не распадается на частности. Это чем-то напоминало джиу-джитсу, поскольку лоза не просто вырвалась за пределы клетки, но использовала ее структуру для улучшения ситуации, карабкаясь все выше и выше, чтобы иметь больше доступа к свету.
Или, возможно, это был урок более универсального свойства, урок, касающийся природы самих растений и нашей их недооценки. Мой «знахарь», как я начал величать про себя лозу, пытался рассказать мне что-то о самом себе и том зеленом царстве, представителем которого он является, царстве, которое всегда занимало заметное место и в моей работе, и в моем воображении. В том, что растения разумные существа, я уже давным-давно не сомневаюсь – разумные не в том смысле, как понимаем разум мы, а в смысле, более соответствующем их месту в природной иерархии. Мы можем делать много такого, что растениям не под силу, но и они могут делать такое, чего не можем мы, – например, высвобождаться из стальной клетки или питаться солнечным светом. Если определять разумность как способность решать те проблемы, которые ставит перед живущими сама жизнь или реальность, то растения несомненно ею обладают. Они, кроме того, обладают свободой воли, осознанием своей природной среды и даже своего рода субъективностью – личными интересами, которые они преследуют, а стало быть, и своей точкой зрения. Но хотя это только идеи, в которые я давно верую и которые готов защищать, никогда прежде я так не чувствовал их истинность, их глубокую связь с корнями жизни, как после моих психоделических путешествий.
Свободолюбивая и неподвластная заточению в клетке лоза напомнила мне о первом псилоцибиновом трипе, когда я почувствовал, как листья и растения в саду глядят на меня со всех сторон, отвечая на мой взгляд своим незримым взглядом. Одна из особенностей психоделиков – то, что они оживляют мир, распределяя, более широко и равномерно, благодать сознания над природными ландшафтами, причем делают это в ходе процесса, если не отбирающего, то ставящего под сомнение монополию человека на субъективность, которую мы, современные люди, воспринимаем как данность. На наш взгляд, мы единственные в мире разумные субъекты, тогда как вся прочая часть творения состоит из объектов; а более эгоистичные из нас числят объектами даже других людей. Психоделическое сознание меняет этот взгляд на мир, давая нам более объемную, более эффективную линзу, через которую мы можем увидеть объектность – дух! – всего сущего: животных, растений, даже минералов, которые глядят на нас со всех сторон и на наш взгляд отвечают своим взглядом. Дух везде и повсюду. И благодаря ему между Нами и миром Других возникают новые лучи взаимосвязей.